Моя мама была старшей из двух сестёр. Моя тётя младше неё на целых двадцать лет. Вспоминая эту историю, я не могу не поразиться тому, что она годилась в сёстры скорее мне, нежели моей матери. Это была весёлая девушка, чей образ менялся так часто, что я затрудняюсь, как её можно описать в целом. Наверное, не менялся только её цвет глаз. У неё были прекрасные глаза цвета аквамарина с двумя золотыми кольцами, одно у зрачка, второе в центре радужки. У неё была довольно светлая кожа, каждое лето покрывающаяся загаром. Может, это моё воображение так рисует, но мне кажется, что загар всегда был ровным. Она обожала безразмерные свитера абсолютно любых цветов: тёмный ли, светлый ли, кислотный — она всё равно его бы с радостью носила. Некоторые свитера были такими старыми, что уже стёрлись на локтях и разваливались на отдельные нитки, но она продолжала носить эту рвань до тех пор, пока от свитеров не оставался фактически один воротник. Но в безразмерном свитере её можно было увидеть или в лютый мороз или у неё дома. Её дом был пропитан множеством странных запахов, особенно чётким был запах краски. И постепенно от него перестали спасать даже вечно отрытые настежь окна. На белом толстом подоконнике стояла пепельница в форме цветка. Не знаю, что за цветок и купила ли её моя тётя, но пепельницей она пользовалась усердно, порой забывая её вытряхать. Холст и краски стояли в её комнате, шторы раскрывались только с сумерками. Часто одна картина моей тёти оставалась на мольберте больше трёх недель. Причина мне неизвестна. Когда моя тётя улыбалась, в щеках обязательно появлялись ямочки, а её и без того аккуратное круглое лицо казалось ещё более пухлым. А звали её очень сладко, но специфично, Гликерия.
До десяти лет я не знал о ней чего-то кроме того, что видел её на фотографиях в доме бабушки и дедушки, но меня это не интересовало, потому что на фотографиях было полно людей, которых я совершенно не знал и уж вряд ли я увижу хотя бы половину из них до конца своей жизни, даже если проживу весь век. Мама никогда не говорила о ней со мной, а разговоры взрослых наводили на меня скуку, так что я не слушал их.
Бабушка и дедушка умерли в мою десятую весну. Родители решили взять меня на похороны со словами «Попрощаешься с ними». Кажется, это была авария, машина, на которой они ехали, улетела в кювет, так что прощался я с гробами, в которых должны были быть мои бабушка и дедушка. Но это было позже, а в начале похорон к моргу подбежала девушка в пуховике цвета хаки. Я обычно не обращал внимания на других людей, но на неё обратил: у неё были чёрные губы, из-за чего светлая кожа казалась совершенно белоснежной, лимонный блонд волос был чуть скрыт под кружевным чёрным платком. Затем я посмотрел на её тонкие длинные пальцы с радужным маникюром, который она попыталась скрыть под чёрными, но кружевными перчатками. Я невольно начал обдумывать свои действия: впервые меня так заинтересовал другой человек, но стоило ли подходить к ней ни с того ни с сего, да и она наверняка приехала сюда не ради знакомств с кем попало. Но не успел я до конца понять, что делать, как моя мама обратила внимание на эту девушку и подбежала к ней, ругаясь и называя её Луней. Я не вдавался в слова моей мамы, просто радуясь тому, что у меня будет возможность поговорить с этой симпатичной родственницей. Нет, я не признал в ней свою тётю, на фото даже её цвет волос был иным, белобрысым, как у моей мамы. Как только мама отошла от этой загадочной красотки, я поспешил к ней. Достаточно часто я слышал, как дети уже в садике женятся, при чём с такой серьёзностью, будто даже брачный контракт продумали. У меня такого момента не было, мне были совершенно неинтересны другие дети. Нет, это не было высокомерие или ещё что-то, просто я не ощущал надобности в социализации большей, чем периодические игры в догонялки или нечто похожее. Так что, наверное, в момент, когда я встретил эту красивую Луню, я просто наконец созрел для знакомства с другими людьми. Я назвал ей своё имя, гордо сообщил, что уже знаю её и я сын той женщины, что только что говорила с ней.
