(к началу)
Бурый нервно перекидывал во рту из стороны в сторону потухшую сигарету.
- Ты чё – возмутился Мишаня – нарываешься?
- Мне за державу обидно – сказал Роман. – Как я вижу, средства у вас есть, а вот ума не хватает.
- Чё ты сказал? – сорвался Бурый.
- Я говорю – сделал серьёзное лицо Рома - общество, в котором нет цветовой дифференциации штанов, лишено цели. А вот вы зря курите – Роме явно перестали нравиться его собеседники – от курения рост прекращается, во всех местах, кстати.
Никак не ожидая такой наглости, да ещё от кого, от какого-то внука какого-то ковбоя, Бурый пыхтел от злобы.
- Курение явно вредит здоровью – продолжал язвить Рома. – У меня был один знакомый, так вот он бросил курить и умер. Нет, кажется, он сначала умер, а потом бросил курить.
Бурый нервно задышал, явно взбешённый таким поведением оппонента.
- Бамбарбия, киргуду - нарочито театрально сказал Роман. – Шутка.
- Я же тебя, тварина – брызгая слюной, Бурый направился к Роману – на немецкий крест порву.
- Больной находится в состоянии кататонического возбуждения – улыбнулся Рома и понял, что пора, как говорят “делать ноги”.
Он газанул и, развернувшись на месте, рванул по дороге, но понял, что так он вряд ли сможет от них оторваться и при первой же возможности свернул в лес.
Бурый кинулся к машине и, вместе с Мишаней, вскочив в неё, вдавил педаль газа в пол.
Машина, ревя и скрежеща всем своим корпусом, помчалась вслед за Романом, невзирая на колдобины и корневища, торчащие прямо из-под земли.
Буквально метрах в ста справа от себя, Роман увидел поле и в надежде спрятаться в траве, повернул в его сторону и через пару минут выехал в густые, сухие и пыльные просторы. Только вот спрятаться и здесь не получилось, поскольку почти одновременно с ним, в метрах пятидесяти справа, на поле выскочила машина с преследователями.
Рома мчался по полю, и трава стегала его по ногам, рукам, а некоторая доставала даже до лица. И хотя это было ему очень неприятно но, в то же время и совершенно безразлично.
С одной стороны, ему было весело и интересно, ведь он никогда и никуда так не выезжал, да и в подобные ситуации ему никогда не приходилось попадать. А с другой стороны, он совершенно не горел желанием, чтобы его кто - то там догнал, да ещё и выместил на нём всё свое пенистое зло. Единственным минусом во всей этой погоне было только то, что он совершенно не знал местности, и как назло, именно это сыграло с ним злую шутку.
Когда он выскочил на очередную колею, располосовавшую поле, она оказалась глубокой настолько, что ему пришлось мчаться по ней в самый низ. А следом за ним, совершенно не отставая, мчался, всем своим естеством и особенно внутренностями ненавидевший его автомобиль.
Колея постепенно расширялась и опускалась всё глубже, и Роман увидел, что он оказался зажатым внутри большого оврага, склоны которого достигали метров пятнадцати. И в таки обстоятельствах, у него было не так много шансов уйти от преследования с наименьшим ущербом для себя и мотоцикла. Чтобы как-то сбить преследователей и почувствовать как можно плотнее своего скакуна, он начал вилять от склона к склону, постепенно почти срастаясь с мотоциклом.
А сзади едва ли не дышали в спину преследователи, правда они практически ничего не знали о нём, хотя и понимали, что не так он прост, как могло показаться. Правда, их переполняло лютое чувство глубочайшей злобы и ненависти, и поэтому они слишком мало внимания обращали на его манёвры.
Вот здесь-то Роме и пригодились все навыки, которые он приобрёл, когда занимался вертом на своем байке. И хотя на мотоцикле ему этим заниматься не приходилось, он постарался использовать все свои силы и знания.
Улучив момент, Роман, как на соревнованиях после свистка, набрал скорость и "выстрелил" высоко вверх над склоном оврага и где-то там высоко, на какое-то мгновенье повис в воздухе.
