— Женька, а ты меня любила когда-нибудь? — спросил Иван.
— Никогда не любила.
Евгенька задумчиво смотрела в окно.
— Мария вернулась. Видели её. На могиле моей была. Плакала, наверное… А я виновата перед ней. Детей не уберегла. За своих-то не так больно. А перед ней ответ держать. Страшно мне, Ваня…
— Ну так и не ищи её, — посоветовал кузнец. — Нам с тобой бед хватило. Пусть спасибо скажет, что остальные в здравии. Её несладко было, нам тоже. Кого смогли, того и выпестовали. Не ей нас судить.
— И зачем ты меня сюда притащил? — Евгенька тяжело вздохнула.
— Так тут можно жить по-человечески. Ты только посмотри!
Иван встал на стул, со шкафа спустил большую коробку.
Когда открыл, Евгенька ахнула. Ровными рядами там лежали фарфоровые блюдца и чашечки.
— Леонидыч был пронырой. Всё у него забрали, а он каким-то чудом опять обзавёлся. Не грусти, Женька. Сейчас отца твоего поминать будем. Спасибо Петру Николаевичу за то, что показал, как жить можно. Я столько лет искал, а вот сюда и вернулся. Не сдался Прохор, не отчаялся. Жаль старика… Баба у него была ладная. Вот пойдёшь устраиваться, поглядишь. Только память мужа чтить не стала и выпорхнула вслед за его душой к председателю. И как там Леонидычу теперь наверху смотреть на это всё!
— Да ты тоже времени не терял, когда я умерла, — пробормотала Евгенька, — небось женился…
Иван махнул рукой.
— Мне окромя тебя и путёвых не попадалось. Всё не то. Тебя, Женька, никто не заменит. Жить нам с тобой теперь до конца дней. Все пути переходили, а вернулись друг к другу.
С декабря 1940 года Евгения работала завхозом в местном клубе. Перестала бриться налысо. Уговаривала Ивана вернуться к кузнечному ремеслу. Да тот и не соглашался.
— Забыл я всё. Прошло моё время.
Жили хорошо. После нового 1941 года Евгенька поняла, что беременна. Иван обрадовался. Всё Лидочку вспоминал. Говорил, что если девочка родится, то Лидочкой опять назовёт. Но Евгения Петровна хотела назвать Марией.
О том, что у Ивана есть дети и законная жена, Евгения узнала случайно весной.
Иван занемог. С высокой температурой бредил несколько дней. Всё звал Маргариту. Потом отмахивался от кого-то, кричал так, что соседи прибегали и спрашивали, что случилось.
Когда хворь отступила, Иван рассказал, что есть у него и жена, и дети.
Евгения от такой новости пришла в ярость.
О том, где живёт жена, Иван долго не рассказывал. А потом сдался. Собрались поехать туда вместе.
Иван боялся. Говорил Евгеньке, что съездит сам и всё разузнает.
Но Евгения боялась больше. Думала, что Иван попросту сбежит и останется она опять одна.
Узнав, что жена живёт в родном Евгенькином селе, да ещё в доме Марии, собралась туда.
Когда три утренних автобуса отменили, Иван наотрез отказался ехать.
Евгения тащила его силой. Но в последний момент Иван выпрыгнул из автобуса на ходу.
Май встречал в родном селе цветением сирени. Евгенька и не помнила уже, когда была там в последний раз.
На родном доме по-прежнему висел советский флаг. Ворота убрали. Дом теперь не был огорожен. Сиротливо возвышался над низенькими постройками.
— А ты такой же одинокий, как я… — произнесла Евгенька.
Долго смотрела на окна. Закрывала глаза, всё пыталась вспомнить отца и его ласковое: «Лисонька…»
Но вспоминалась только лютая зима, повозка, с которой её сбросили на обочину и лицо Демида. С годами оно почти стёрлось из памяти. Но всё равно образ преследовал её. Теперь Демид и во снах был безликий.
Евгения нашла примерное место на дороге, где лежала в снегу. Смотрела долго, уставилась в одну точку и не двигалась с места. А потом стала топтать там, плюнула несколько раз.
Оттуда отправилась на кладбище. Разрослось оно, растревожило душу. Долго Евгенька бродила среди могил. Искала отцовскую. Не нашла.
Присела на лавочку у входа.
Подошла к ней кошка. Начала ластиться, мяукать. Евгенька пнула её и направилась к дому Марии.
На улице было людно. Воскресный тёплый день после затяжной холодной весны тянул сельчан на улицу.
Дымились огороды. Повсюду стоял запах палёных прелых листьев. Изредка было слышно потрескивание веток, занимавшихся огнём. Это потрескивание резало сердце на куски. В тяжёлые годы после смерти отца каждая веточка была ценной. Всё берегли и собирали для печки, чтобы не замёрзнуть.
— Хорошо живут люди, — произнесла Евгенька. — Ладно у них всё.
И вдруг осознала, что за все эти годы после революции ни разу не обратила внимания на то, как живут люди.
А они шли ей навстречу и улыбались, как улыбалось сейчас майское солнце. Евгения зажмурилась. И улыбнулась тоже.
Дом Марии не признала сразу. Появились новые пристройки и сараи. Покосившийся забор сменился на нарядный штакетник.
Спиной к Евгеньке сидел мужчина с кисточкой и обновлял потускневшие за зиму цвета.
Евгенька кашлянула. Он оглянулся.
Встал на ноги.
— Доброго дня, — поприветствовал он. — Кого-то ищите?
— Ищу, — кивнула Евгенька, — Маргариту Михайловну. Тут живёт или ошиблась я?
Максим стянул с себя шапку, опустил голову и произнёс:
— Так померла она.
— А дети-то где? — прошептала Евгенька.
— Так с нами они живут. А вы родственница? Вроде не было у неё никого. Детдомовская… Маааш, — крикнул Максим.
— Идуууу, — Евгенька услышала чуть хрипловатый женский голос. — Обожди немного, сейчас!
И вдруг Евгения ахнула. К ней приближалась не иначе, как бабушка Анисия. Та самая бабушка, которая лечила когда-то Ивана.
Евгенька вдруг сделала шаг назад.
Мария остановилась и застыла. Они долго смотрели так друг на друга.
А Максим как будто и не замечал ничего, продолжал красить штакетины.
— Прости, — прошептала вдруг Евгенька. — За дочь прости.
Она упала на колени и поползла к Марии.
— Встань, — говорила та грудным голосом, — поднимись...
Но Евгения рыдала и целовала ноги Марии.
Максим поспешил на помощь.
Поднял рыдающую Евгеньку и повёл в дом.
В тот вечер было много слёз. Не было ни слов, ни осуждений. Только слёзы…
Максим всё понял. Мария давно рассказала ему о своей жизни. Он забрал детей и ушёл с ними куда-то. Ставшие волей судьбы родными женщины обнимались.
— Лисонька, — прошептала Мария.
А Евгеньке почудилось, что говорит она голосом отца.
Продолжение тут
Все мои рассказы по ссылке ниже