- Демократическая республика! - орал он, когда Матвеев тащил его за
руку к двери. - Развели тут... Художественный театр!
У него был беспокойный характер, и он не мог молча сидеть и ждать,
когда поезд дотащится до Хабаровска. Ему было восемнадцать лет, и молодость
бродила в нем, как зеленый сок.
Сначала и сам Матвеев принимал участие в этих погромах. Он, впрочем,
никогда не шел дальше решения крупно поговорить с кондуктором. Но дни шли, и
каждое утро рассвет заливал розовым светом спящую под снегом тайгу. В
морозном тумане появлялись и исчезали занесенные снегом станции. Убегали
назад изломанные утесы и рыжие лиственницы. Иногда под откосом из-под снега
виднелись скрученные жгутом рельсы, ребра товарных вагонов и объеденный
ржавчиной паровоз. Однообразно вставало багровое солнце, пятнистый чайник
вскипал на чугунной печке, и Безайс уходил к окну ругать железную дорогу.
Матвеев устал от всего этого. У него не хватало духа сердиться несколько
дней подряд. Поэтому он предпочитал молча сидеть и сосредоточенно мечтать о
том, как было бы хорошо, если бы вдруг наступила весна и ему не надо было бы
ходить за дровами на остановках.
Из Москвы они выехали три недели назад, а Безайсу казалось, что прошло
уже несколько месяцев. До Иркутска они ехали в такой тесноте, что трудно
было вынуть руки из карманов. Спали сидя и стоя, вздрагивая от толчков
поезда. Целыми днями стояли в тупиках. На одном перегоне загорелась букса, -
весь вагон, затаив дыхание, прислушивался к умоляющему визгу колеса.
Боялись, что вагон отцепят. Однажды ночью все проснулись от дикого,
страшного воя, - в коридоре, на полу, рожала женщина. Для роженицы очистили
место, подостлали газету и попросили мужчин отвернуться; под утро родился
мальчик, - вагон придумывал имена и ругал бабу за дурость.