Очень хочу написать о Достоевском. О том, чего к нему прицепились все с этим народом-богоносцем, почему шьют из него Прилепина XIX века, почему не видят в его творчестве блестящего юмора. Но, увы, времени сейчас совсем нет. Значит, оставим Федора нашего Михайловича на потом.
А пока, если уж продолжать серию о писателях, выложу фрагменты статьи о Стейнбеке. Люблю этого противоречивого сложного американца. Люблю именно за сложность: за его способность оглушить общество одним только произведением и за то, что он от этой способности всегда отказывается, каждый раз выламываясь из навязываемого образа. Люблю за то, как лихо он обрушивается на общество "Гроздьями гнева", и как всё переворачивает с ног на голову в грандиозной саге с библейским подтекстом "К востоку от Эдема".
А ещё я люблю Стейнбека за "Русский дневник". Дневник, который, по его же собственным словам, "не удовлетворит никого".
Кто-то должен был так написать о России. В ее такое странное, сложное, полное противоречий время. Кто-то должен был приехать сюда совсем издалека. Приехать с какого-нибудь Дикого Запада на этот "дикий" восток — СССР. Кто-то ироничный и добрый — к этим серьезным, строящим новый мир людям. Приехать, чтобы этих людей поддержать, чтобы им улыбнуться. Это сделал в 1940-е годы Джон Стейнбек.
Стейнбек и СССР? Конечно, это вполне гармоничное сочетание! Так мог бы заключить каждый, кто знаком с наследием американского писателя даже в общих чертах. Самый известный в России роман Стейнбека, "Гроздья гнева", породил прочный стереотип, что главной темой писателя было разоблачение социальной несправедливости и неправды капитализма. Для советских читателей этот американец стал кем-то вроде чеховского человека с молоточком, который должен стоять за дверью каждого довольного жизнью и напоминать своим стуком, что есть несчастные. Но все обстоит, конечно, сложнее. Стейнбек разный — всю свою жизнь он всматривался в самые разные явления, искал новое и возвращался к прежнему, потом опять поворачивал, менял темы, жанры, манеру письма, менялся сам.
1946–1947 годы — пик кризиса писателя. Переплелось в клубок неразрешимых противоречий творческое, личное и даже общественно-политическое. Издерганный подозрениями в неверности супруги, невозможностью ясно выразить новые творческие замыслы, Стейнбек, как многие запутавшиеся мужчины, обвиняет весь мир, политиков и правительства, саму эпоху. Эпоха, впрочем, давала повод: началась странная холодная война с СССР.
"Наши лидеры, похоже, чокнулись, — пишет Стейнбек в это время. — Когда-нибудь они перетащат страну через край безумия и погубят ее. Да поможет нам Бог! Наше время становится более сложным. Дошло уже до того, что человек не может проанализировать свою собственную жизнь, не то что распоряжаться ею".
Где же выход? Что делать? Куда себя девать? Поехать в СССР!
Но поехать не для того, чтобы выяснить, что там замыслил Сталин, а чтобы узнать, как живут там обычные люди: как одеваются? Чем ужинают? Устраивают ли вечеринки? Как любят и как умирают? О чем говорят? Что танцуют, о чем поют, на чем играют?
Эти вопросы понравились не только Стейнбеку, но и фотографу Роберту Капе, решившему отправиться в Советский Союз вместе с писателем. А главное - идею рассказать о повседневновсти СССР поддержал главный редактор New York Herald Tribune. Вскоре Стейнбек и Капа получили визы. Летом 1947 года два американца ступили на русскую землю.
Первые впечатления были яркие, но сумбурные. Все было странным: нелепый американо-русский джаз в холлах гостиниц, плавающий курс русских денег (он был официальным и неофициальным), сочетание разных видов торговли (государственной, комиссионной и спекулятивной), такси, работающее по принципу, который больше напоминал работу трамваев, сакральное отношение русских к музеям, суровая серьезность советских девушек.
Об образе мыслей женщин СССР Стейнбеку многое рассказала переводчица Светлана Литвинова. Ее взгляды показались писателю радикальными. Она уверяла, что приличные девушки не ходят в ночные клубы, не курят и не пьют, не красят губы и ногти, что они осмотрительно ведут себя с парнями. Стейнбек иронично заметил, что подобное наблюдалось и в американских провинциальных городках лет двадцать-тридцать назад, но потом их девушки все же одумались и поняли, что мужчинам они нравятся с маникюром, макияжем и в красивых легкомысленных платьях.
