Миша
Моё глубокое детство середина тридцатых годов прошлого века. Мы не были избалованы детскими садами и яслями, нас не опекали няньки, предоставлены мы были сами себе, ещё в большей степени были предоставлены своим старшим братьям и сестрам. Они были наши наставники, наши кумиры, а ещё больше наши безраздельные властители и диктаторы. Мы не имели права ослушаться старших, для нас это было равносильно чуть ли измене Родине. Таким безраздельным властителем моей детской свободы был мой старший брат Пётр. Как только я освободился от опеки своей бабушки, всецело попал во власть своего старшего брата, иногда это радовало, иногда огорчало, но в целом это конечно были уроки жизни. Брату было в то время, наверное, лет семь или восемь. Всюду, куда бы он ни шёл, я обязан был следовать за ним как хвост, два три шлепка сразу приучали нас к дисциплине и послушанию, это были обычные методы воспитания, действенные и безотказные.
Был у Петра закадычный друг Гриша. Вместе они играли дома, чуть подросши, стали бегать на речку, сперва просто купаться, немного повзрослев, заодно уже и рыбачить. Рыба была ощутимым подспорьем в нашем рационе. У Гриши тоже был свой «хвост» - младший брат Миша, который был ещё младше меня, на целых два года. Огромная разница в нашем положении. Чем больше возраст мальчишек, тем более серьёзные у них секреты, больше появляется друзей и знакомых, шире горизонты. Бывало, наши старшие братья старались отделаться от нас, прячась убегали, иногда это удавалась им, иногда нет. Меня это не очень огорчало, в силу характера я был довольно самостоятельным не по возрасту смышлёным и меня трудно было испугать одиночеством, я всегда мог найти себе занятие, да и предполагал, что бросившие меня старшие долго прятаться не будут, всё равно придут на излюбленное место к реке, где всегда купались или рыбачили.
Миша в нашей компании был самым младшим, естественно, он больше всех отставал, быстрее уставал. За это ему, иногда попадало от Гриши. Когда все пускались бегом, Миша, сильно отставая, начинал плакать. Надо заметить, плакал он очень умело - азартно, громко и с претензией на актерскую игру. Плача, он широко открывал рот и засовывал в рот обе ладони, которые почти целиком помещались там. Если одна рука была чем-либо занята, запихивал целиком кулак свободной руки и так, картинно плача, бежал за всей толпой. Чуть сократив расстояние, переставал плакать и прилагал все усилия чтобы догнать нас. Я как-то пробовал так же засунуть себе в рот обе ладони или один кулак, но у меня ничего не получалось. То ли кулаки у меня были большими, или рот маловат, но своё неумение проделать этот фокус я какое-то время считал существенным недостатком своего организма.
Как-то мы купались на речке. Летний день, почти вся детвора двух улусов Сегентуй и Могшоктон собралась на речке. Я возле берега в мелководье что-то лепил из донного песка. Тут раздается громкий голос сидевшего на берегу Гриши: «Петро, смотри, твой Сафрон тонет!». Услышав своё имя, я невольно посмотрел в сторону Гриши, затем машинально перевёл взгляд в направлении его вытянутой руки. Действительно, в той стороне кто-то барахтался в воде и по всей видимости действительно тонул. Пётр, находившийся недалеко от того места, подпрыгнул и, вытянув руки вперёд, сложив ладони, нырнул. Быстро достигнув того места, Петр, не раздумывая, схватил тонущего и, встав на ноги, высоко поднял его над головой. Это был Миша. Пётр поймал его за ногу чуть выше колена и над водой в миг показалось лицо Миши - искажённый в немом крике рот, вытаращенные от испуга глаза. Рука Петра не выдержала его тяжести и вновь опустилась, это испуганное лицо тут же опять скрылось под водой. Но Петр второй рукой сразу подхватил его, перевернул головой вверх и, посадив на плечо, донес до берега.
А вот ещё случай.
Пошли мы как-то вчетвером на рыбалку. Обязанности наши давно были распределены, закреплены твёрдой рукой старших братьев, и никаких изменений не предвиделось. Пётр и Гриша, как добытчики сидели, закидывали удочки и выдёргивали рыбу. Наше с Мишей дело заключалось в том, что мы снимали с крючка рыбу, насаживали свежего червя, не забыв поплевать «на удачу», нанизывали пойманную рыбу на длинную очищенную от листьев ивовую ветку, отвечая головой за сохранность улова. Но Мише было мало просто поплевать на червя, его возмущало то, что рыба будет глотать таких грязных, испачканных в земле червей, и после этого мы должны будем ту рыбу есть. Чтобы не допустить этого, он перед тем, как насадить червя, взяв его за один конец, брал в рот и, сжав губы, протягивал, снимая грязь, и затем сплевывал. Как-то раз, уже насадив червяка на крючок, Миша испачкал его и решил очистить прямо на крючке. Гриша же, не поняв его намерений, взмахнул удочкой и крючок полетел в воду, но поймал братишку. Крючок, проткнув щеку Миши крепко застрял там, наружу торчало остриё крючка с жалом.
Надо заметить, что крючки у нас тогда были штучной работы. Кованные, сделанные умельцами-кузнецами из подручного материала, по индивидуальному заказу и отличались некоторой грубостью исполнения, а также довольно большим жалом. Рыба редко срывалась с такого крючка.
Миша, конечно, ревел от души, без всякой рисовки и картинности. Перекусив леску возле самого крючка, мы вчетвером поплелись домой, сдаваться родителям. Вчетвером, с рыбой и удочками мы пришли домой к Грише с Мишей. Тётя Лена, их мать, оказалась дома. Надо сказать, что была она нрава крутого, отличалась стойким характером и крепкой рукой. Казалось, земля дрожала, когда она гневалась. Нас она не ругала, молча взяла за руку Мишу, подвела к завалинке у дома, села на неё, повернув его к себе лицом, притянула к себе и зажала его между коленями, предварительно надёжно зафиксировав его руки. Затем одной рукой взяв его за макушку, стала медленно поворачивать его голову то вправо, то влево как бы примериваясь. И вдруг неожиданно для всех нас, одним быстрым движением вырвала крючок из его щеки. Миша, не ожидавший от матери такого надругательства над своей плотью, заорал во всю мощь своих легких. Тетя Лена, прижала его голову к своему животу, успокаивая, но без особых нежностей, ровно настолько, чтобы несколько сбавить громкость его плача. Затем немного построже коротко сказала: «В следующий раз будешь умнее», - и пошла управляться со своими делами.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Здесь же, всё было с точностью наоборот. Вся операция по извлечению крючка длилась не более чем, к примеру, требуется снять с плиты кипящий чайник. Нам оставалось только закрыть открытые от удивления и некоторого страха рты, похлопать глазами и идти с миром.
Надо сказать, после этого случая у Миши в одночасье и навсегда пропала привычка очищать червей от грязи. Сейчас это назвали бы шоковой терапией. Вспоминаю иногда своё детство, и невольно улыбаюсь - каким всё-таки богатым и разнообразным оно было. Настоящее детство.