Он очень плавно, почти незаметно, опустился, как на волну, на склон оврага, только уже значительно выше дороги, оставшейся где-то внизу вместе с его обалдевшими от неожиданности преследователями, и помчался по склону.
Рискуя в любой момент сорваться вниз, Роман мчался по склону и как сокол всматривался в его рельеф и выискивал малейшую зацепку, чтобы использовать её и, наконец, выскочить из оврага наверх.
И, вдруг, впереди он увидел большой, торчащий из склона плоской частью кверху камень. Наскоро примерно определив длину этого камня и угол его наклона, Рома крутанул ручку газа и помчался прямо на него.
Выскочив на камень, он ещё раз крутанул ручку газа, теперь уже до отказа и, промчавшись по этому камню вверх и набрав нужную скорость, взлетел над краем склона оврага. Высоко взлетев и в полёте, улыбаясь от радости, что у него получилось, Рома помахал рукой преследователям, и, выпрыгнув из оврага, опустился недалеко от его края.
Казалось, всё закончилось, и он остановился, чтобы перевести дух. Но, как, оказалось, расслабляться было рановато.
Буквально метрах в ста впереди, из оврага, прямо на поле, в огромном облаке пыли и песка, выскочил, преследовавший его автомобиль. Он резко притормозил, и его занесло, хорошенько крутанув на сухой площадке.
Пробуксовывая и выкидывая позади себя столб земли и пыли, он ринулся прямо на Романа.
Рома повернул руль мотоцикла, газанул, развернув корпус, и помчался в лес, в надежде, что там он сможет окончательно от них оторваться.
С этой стороны лес выглядел совсем по-другому. Он просто кишел поломанными и поваленными деревьями, как после огромного урагана. Скорее всего, никто не спешил здесь наводить порядок, да и кому это было нужно?
И тут у Романа мелькнула мысль, и теперь он уже не просто мчался по лесу, он внимательно оглядывался по сторонам, выискивая нужное ему место, и когда увидел его, понял, что настал его час.
Максимально подпустив к себе преследователей, он мчался прямо к поваленному дереву над небольшим, метра полтора овражком.
Подъехав к дереву, Роман выпрыгнул из мотоцикла, дав ему проехать под деревом, а сам перескочил через дерево и опустился на мотоцикл уже с противоположной его стороны. А автомобиль с преследователями, со всего разгону вклинился между деревом и овражком и застрял там, заполнив всё свободное пространство едким выхлопным газом синеватого цвета…
***
Руки почему - то дрожали, это было непривычно и очень неприятно. Женщина дочитала абзац и отодвинула книгу.
- Неужели это все могло быть? – сама себе прошептала она. - Всё это, здесь, у нас? – Женщина не могла с этим согласиться. - Может, он просто выдумал, может, у него фантазия такая?
Она сразу и не заметила, что за окном уже темно, а стол освещают совсем не солнечные лучи, а большая жёлтая лампочка, выглядывающая из колпака большого черного светильника, который она автоматически включила, как только ей стало не хватать света.
Женщина отодвинула книгу еще дальше от себя, как будто отодвигала что-то тяжёлое, неприятное. Не в смысле того, чтобы это сама книга была неприятна, а скорее то состояние, которое она увидела и почувствовала там. Насколько же те поступки были мерзки, противны, отвратительны. Она аккуратно поднялась со стула и вышла из комнаты.
Как всегда, в соседней комнате никого не было, и она сразу же вышла на кухню. Но, и на кухне никого не было, и женщина поняла, что мужа можно найти только на его любимой лавочке. Она накинула на плечи большую тёплую шаль. Когда-то она сама спряла нить из собачьей шерсти, подаренной одним из благодарных пациентов, и сама же связала её. Шаль получилась такая тёплая, что казалось в ней было тепло не только самой шерсти, но и того человека и возможно даже его собаки.