Впрочем, решение женского вопроса в СССР давало повод не только для шуток. Тяжесть морального бремени советских людей вообще и женщин в частности порой шокировала. За те несколько дней, что Стейнбек с Капой провели в столице в ожидании разрешения выезда в регионы, они узнали, что двух москвичек приговорили к десяти годам исправительных работ за кражу полутора килограммов картошки из чужих огородов.
Москва вызывала у американцев смешанные чувства, хотелось большей цельности, свободы, особости, поэтому когда разрешение было получено, Стейнбек с Капой не медля отправились в Киев.
Киев предстал перед американцами совершенно разгромленным. Но даже в руинах город был очень красив, и оттого смотреть на него было особенно больно. "Библиотеки, театры, даже цирк — все было разрушено огнем и взрывами, — сокрушался Стейнбек. — Сожжен университет, лежат в руинах школы. Это было не сражение, а безрассудное уничтожение всех культурных заведений города и почти всех красивых зданий, которые строились в течение веков. <...> И одним из немногих проявлений справедливости в мире является то, что теперь немецкие военнопленные помогают расчищать руины, в которых город лежит по их вине".
На фоне окружающей разрухи особенно поразили Джона Стейнбека люди. Они совершенно не выглядели усталыми, хотя многие заново отстраивали свои дома, вновь налаживали быт. Напротив, они много улыбались и были чрезвычайно доброжелательны.
Еще в Киеве стало решительно непонятно, кто чью жизнь изучает. Представители местного ВОКС организовали для гостей множество встреч, вот только на каждой больше расспрашивали украинцы, нежели американские журналисты. Спрашивали об уровне жизни в США, о заработной плате, о том, как живет трудящийся человек. Интересовались, есть ли у простых людей машины. Ходят ли дети американцев в школы и в какие. И вот Стейнбек столкнулся с неожиданным: "Тут мы начали понимать, что Америка — это очень сложная страна для простых объяснений. Начать с того, что в ней есть много такого, чего мы сами не понимаем". Конечно, стало очевидно, что то же самое характерно и для России, и, может быть, даже в большей степени!
Конечно, ещё речь почти всегда заходила и о возможной войне. "Могут ли США напасть на нас? — спрашивали повсюду люди. — Отправите ли вы свои бомбардировщики, чтобы уничтожить нас? Неужели нашему поколению придется снова защищать свою страну? Ваши газеты постоянно пишут о нападении на Россию". Писатель старался успокоить, говорил, что не всем американским газетам можно верить, что простые американцы не хотят ни с кем воевать. Но тут уж украинцы совсем дивились. Газеты врут? Почему правительство не возьмет их под контроль? И Стейнбек долго и терпеливо объяснял, как устроена работа СМИ в США.
Также выяснилось, что американцы и русские не только взаимно друг друга боятся, но и взаимно друг над другом смеются. Занятный случай произошел в Киевском цирке. В одном из номеров клоуны изображали богатую даму из Чикаго. Как только эта дама в красных шелковых чулках и уморительной шляпе появилась на сцене, все внимание приковалось к американцам. "Зрители хотели увидеть, не рассердимся ли мы на такую сатиру, — отмечал Стейнбек, — но это было действительно смешно. Как некоторые наши клоуны цепляют на себя длинные черные бороды и берут в руки бомбы, изображая русских, так и русские клоуны представляют американцев весьма оригинально".
Настоящим сочувствием Стейнбек проникся к русским фермерам. Конечно, ему, выросшему на ранчо в Калифорнии, было искренне интересно, как и чем живут в СССР крестьяне. За картинами сельского быта он отправился с Капой в колхоз имени Шевченко.
До появления немцев в хозяйстве колхоза было 700 голов крупного рогатого скота, 40 лошадей, 2 грузовика, 3 трактора, 2 молотилки, после войны остались две сотни животных, молотилка, 4 лошади... и ни одного собственного трактора. Но самое главное, хозяйство лишилось сильных рабочих рук: в село не вернулось более полусотни мужчин, еще столько же стали калеками.
В полях работали женщины и дети. Появление американцев стало для них настоящей сенсацией. Сначала крестьянки дружно обрушились с руганью на Капу и его устрашающие объективы. Но потом разобрались что к чему, начали поправлять платья и с увлечением позировать — женщины есть женщины. Одну Капа даже позвал замуж. Бойкая работница только расхохоталась в ответ.
