Хриплый и резкий звук ревуна разорвал относительную тишину ночи: длинный-короткий, длинный-короткий. Плафон со словом “Аврал” на стене коридора мигал ему в такт. Дверь каюты была открыта постоянно, чтоб хоть какое-то движение воздуха освежало душную атмосферу жилых помещений рядового состава СРТР “Негис”. В ту ночь это был третий аврал. Два раза мы уже метнули невод, оба раза мимо. Как описать то чувство досады, которое мы испытывали после неудачных замётов?...
Однако, по порядку. Лето 1987 года. Восьмой градус южной широты. Западное побережье Африки. Самый юг Ангольского побережья до границы с Намибией. Из береговых навигационных ориентиров — такой невнятный на экране радара, похожий на голую коленку, мыс Мосамедиш. Я — матрос, ведём промысел кошельковым неводом. Рейс шесть месяцев.
Этот рассказ о наивных спорах, раздорах, которые нет-нет, а и возникают на пустом месте, внутри маленького коллектива рыбаков, охотников за удачей…
Простучали по трапу сандалии мастера лова Монченко, сапоги старшего матроса Тризны и других матросов. Каждый расписан: кто буй отдаёт, кто на верхах, кто на низах. Я на центральной части невода — моя партия начнётся с его выборкой. А пока корпус нашего траулера описывал стремительную циркуляцию правого борта, пытаясь взять в кольцо косячок ставриды. Вот и мой аккорд: на корме в кузов складываю толстый жгут невода, который подаётся на меня сверху через блок. Надо равномерно сеть раскладывать, чтоб в следующий замёт она свободно, без зацепов ушла в воду.
Блок работает без оглядки на меня, максимально быстро выбирает сеть. Качка. Я уже научился использовать качку для укладки невода: вправо крен — кидаю жгут к правому борту, жду наклон корпуса влево и кидаю сеть влево. Сверху из блока на меня льётся вода. Вонючая требуха перемолотых акул и объячеянных рыб с прошлых замётов, уже протухших, сыпется на голову. Пролифинг насквозь. Я на куче, надо быть ловким, чтоб не оказаться засыпанным сетью. Электрический блок стих, остановился — это крупная акула, которая не пролезет в блок, зацепилась зубами за сеть и висит теперь на уровне леера за бортом. Удар кувалдой по голове, и смердящее тело хищницы ушло на дно. И опять электропривод загудел, блок вращается на максимальной скорости — только успевай поворачиваться!
Километровый невод на борту. Только вдоль правого борта в воде остался мешок, то есть часть невода из более плотной сети, где находится пойманный улов до подхода плавбазы. Старые матросы умели на глаз оценить ещё не вычерпанный улов. Вот и сейчас рядом стоящий пожилой (в сравнении со мной) матрос лет тридцати степенно произнёс: "Тонн 40 будет"... А я смотрел не отрываясь в воду. Было ещё темно и флюоресцирующая вода исправно транслировала картину того, что происходило в морской глубине. Кипела ярко-зелёным светом стая ставриды в неводе. Стремительные торпеды акул снова и снова проходили насквозь эту стаю, хватая пастью без разбора обречённых рыб. С каждым входом очередной акулы в невод образовывался порыв сети размером равным виду спереди акулы. Виду спереди с открытой пастью…
Эта предрассветная оргия-пиршество морских хищниц заметно подкорректировала итоговый тоннаж улова, который уйдёт позже на плавбазу. Кстати, если интересно, работали мы с запрыбовскими "Славами", были такие: "Балтийская слава", "Ленинградская слава". Однако светало, время жора у акул сменилось временем спать. Эти рыбы пунктуально исполняли свой режим дня. Проверял лично, купаясь днём за бортом.