— Ох, вот мы и встретились, — она улыбнулась мне, обнажив зубы, которые из-за чёрной помады казались белоснежными. — Твоя мама никак не хотела знакомить нас. Ну давай знакомиться.
Знакомство длилось не долго, мы лишь обменялись парой фраз о своих увлечениях и том факте, что она — моя тётя, а после все пошли в помещение, прощаться. И тогда я впервые познал чувство влюблённости. Наша следующая встреча была не скоро, через два месяца. Однажды возвращаясь домой со школы, я увидел Луню перед дверью нашего подъезда. Она напоминала брошенную собаку, которая предпочла остаться там, где хозяин дал команду «Сидеть», и теперь бедняжка ждала его возвращения.
— Луня, — я не мог не подойти к ней.
— Ах, мой милый малыш, — она подпрыгнула и улыбнулась. — Я так голодна! Не мог бы ты пустить меня в дом просто перекусить?
Я впустил. Если бы мама узнала о таком, меня бы ждала порка, в этом я уверен. Оказавшись в доме, Луня сразу принялась изучать холодильник, да с таким усердием, будто просидела лишние несколько дней в строгом посте. Достав батон колбасы, головку сыра, печень трески и масло, она пошла искать хлеб. Попутно она мычала под нос какую-то мелодию.
— Хэй, — вдруг прервалась она. — А расскажи мне что-нибудь!
— Что? — я впервые слышал подобную просьбу от кого-то кроме родителей.
— Да что угодно, — она достала пачку с нарезным батоном из буфета и изящно обернулась ко мне. — Может, мечтаешь о чём-то, ну или нравится кто-то. Давай, рассказывай!
Она села за стол и принялась энергично делать себе бутерброды. А я просто обдумывал, что ей можно рассказать, чтоб ей было интересно. Моя жизнь ещё никогда не казалась мне такой скучной, как когда она впервые попросила ей что-то рассказать.
— Тогда хочешь, я расскажу? — она жадно укусила бутерброд с толстыми кусками колбасы.
— Расскажи, — я еле сдержал свой истинный уровень заинтересованности.
— Хмм, — она укусила ещё раз и начала рассказ: — Я на днях сдавала литературу. Это было довольно волнительно. Наверное, я всегда буду бояться сочинений на русском и литературе.
— Луня, а ты кем будешь работать?
— Художницей! — она загорелась и улыбнулась. — Хотя нужно будет ещё убедить в этом твою маму, но я не хочу быть кем-то иным. Кстати, о твоей маме: не говори, что я была здесь, хорошо?
— Да, конечно, — я почему-то сразу понял это правило.
— Ну а ты расскажешь что-нибудь? — Луня быстро намазала икру на кусок хлеба.
Я лишь пробубнил о сегодняшних оценках. Моя жизнь была скучной. Я играл в банальные игры, которые заключались лишь в беготне, поэтому сейчас, перед художницей я потерялся в своей обычности, понимая, что даже мои оценки по ИЗО состояли из троек, хотя казалось бы, просто нарисуй две чёрточки на бумаге и получи пятёрку.
Жизнь текла медленно и скучно. Луня приходила не так уж и часто, хотя каждый раз рассказывала, как она дико голодает и что моя мама её морит голодом. Я начал думать, что хотел бы лучше её понимать, потому что я даже не мог понять, что за мелодию она мычит. Но будто издеваясь, она вкидывала в диалог фразы на каком-то языке. Кажется, это был немецкий. Хотя когда я спросил про это, она кокетливо улыбнулась и сказала, что нет, это не немецкий, но какой же это язык так и не сказала. Сейчас я понимаю, что если не считать её знания другого языка, в то время она не была какой-то необычной, о чём она порой и сама упоминала, когда, например, жаловалась на то, что не все линии на рисунках выходят достаточно ровными. Но тогда я был ребёнком и был склонен восхищаться абсолютно всем. При чём до такой степени, что если бы Луня полетела, я бы удивился лишь от того факта, что она так долго скрывала это от меня, но не от самой способности. И так минул ещё год. Луни пришлось ждать целый год, чтобы поступить на художника, поскольку моя мама была категорически против траты денег на эту «не профессию». Но в день, когда она наконец поступила в художественный ВУЗ, Луня снова ждала меня. Это был будний день, поэтому мама была на работе, а я сидел дома и быстро взял домофон.