Свадьбой дело не кончилось, но застолье для гостей все равно устроили знатное. Пироги, борщ, колбасы, мед, фрукты, вино, водка, песни и танцы, под сотню человек в хате. Когда Стейнбек рассказывал об этом на родине, его соотечественники не верили в искренность такого радушного приема, убеждали писателя, что ему устроили показуху. Но Стейнбек над этим ворчанием лишь посмеивался: "Согласен: эти люди действительно устроили для нас шоу, как устроил бы шоу для гостей любой фермер из Канзаса. Они действительно ради нас расстарались. Придя с поля в пыли, они надели лучшую одежду, а женщины достали из сундуков чистые свежие платки. Девочки собрали цветы и принесли их в светлую гостиную. Какой-то человек принес бутылку грузинского шампанского, которую он припас бог знает для какого грандиозного события. <...> Люди, с которыми мы здесь встретились, показались нам самыми гостеприимными, самыми добрыми и щедрыми".
Характерная для Стейнбека ирония исчезает в главе, посвященной Сталинграду. И неудивительно: даже самая добрая улыбка становится невозможной, когда видишь вокруг такую трагедию. Каждый день из окон "Интуриста" писатель с фотографом наблюдали ни на что не похожие картины. Каждое утро из-под развалин бывших многоквартирных домов выбирались люди. Опрятно и чисто одетые, причесанные, они выходили из подвалов и шли по своим делам. До войны эти люди жили в этих домах, в квартирах — теперь под землей.
Почему они не нашли себе других временных пристанищ? Наверное, по той же причине, по какой жители Сталинграда отказались заново строить город в другом месте. Это было бы проще и дешевле, как объяснил писателю один из архитекторов, работавший над проектом восстановления города, но это было бы неправильно. К тому же из центра города многим людям было проще добираться до работы, ведь транспортная система в городе тоже еще работала с перебоями.
Впрочем, из окон своего номера американцы видели не только гордых людей, сумевших возвыситься над разрушенным бытом. Перед гостиницей также находилась небольшая помойка. Неподалеку от нее виднелся небольшой холмик с дырой, похожей на вход в нору дикого зверя. И каждый день рано утром из этой норы выползала девочка. "У нее были длинные босые ноги, тонкие жилистые руки и спутанные грязные волосы, — описывал увиденное Стейнбек. — В кошмаре сражений с ней что-то произошло, и она нашла покой в забытьи. Сидя на корточках, она подъедала арбузные корки и обсасывала кости из чужих супов".
Читать такое ужасно больно. А читая такое сегодня, еще и невольно ждешь удара. Кто-то должен быть непременно заклеймен: политический режим, общество, которое допустило... Надо отдать должное Стейнбеку, он не впадает в истерику, он понимает: виновата война. "Мы подумали о том, сколько же еще существует на свете подобных созданий, жизнь которых в двадцатом веке стала невыносимой и которые удалились не в горы, а в горные выси человеческого прошлого, в древние дебри боли, наслаждения и самосохранения. Такое лицо запомнится надолго".
Были и другие лица. Например, лицо мальчика, пришедшего к обелиску на братской могиле. "Что ты здесь делаешь?" — обратился к мальчику переводчик по просьбе Стейнбека. "Я к папке пришел. Я каждый вечер к нему прихожу". И в голосе его не было ни пафоса, ни сентиментальности. Неподалеку на скамейке сидела мама мальчика. Увидев незнакомцев, беседующих с ее сыном, она кивнула им и улыбнулась...
А еще были лица рабочих Сталинградского тракторного завода — серьезные, гордые лица людей, отстоявших свой город. Во время войны эти люди собирали на заводе танки. И продолжали их собирать даже тогда, когда бои шли совсем рядом. Когда немцы подобрались совсем близко, люди отложили инструменты и пошли защищать завод, а потом выжившие вернулись к работе. После войны завод работал примерно так же: часть рабочих трудилась на сборочной линии, а часть — восстанавливала стены и крышу.
И вот после всего этого американцам предложили посмотреть на подарки сталинградцам от представителей правительств со всего мира. Среди них был пергаментный свиток с высокопарными словами, подписанный Франклином Д. Рузвельтом, металлическая мемориальная доска от Шарля де Голля и меч, подаренный английским королем. Тут Стейнбека охватило чувство горечи и стыда: "Когда нас попросили написать что-нибудь в книгу отзывов, нам просто нечего было сказать. Нам в эту минуту вспомнились железные лица сталеваров на тракторном заводе. Вспомнились девушки, выходящие из подземных нор и поправляющие волосы, да маленький мальчик, который каждый вечер приходил к отцу на братскую могилу. Это были не пустые и аллегорическиефигуры. Это были простые люди, на которых напали и которые смогли себя защитить. Абсурдность средневекового меча и золотого щита только подчеркивали скудность воображения тех, кто их подарил. Мир награждал Сталинград фальшивыми медальками, а ему было нужно несколько бульдозеров".
На этом закончу, пора на работу. Полностью статью можно прочитать в "Русском мире".
#Литература
#история
#общество