Выйдя во двор, женщина завернула за угол дома и действительно, как всегда, на своей любимой лавочке за домом, в окружении тишины и весенней прохлады, сидел её седой действительно как серебряный дед. А его волнистые локоны длинных, седых прядей, как всегда свисали из-под чёрной, когда-то ею связанной повязки. Он молча смотрел перед собой, прямо на стену и, казалось, совершенно ни о чем не думал.
Женщина подошла и села рядом.
- Ты опять здесь – тихим голосом констатировала она – и опять мерзнешь?
- Ничего я не мерзну – возразил серебряный дед - с чего ты взяла?
Он не отводил глаз от стены освещённой лунным светом, и казалось, на его лице отражались все мысли посетившие его в этот весенний вечер.
- Я всё время думаю – как-то очень спокойно сказал он - сколько же в людях должно быть страха, чтобы вот так уничтожать свою жизнь? Сколько в них должно быть боли, сколько в них слабости, неопределенности? Сколько в них должно быть, вот этой, как сейчас говорят, моральной грязи, чтобы не видеть явных вещей, которые их окружают и живут в них самих? Это же страшно, как они живут.
Ведь они живут в какой-то ими, самими придуманной жизни и не хотят видеть того, что есть на самом деле. Они не обращают внимания на то, что вокруг них творится, понимаешь? А точнее, на то, что вокруг них творится то, что является отражением того, что варится в них самих.
- Ну, это ты уж слишком глубоко копнул, я так не понимаю. Ты как - то попроще, что ли, скажи, чтоб я поняла.
Серебряный дед привычным движением руки откинул свисающие локоны своих седых волос назад, повернулся к супруге и нежно обнял ее.
- А знаешь что - сказал он весело - а пойдём-ка пить наш любимый чай.
- Неужели кофе не попросишь? – улыбнулась женщина.
- А вот и не попрошу - нарочито театрально ответил ей супруг.
Если бы солнце ещё не спряталось за лесом, оно бы увидело, как Серебряный дед поднялся со скамейки и помог встать своей самой единственной на свете жене. Нежно обнявшись, и поддерживая друг друга, они отправились в дом пить свой любимый чай.
Но его уже давно не было, а опустившейся на землю, не по-весеннему местами ещё резковатой прохладе было совершенно всё равно, что происходило, поскольку у неё появилась большая постель в виде обширного двора. И в этом самом дворе, пока весеннее тепло ещё не полностью овладело всей территорией она, чувствуя себя абсолютной хозяйкой, разлеглась, как в своих личных апартаментах, обволакивая всё вокруг своим не совсем весенним холодом. И только скамейка, которая ещё хранила тепло своих, только что ушедших в дом хозяев, долго сопротивлялась, пока не уснула от усталости. И, как только это произошло, она сразу же погрузилась в ночную прохладу, так медленно приближающейся весны.
...
Как определить, что ты в жизни делаешь правильно? Как понять, что нужно в корне менять? Что делать, чтобы не ухудшать свою жизнь, а чем дать ей возможность становиться лучше с каждым днём?..
Как же много у нас вопросов, которые так хотелось бы разрешить и найти единственно правильный ответ на каждый из них.
Целая вереница людей, страждущих услышать ответы на только их волнующие вопросы выстраивалась каждое утро у двора Серебряного деда. И каждый уходил от него, если не с решёной жизненной задачей, то хотя бы с уверенностью, в то, что он или она, обязательно её решит, поскольку имел такие знания и такую уверенность, благодаря которой все вопросы найдут ответы и все задачи разрешатся.
Вот и трудился Серебряный дед с раннего утра до последнего посетителя и помогал всем страждущим, по мере возможности в решении их вопросов и в разрешении спора взаимоотношений их с этим миром.
Не за деньги, не за блага, а ради помощи ближнему, даже если и далёкому и совсем незнакомому и вовсе не родному. А всё потому, что для него все люди были близкие, и поэтому для всех у него находилось доброе, а иногда, если понадобиться и твёрдое справедливое слово.
.
В дверь вошла ещё молодая, но по виду очень уставшая, почти измученная женщина.
