В холодной пустой комнате, именуемой громко залом, одиноко сидела не утратившая с годами привлекательности пожилая женщина со странным именем Аделаида.
Её некогда прекрасные глаза, отяжелевшие от слёз, были прикрыты густыми и всё ещё роскошными ресницами. Иногда от резких звуков улицы она вздрагивала, поднимала веки, и тогда перед глазами начинали падать и танцевать, будто на ветру, чёрные хлопья снега.
«Давление», - подумала женщина, но даже не пошевелилась, чтобы подняться и принять лекарство
На её коленях, прямо на переднике с аккуратно нашитыми заплатками, стоял телефон, трубка сбилась на бок и призывно гудела, но Аделаида будто не слышала этого, задумчиво поглаживая холодные бока аппарата. Её сердце изнывало от одиночества и подступившей резкой боли, той, которая навалилась и придавила после телефонного разговора с дочерью.
Не один десяток лет прошёл, а она так и не перестала считать свою дочь беглянкой, которая, ослушавшись матери, загубила свою молодость и будущую карьеру, сбежала с так называемым возлюбленным в холодные края, откуда и впрямь долететь можно было только самолётом.
Она и летала первые годы, ещё не обремененная детьми и достаточно благополучная в материальном плане.
Всякий раз, снова провожая её и прощаясь будто навсегда, мать выпивала пузырёк валерьянки и держалась изо всех сил. Гордилась перед соседками фотографиями, с которых глядели розовощёкие внуки, которых, по правде сказать, она так ни разу и не видела.
А ещё она гордилась щедрыми подарками дочери, совершенно не имевшими в её одинокой жизни практического применения и служившими лишь украшением комнаты.
Гордилась тем, что дочь всякий приезд выводила её в ресторан, правда, днём, и они сидели одни почти в безлюдном зале и вели неспешные светские разговоры. К такому дню она делала в парикмахерской причёску и надевала серьги с изумрудными камушками, подаренные когда-то мужем ещё в годы его настойчивого жениховства.
Официантка с улыбкой выполняла их недорогие прихоти, потом ставила какую-нибудь старомодную пластинку и надолго уходила, всем своим видом подчёркивая, мол, сидите, сидите, никому не жалко, народу всё равно нет. Это были именины сердца, они случались обычно летом, поэтому свой зимний день рождения Аделаида никогда не отмечала.
Последние годы дочь приезжать перестала – она совершенно неожиданно и так рано овдовела, материальный достаток куда-то испарился, летать самолётом стало не по карману, к тому же у неё самой появились внуки, а в придачу к ним целый букет болезней.
Раз в месяц она звонила по телефону, но это не спасало их обеих, одну – от вечного чувства вины, другую – от обиды и страха за свой завтрашний день, который всегда казался чернее ночи.
Некоторое время она ещё продолжала справлять свои летние именины сердца, ходила в ресторан одна, но той скромной терпеливой официантки уже не было, а обслуживала новая, мосластая, нескладная, уродливо раскрашенная, будто не людей в гости принимала, а выполняла план по количеству выпитого и съеденного, - а с одинокой старухи много ли возьмёшь? Поэтому она резко двигала мебель и громко ругалась, не особо стесняясь своих выражений.
Так пришлось оставить в прошлом и эту крылатую мечту – дождаться снова лета и посидеть за столиком, где когда-то была так счастлива.
С некоторых пор она стала отмечать свой день рождения зимой, когда вся земля погружалась в белый мёртвый океан пурги. Сначала на её скромные вечеринки приходили немногочисленные друзья и просто чужие люди, которых она отмечала то в очереди к врачу, то на скамеечке в сквере, то просто на лестничной клетке. Отмечала сердцем, вернее, каким-то своим внутренним зрением, и привечала.
Люди любили приходить в её дом, где всегда можно было вкусно поесть, выпить хорошего вина, попеть, особенно любили, когда она садилась за инструмент и вся комната наполнялась чарующими мелодиями.
Потом она перестала садиться за инструмент – болезнь свела пальцы, потом со стола исчезло вино и дорогие закуски – пенсии стало катастрофически не хватать. Вслед за обильными столами исчезли чужие люди, которых она уже стеснялась привечать, а за ними исчезли и друзья – кто-то переселился в мир иной, а кто-то просто устал от её дружбы, ушёл, будто неожиданно обретя свободу.
Она сильно не переживала, вначале даже вздохнула глубоко и свободно: «Как хорошо! У плиты не крутись, посуду потом не мой, разговоры дурацкие не слушай!»
Она решила, что будет целые вечера напролёт перечитывать любимые книги и ждать вестей от своей доченьки, которая нет-нет да и побалует письмом, а чаще - телефонным звонком. Мысленно она благословляла век прогресса, потому что в самые отчаянные минуты брала трубку и набирала заветный номер сама, понимая, что каждый звонок это ещё одна прореха в её скудном бюджете.
В эту зиму она готовилась к юбилею, ей исполнялось семьдесят пять.
Ещё с осени, раскладывая пенсию по статьям расходов, она откладывала десяточку-другую на грядущий юбилей. Ей хотелось обзвонить вырвавшихся на свободу друзей, пригласить соседок и ещё кого-нибудь чужого, молодого, того, кого неожиданно отметит и приветит её сердце. Но всю зиму случались какие-то непредвиденные расходы - то экстренный поход к стоматологу, то вот подошва у сапога совсем отклеилась, а сапожник за срочный ремонт такую цену заломил, что голова кругом пошла, то вот врач новое лекарство посоветовал, дорогое, но, на его взгляд, эффективное, очень хотелось купить.