Я рассказываю про акул, и может создаться впечатление, что и дел у меня на борту особых нет. На самом деле, сразу после кучи был приглашён в катер. И рассвет встречал в катере, буксиром оттаскивая траулер от невода, чтоб тот не уходил под днище. Иногда так приходилось делать в штиль, когда нет естественного дрейфа. Буксир перпендикулярен левому борту СРТР. Средний ход катера. И смотри внимательно, что жестами показывает штурман с моста. Часа два покрутишь руль вправо-влево под тарахтение мотора на месте, голова без сна, совсем не соображает.
К завтраку меня с катера сменили. Но на палубе уже разложили невод для ремонта. Какие-то дыры просто замётываются, большие порывы меняются. Вырезается старая пласть сети и вшивается на её место новая. Да, полоса сети пятьдесят метров длиной, вручную, игличкой, по периметру… Порыв может быть и несколько сотен метров длиной. Короче, невод должен быть готов к следующей промысловой ночи.
Рядом Норберт Янович Тризна, латыш, быстро орудует игличкой. Это классикам литературы Чехову, Гоголю надо было придумывать "говорящие" фамилии. У меня всё из жизни. Надо объяснить, откуда пошла латышская нация? Языческая, славянская фамилия чистокровного латыша достаточно красноречива.
"Ко ту дАри, Яуниетис?" — спрашивает он, увидев, что я пришиваю пласть сети перпендикулярно нужному направлению. Исправляюсь. А Норберт хохмит по-всякому поводу. Основная тема его хохм — самокритика. О том, какой он якобы старый и дряхлый.
"Вы молодёжь, смотрите не подскользнитесь на мокрой палубе, ему-то кубыть уже не страшно, песок с него сыпется под ноги!..." То он попросит своего приятеля мастера лова наматывать ему иглички по причине "слабого зрения". И мастер Монченко, в очках на кончике носа, со смехом наматывал игличку нитью для друга. Самый смешной номер Норберта — муха. Тризна вдруг бросал работу и начинал энергично отмахиваться, спасаться от докучливого насекомого, изредка с чувством изрекая немудрёную истину "Мухи не ошибаются!"
В районе обеда махина "Рыбацкая слава" подхватила нас, лежащих в дрейфе, за носовой продольный. Каплёр черпал живую ставриду из подсушенного невода, высыпал её в железный ящик. Из этого ящика рыба выливалась в мерный контейнер плавбазы, который перемещался с нашего борта на борт плавбазы посредством их грузовых стрел. Сколько этих цилиндрических мерных контейнеров ушло с рыбой с нашей палубы — столько тонн мы сдали.
Невод пуст, двадцать девять подъёмов записано в актив рейсового улова. Не густо. Весь оставшийся вечер латали разложенный на палубе треугольник невода, в котором ещё недавно плескался наш улов. Кстати, обязательно, при окончательной выборке, на дне мешка находили несколько спящих акул с огромными брюхами, наполненными рыбой.
Собственно, только теперь сложились обстоятельства для ситуации, о которой я хочу поведать в настоящем рассказе. Мастер Монченко, уже при включённых прожекторах, руководствуясь только ему подвластной логикой, находил новые и новые порывы невода, вытягивая из кучи очередной сегмент сети. Сразу пара моряков с игличками устало, но живо набрасывалась на дыру, латая её. Конца этому нет. Но никто из палубных матросов не ставил под сомнение перфекционизм мастера лова, его слово — закон.
Только "старый" Тризна начинает что-то бухтеть под нос. "Здесь, в начале кошелька дыры не принципиальны. В общем, хусними…" Монченко категорически с ним не согласен. Они переходят на латышский, потом на мову. Странно, но нам, молодым, не владеющим этими далёкими диалектами русского всё понятно. Настолько богато их речь сдобрена ненормативной лексикой.
Конфликт накалялся. Монченко пообещал Тризне смайнать КТУ (коэффициент трудового участия). Это серьёзный выпад. Норберт Янович приосанившись, в ответ, пригрозил проработать Монченко на судкоме. Я и не знал, что клоун Тризна член партии и председатель судового комитета! Судком — это труднообъяснимый сегодня орган самоуправления на судне, включающий в себя и партком, и профком, и местком, и чуть ли не врачебный консилиум при необходимости.