Теперь её волосы были цвета тёмного шоколада и очень красиво переливались на свету. Мы прошли на кухню, где Луня снова начала готовить себе еду.
— Теперь ты счастлива? — я сел за стол напротив неё.
— Ну я близка к этому, — Луня задумалась. — Хэй, а о чём ты мечтаешь?
— Я? Хммм, — я действительно задумался. — Хочу быть самым лучшим в том, чем я захочу заниматься?
— А чем ты захочешь?
— Вот этого я ещё не знаю.
— А каким ты видишь себя в будущем?
— … богатым?
— Мило! — Луня засмеялась.
— А о чём мечтаешь ты?
— Хочу стать лошадью.
— Лошадью?
— Да. Хочу стать лошадью и летать так же прекрасно как и все остальные лошади.
— Но… лошади же не летают! — я ощущал обиду за такое количество насмешек.
— С чего ты это взял? Ты просто никогда не видел лошадиные полёты, верно? Не нужно так рьяно отрицать то, что ты всего лишь не видел.
— Что за чушь ты несёшь? Нужно и можно! Именно это делает тебя реалистом!
— Ты любишь читать?
— Не особо.
— Ясно… Твой любимый фильм?
— «Остров лемуров: Мадагаскар»
— Фу, ты скучный. Тогда скажи мне, тебе нравятся комиксы?
— Да не особо.
— Знаешь, — она скривила губы. — Такие люди как ты рискуют стать к двадцати годам совершенно серыми. Твоя серость пропитает твоё тело настолько, что даже кожа станет серой. Потом тебе станет скучно в людском обществе и вот ты уже изо дня в день ищешь алмазы в глубоких шахтах.
— Ты ведь только что придумала всё это.
— Кто знает, — промурчала и налила себе в кружку молоко. — Знаешь, быть умным слишком сложно, скучно, а главное глупо.
— «Умным» и «глупо»?
— «Och mins, att oftast af en tok den vise någon visdom lärde!», если дословно, всё же я не поэт, «И помни, что обыкновенно от дурака мудрый научился какой-то мудрости!», это из «Несколько слов моей дорогой дочери, если бы она у меня была». Как видишь, некоторые люди фантазируют даже о своих детях.
— Почему бы просто не сделать то, о чём фантазируешь? — я пытался быть серьёзным из последних сил.
— Тогда позови меня, когда выучишь кошачий, — она насмехалась надо мной. Это было, мягко говоря, обидно.
— И нравится тебе делать вид, что ты такая необычная?
— Нравится! — усмехнулась. — А тебе нравится делать вид, что ты взрослый, хотя это точно не так.
— Ну я-то однажды стану взрослым, а вот что с тобой? Ты думаешь, что станешь…
— Художницей. А художник должен видеть больше, чем есть на самом деле. Знаешь, люди охотней платят за что-то странное. Например, Сальвадор Дали специально будил себя в какой-то момент сна, чтобы написать то, что только что увидел. Ты разве сам никогда не хотел увидеть что-то странное. Например… как насчёт русалок? Ты, наверное, знаешь, что на самом деле русалками ошибочно считали белуг, но хотелось бы встретить настоящих-пренастоящих русалок, разве нет?
— Нет.
— Ты слишком скучный.
