Вот все мы с вами с раннего детства знаем этот коротенький рассказ Бонч-Бруевича, так? Но я только сейчас вдруг обратил внимание, как он начинается:
"Все расселись вокруг стола на террасе. За столом было трое детей: две девочки и мальчик. Они подвязали салфетки и тихо сидели, ожидая, когда им подадут суп. Владимир Ильич посматривал на них и тихонько разговаривал. Вот подали суп..."
Стоп, а с кем разговаривал Владимир Ильич? Очевидно не с детьми. Сам с собой? Вряд ли. Значит, там был кто-то ещё. А кто? И где это, к слову, вообще всё происходит? Экспозиция, практически, отсутствует. Но, с другой стороны, нужна ли она? Рассказик ведь детский, для самых маленьких. И я вот точно помню, что у меня, когда я был совсем мелкий, этих вопросов не возникло: момента, что он там с кем-то тихонько разговаривал, я вообще не заметил, а по поводу места действия моё воображение всё дорисовало само — это было празднование Нового года в детском доме. Почему в детском доме? Для детского дома как-то маловато детей вроде бы, нет? Нет. Во-первых, это хороший советский детский дом, с белокаменными колоннами и портиком. Возможно, для детей погибших революционеров, особенно отличившихся в деле борьбы с помещиками и капиталистами. Во-вторых, кто вообще сказал, что там один стол? Просто Ленин сидел за столом с этими детьми, а так там, может, вокруг ещё сотня столов была.
Возмущало меня в раннем детстве в этом рассказе не отсутствие внятной экспозиции а откровенно лживая манипуляция со стороны Ильича. Ну очевидно же было, что это общество он придумал на ходу. Причём для чего? Чтобы заставить детей доесть суп, который они доедать не хотели.
Меня в детском саду каждый день пытались заставить что-нибудь доесть, я регулярно давился невкусной детсадовской едой, регулярно блевал в тарелку, а потому мне детей из рассказа было очень жалко, я им сочувствовал.
И ещё я очень беспокоился вот по какому поводу: раз Ленин придумал дурацкое общество на ходу, значит никаких значков, про выдачу которых детям он намекнул, не существует; так вот, не забыл ли он сразу после этого распорядиться, чтобы значки всё же изготовили и детям вручили? Или он сразу же, выйдя за дверь, забыл об этом, а дети ждали их, ждали, ждали, постепенно разочаровываясь во взрослых, в советской власти и в мире в целом? Это вот меня очень сильно беспокоило.
А потом воспитательницы ещё стали употреблять слова "Общество чистых тарелок" как лозунг, намекая на то, что мы все должны непременно доесть до дна. Я их за это ненавидел, конечно.
Вот это беспокоило меня в этом рассказе и по его следам в детстве. Сейчас же я смотрю на него и у меня руки чешутся убрать направленное в пустоту "тихонько разговаривал". Потому что ну натурально рисуется Ильич, тихонько шизоидно беседующий сам с собой. А имелось в виду точно не это.
Если бы Бонч-Бруевич принёс этот рассказ мне, я бы заставил переделывать.