Мы отправляемся по каютам, а наш "Негис" уже в поиске. Шарахается на разных курсах, вслушиваясь поисковым гидролокатором в водную толщу экваториальной Атлантики.
Череда следующих дней наполнена хлопотами, сходными с уже описанными. Ставрида в нашем кошельке сменяется сардинеллой, изредка сардиной. В прилове скумбрия, тунец и даже сом. Но наступает день относительно свободный, может плавбазы загружены переработкой, может ещё какой перерыв в промысле. Наступает и развязка моего многословного сюжета.
Норберт не оставил своих намерений. Он сходил к помполиту, попросил у того бумагу и сочинил длиннющий опус, повествующий об инциденте, который я и пытался в муках представить на предшествующих строках настоящего рассказа. Как сейчас отчётливо вижу эту замусоленную кипу листов, с одной стороны которой напечатан некий партийный циркуляр, с другой — норбертова кляуза.
У меня сегодня в арсенале текстовый процессор, встроенный в какое-нибудь электронное устройство. Процессор позволяет бесконечное количество раз править, редактировать и изменять написанное. У Норберта только шариковая ручка и эта кипа серой бумаги свободной с одной стороны. Нет сомнения, что он многократно переписывал свой труд. Это, тем не менее, не спасло его сочинение от правок. Всякий раз, когда матрос Тризна что-то исправлял, он в скобочках делал приписку "исправленному верить Trizna". Латинские печатные буквы означали его собственноручную подпись.
Откуда Норберт взял такой манер оформления своего письма, мне неведомо. Так или иначе, но весь его опус был испещрён этой странной пометкой.
Мы, палубная команда, сидели под полубаком за столом. Кто-то налаживал коптильню, кто-то вязал очередную мочалку, кто-то просто играл в нарды.
Из жилой надстройки показалась процессия: радист, помполит, Норберт Янович (все латышской национальности). Процессию замыкал озадаченный капитан. В руках у капитана была та самая кипа листов. Он старался глазами пробежать их содержимое. То и дело переспрашивал у Норберта, что там неразборчиво написано. Капитан был лет тридцати пяти. Единственный русский из партячейки СРТР "Негис".
Читал он бумаги с интересом, то и дело оборачиваясь к обществу спиной и трясясь всем телом. А нам матросам первый помощник объявил, дескать, будет партсобрание. Будем обсуждать важный вопрос. Мы, конечно, хотели свинтить, ведь мы только комсомольцы, не партийные, но помполит сказал, партсобрание открытое, касается всей палубной команды. Так мы и остались сидеть за столом.
Скорое вступление и слово передано капитану. Тот собравшись стал серьёзно и обстоятельно зачитывать творение Норберта Яновича. Надо сказать, что капитану пришлось повернуться лицом к мастеру лова Монченко, ибо сей труд был всецело посвящён его личности. Тому произволу, волюнтаризму, самоуправству, тирании и перегибам которые себе позволял мастер лова. Часто капитан прерывал своё чтение и смахивал невидимые слёзы, и всякий раз снова и снова он зачитывал очередное "исправленному верить Trizna".
Норберт постарался на славу, весь текст был пронизан юмором. Вначале собрание держалось, но всё дальше и дальше мы теряли самообладание и хохотали уже во весь голос без перерыва. Хохотал капитан, хохотал мастер лова, хохотал и сам председатель судкома. Про нас, молодых, красных от натуги и говорить нечего. На таком партсобрании я присутствовал единственный раз в жизни.
Однако сей документ содержал и проект постановления, которое подлежало вынести на голосование в финале нашего собрания. Предсудкома Тризна предлагал дырки конкретного диаметра, в конкретных частях невода за дырки не считать. И, конечно, исправленному верить Trizna. Данное постановление было принято единогласно, включая Монченко. Собрание провозгласили закрытым, тем самым поставив жирную точку в распре двух приятелей.
"Дырку за дырку не считать, исправленному верить."
10 января 2022 года.
Продолжение истории.