Она мечтала уехать в Швецию. Я тогда ещё не знал, но с самого детства она грезила этой страной и мечтала уехать туда насовсем. Порой я становился случайным свидетелем, как моя мама орала на неё по телефону что-то о деньгах, времени и уважении, но я не вслушивался. Хотя я и пытался быть серьёзным, но на самом деле я не был таким. Да, я не врал, моим любимым фильмом была документалка о лемурах, но секрет был просто в моей любви к животным. В раннем детстве я даже мечтал стать зоологом или ветеринаром. Но уже в первом классе я решил, что это не то. У меня не было увлечений, не было друзей. Я не сокрушался об этом, но и не испытывал удовлетворение от такой жизни. Просто изо дня в день я ходил в школу, иногда в школе я играл в что-то банальное, что не нужно было по часу скачивать и прокачивать на телефоне, а когда меня пытались втащить в такое, я просто пожимал плечами и сообщал, что это не моё. После школы я шёл домой, где делал уроки. Я не был отличником, я учился ровно так, чтобы ко мне не было особо претензий, но когда мама набрасывалась на меня из-за количества троек, я не спорил, а просто уходил в свою комнату, где смотрел фотографии в атласе животных. Со временем я перестал смотреть, я просто ложился в постель и смотрел в потолок, обдумывая стратегию на будущие проблемы в виде всяких контрольных и самостоятельных. На самом деле я ещё не понимал этого, но я скучал постоянно. Я не видел смысла в развлечениях, поэтому не искал их, но сам по себе нуждался в них. Но раз в две недели у верей подъезда была она. Луня постоянно появлялась, чтобы разогнать скуку, которая бы просто изничтожила меня. Я бы не стал серым, я бы просто выгорел. В её шоколадных волосах появились тонкие розовые пряди и ярко-бордовые концы волос. На одном ухе красовались два кольца пирсинга прямо в хряще. И ей это всё прекрасно шло. Иногда я ловил себя на мысли, что абсолютно любой стиль прекрасно бы смотрелся на моей тёте, хотя это бы звучало как оскорбление моих чувств, мол, мне нравится максимально неприметная девушка, хотя я был с этим категорически не согласен.
Однажды зимой она позвонила мне. Это было тридцатое декабря, а мне было уже тринадцать. Я выбежал в указанное место, мост недалеко от моего дома. Она была прекрасна. Её чёрная спортивная куртка и фиолетовая лыжная шапка на шоколадных волосах, которые уже были ниже плеч. Её ногти всегда были чуть длиннее обычных и с ярким покрытием, в тот день это был малиновый в блёстках.
— Привет, милый малыш! — крикнула она так громко, что я смутился.
Я подбежал к ней и, схватив за руку, потащил подальше от моста, убегая от своего смущения. А Луня смеялась.
— Зачем ты тут?
— Пришла пригласить на свидание. Ты ведь свободен?
Я был свободен. А даже если и не был, я решил, что был, а это главное. Мы спустились вниз по улице, где была лавочка у реки, чтобы сесть. Прохладный зимний ветер сделал мои щёки настолько красными, что даже если бы я покраснел от смущения, моё лицо бы не стало ещё красней. Луня заметила это и просто прислонила мне к щекам свои шерстяные варежки.
— Мило, — улыбнулась.
— Так почему ты пришла? Обычно ты приходишь, чтоб поесть.
— Просто мне скучно дома. Я должна сдавать работу, но вдохновения нет, побудешь со мной, пока не придёт моя муза. Кстати, знаешь, а ведь у художников нет музы. Веришь? У поэтов аж четыре, а у художников ни одной. Наверное, это должно быть обидно. Милый малыш, скажи мне что-нибудь.
— Что, например?
— Да что угодно. Какую-нибудь умную глупость.
— Земля круглая.
— Нет, она в форме эллипсоид или геоид.
— Что?
— Верно, такого в школе не расскажут, только на Википедии и прочитаешь. Знаешь, мне недавно твоя мама сказала, что у меня идиотский макияж. А ты что скажешь, как мужчина? Или ты не мужчина?
— К чему такой странный вопрос?
— Ну я же художник, я должна смотреть дальше обычных людей. Так что думаешь?
— Ты красивая.
— Спасибо, — она улыбнулась и встала с лавочки.