- Здравствуйте – тихо сказала она.
- Здравствуй, милая – поздоровался Серебряный дед – садись вот сюда – он указал ей на стул возле стола напротив себя. – Что же ты себя так замучила? Пора бы остепениться, жизнь-то у тебя одна, а с твоим характером ты так долго-то не протянешь. Их много, а тебе бы пора решить, что для тебя важней – они или твоя жизнь?
- Это вы о чём – удивилась женщина – что решать-то?
- “Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела” - написано в писании – процитировал Серебряный дед и добавил: - “Животные более послушны этой заповеди, чем многие люди. Разум человеческий притупился от блуда, так что он не отличает законную связь с женщиной от незаконной, так же как в болезни человек не отличает солёное от кислого”.
- Вы же ничего не знаете – брызнула слезами женщина – они же совершенно не понимают, что я может быть, самая верная жена и есть.
- Прелюбодейство разрушает человека телесно и душевно. Но если бы зло заканчивалось на тех, кто это зло учинил, дело бы было менее ужасно. Но оно становится преужасным, когда подумаешь, что дети прелюбодеев наследуют болезни своих родителей: сыновья и дочери, и даже внуки и правнуки.
- Какое же это прелюбодейство – возмутилась женщина – если я просто хочу найти себе мужа.
Она, вдруг, осеклась, перестала плакать и внимательно посмотрела на деда.
- А вы откуда узнали – последний раз всхлипнула она и, вытерев глаза и лицо платком, спрятала его в сумочку – вам сказал кто?
- Для всех верной не станешь – спокойно сказал Серебряный дед. – Ты ещё молода и должна определить для себя, что правильно, а от чего лучше бы воздержаться. Неужели ты хочешь, чтобы дети твои не имели будущего?
- Какие дети – опять всхлипнула женщина – нет их у меня, да и будут ли?
- Будут – успокоил Серебряный дед – если послушаешь меня и сделаешь так, как я велю, всё у тебя будет – и семья, и дети и счастье.
- Да, да – засуетилась женщина – конечно, я слушаю.
- Думаю, что ты ещё помнишь, как в СССР мы свободно пили газировку в автомате и только ополаскивая стакан, но не все могли купить джинсы и машину.
Женщина утверждающе кивнула головой, хотя ещё ничего не понимала.
- Сейчас - продолжал Серебряный дед - любой может быть в джинсах и иметь, пусть старенькую, но свою машину. Только вот чистоты, той, настоящей чистоты, увы, уже нет, и кто его знает, вернут ли её? Как много людей сейчас умирает от таких болезней как СПИД, РАК, ВИЧ!
Опять кивнув головой, женщина уже поняла к чему весь этот разговор.
- Думаю – сказал дед - ты не стремишься попасть в число “светских львиц” и связаться с каким-нибудь “мачо”?
- Нет, нет, да что вы – замахала руками женщина.
- Сейчас есть ещё такая практика, жить, так называемым, гражданским браком?!
- Да, что вы – отмахнулась женщина – как можно?
- А что? – поддел Серебряный дед. - Никаких тебе расходов на свадьбу, да и в любой момент можно разбежаться, точнее, сбежать от сожителя или сожительницы. А как по мне, так это просто – БЛУД. Что бы в случае чего, можно было сказать: - в браке не состоял (ла), паспорт чист. А душа?
В писании, в книге Бытия написано: “И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел её к человеку”,… “Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть”.
- Получается – задумчиво сказала женщина - как только мужчина и женщина соединяются, они мгновенно становятся “одной плотью” - это как?
- Не в смысле срастаются – уточнил Серебряный дед - а объединяются душами своими и энергией своей. Именно поэтому, сколько бы не было после этого партнёров, а в памяти всегда остаётся самый первый.
Женщина задумалась и опять расплакалась. На этот раз так тихо, так по-детски. Слёзы просто лились из её глаз и капали, капали, капали… на руки, на сумочку, на пальто…
(продолжение)
(к началу)