Короче, в канун юбилея её финансы оказались окончательно расстроены. А праздника так хотелось! И тут она вспомнила про сумасшедший подарок дочери - серебряные ложки! Они лежали в серванте совсем новенькие, ни разу не бывавшие в ходу, даже не извлеченные из красивой коробки.
Благословляя свой разум, который подкинул ей такую блестящую идею, Аделаида с великим трудом собралась и потащилась в комиссионку. Ложки приняли и очень скоро продали, о чём ей и сообщила по телефону молоденькая продавщица.
Похрустывая в кармане новенькой купюрой, она бродила по магазинам, разглядывая витрины, прицениваясь, читая этикетки вин, советуясь с продавцами, которые ошалело глядели на старуху, так тонко разбирающуюся в самых редких сортах.
Но, повращавшись в зеркальном сказочном царстве, она уходила, так ничего и не купив, ей нравился сам процесс, само ощущение благополучия и состоятельности. Порой, застыв перед великолепием витрин, она забывала, зачем пришла, глупой птичкой в голове билась одна-единственная мысль: почему так не было раньше и неужели так будет всегда?
Уже темнело, когда Аделаида забрела в магазин с тортами. Продавщица остановила на ней свой скучающий взгляд: «Вам чего?»
С замиранием сердца она показала на красивую горочку из роз и грибочков. Привычным движением продавщица закрыла коробку, перевязала её бечёвкой и сунула ей в руки – праздник закончился, теперь перед ней встала задача потруднее - доставить бесценный груз домой, она понимала, если что, второго такого она уже не купит.
С несвойственной ей красноречивостью она начала благодарить продавщицу, желая продлить в душе состояние праздника. И в этот миг в магазин, будто ураган, влетел молодой человек. Столкнувшись в дверях с пожилой дамой, он вышиб из слабых рук коробку, и она, перевернувшись в воздухе, шлёпнулась на грязный пол. Больше Аделаида ничего не помнила…
Домой её привез на машине тот самый молодой человек.
Весь свой день рождения Аделаида просидела одна, никто о ней так и не вспомнил, даже соседка. Да она ни в ком и не нуждалась, ожидая того, единственного звонка.
Он раздался поздно вечером. «После одиннадцати дешевле!» - сказала бы дочь.
- С юбилеем тебя, мама! – раздалось на том конце провода.
- Спасибо. Что-то я твою открыточку нынче не получила, видно, задержалась в пути, почта совсем безобразно работает.
- Да нет, я и не отправляла, замоталась совсем и забыла. Внучка заболела, пока с ней перекладывалась… Ну, ты как, празднуешь?
- Праздную. Вот собрались, как всегда, друзья, соседи. Я купила хорошее вино, тортик, песен попели, в общем, чудили напропалую, теперь вот гору посуды убирать.
- Богато живёшь, мама.
- Я стараюсь. Только не дай Бог тебе, доченька, так жить.
Повисла пауза, она поняла, что обидела дочь, и продолжила:
- Скоро лето. Приедешь? Приезжай… В ресторан опять сходим…
- Да нет, мама, не получится. Ребята к морю поедут, а я на даче останусь.
- К морю – это хорошо. Я тоже любила к морю. И тебя с собой брала.
- Мама, заканчивай, сейчас отключится. Держись!
И в телефоне раздались короткие гудки. Юбилейный вечер закончился.
Она сидела, боясь шелохнуться, не убирая с колен аппарат, будто ждала, что дочь перезвонит, сошлется на плохую связь и продолжит разговор.
Но вместо телефонного звонка раздался звонок у двери.
- Кто бы это так поздно? - равнодушно подумала она и посеменила открывать, даже не подумав спросить о том, кого принесло так поздно.
В дверях стояла немолодая уже дама, а из-за её плеча выглядывала мордочка парнишки почему-то до боли ей знакомая. В это лицо она и всматривалась, пытаясь что-то раскопать в завалах своей затухающей памяти.
Но заговорила дама:
- Аделаида Константиновна, Вы меня не помните?
- Нет, не припоминаю что-то…
- Выпуск 1969 года, группа «Б», вы - наша классная… Вспомните, как мы сюда, в эту квартиру с девчонками чай пить бегали…
- Не помню…
- Да Люська я, Люська Колесова, неужели не помните?
- А если помню, тогда что? Это что-то меняет?
- Конечно, меняет! Сейчас Вы поедете ко мне в гости – и не возражайте! Вот этот охломон за спиной, мой внук! Он мне только сегодня рассказал, о том, что случилось в магазине. Я ведь его всю дорогу под конвоем веду, еле разыскал дом и квартиру, в которую выгрузил Вас тогда, и мне ничего не сказал паршивец, побоялся сразу-то, я - бабуся строгая.
А тут вот по лестнице начали подниматься, я чуть умом не рехнулась, сразу узнала Вашу квартиру… Собирайтесь, собирайтесь, никакие отказы не принимаются. Мы Вас и обратно привезём или у нас переночуете, места хватит, у нас с Вами столько накопилось разговоров – на целую ночь…