Ветер трепал пряди её волос, а под уггами хрустел снег. Луня снова обернулась и обронила:
— Знаешь, не понимаю я этих румян. Никогда не понимала. Но твоя мама порой специально мне их пихает. Как и эти светлые помады, которые толком и не заметны. Знаешь, что она ещё мне говорит?
— Что?
— «Не майся дурью. Выйди уже замуж и слезь с моей шеи!» — она зажала нос, пародируя хронический насморк моей мамы. — Я, наверное, не должна это говорить, но она так обижается, когда я говорю, что она явно и сама свои мечты о миллионере променяла на шестидневку.
— Хэй, а ты влюблена в кого-то?
— Нет, да и не была никогда. Хотя было бы интересно. Но вообще знаешь, многие люди тут на одно лицо.
— «Тут» это где?
— В этом скучном мире.
— И где же он интересный?
— Хмм, может, за холмами?
— А что за холмами?
— Королевство фейри. Может быть, я просто подменыш? Хэй, не бросишь ли ты меня в печь?
— Зачем?
— Подменыши возвращаются за холмы, если причинить им боль. Ну да ладно, это даже для меня слишком.
— У тебя есть рамки?
— А почему бы им не быть?
— Тогда что же за «тут»?
— Просто везде. Я сразу увижу интересного человека, когда встречу его. Но не факт, что ему буду интересна я, верно?
— Почему?
— Я слишком скучная.
— Я бы не сказал.
— Потому что ты сам скучный. Всё относительно. Поэтому для такого скучного человека как ты, я буду очень интересной и удивительной, но только до тех пор, пока ты не встретишь кого-то ещё более удивительного. Знаешь, а поехали ко мне.
Она взяла меня за руку и повела в сторону автобусной остановки. Она жила всего в пяти остановках от нашего дома, в хрущёвке, её квартира, оставшаяся от бабушки и дедушки, была на пятом этаже. В ней почти никогда не горел свет, а шторы никогда не закрывались.
— Я тебя украла на сегодня, — сказала она, бросая куртку на пол. — Я надеюсь, сюда не приедут пожарные, верно?
Под курткой был безразмерный лимонный свитер. Луня сходила на кухню, откуда принесла мне бутылку холодного чая, предложив его в качестве угощения, но я слишком замёрз, так что отказался. Луня же всё равно налила чай в два стакана, один з которых взяла сама и начала медленно пить, сев у окна на кухне.
— Знаешь, твоя мама меня бесит.
— Почему?
— Она ещё более скучная чем ты.
Я посмотрел на стол, заваленный фантиками от леденцов и пачек от сигарет.
— Курение вредит твоему здоровью, — она усмехнулась и забрала пачку со стола, бросив её в мусорное ведро, но промахнулась. — И так всё время. Поэтому я и не кидаю фантики. Твоя мама иногда приходит сюда, постоянно ругается. Но больше всего диктует мне всё-таки список моих обязанностей. И они унылые.
— Хорошие оценки?
— Да нет, если бы. Она ждёт, что я выйду замуж за великого художника. Но как бы, миллионер, продающий картины за стопятьсот деняк, просто не водится в ВУЗе, представляешь, какое огорчение?
— Да, наверное.
— Милый малыш, а тебя это огорчает?
— Моя мама?
— Нет, эта скука?
— Да нет, мне слишком всё равно.
— Фу на тебя, — она усмехнулась. — Ты смирился даже не начав борьбу. Ленивая ты лягушка.
— Лягушка?
— Ты не знаешь уж слишком много. Ах, да, я же тебя не просто так притащила.
Она вскочила из-за стола и убежала в другую комнату, откуда вернулась с книгой. У неё была отблёскивающая обложка, напоминающая старый листок, на которой было лицо какого-то старика.
— Это про Леонардо да Винчи. Знаешь, это всё-таки классика, я уверена, что ты о нём точно слышал. Может, хоть его «Идеального мужчину» видел?
— Не видел.
— Потому у тебя и жизнь скучная. Ты так много не знаешь, что даже не подозреваешь, сколько ты вообще упускаешь из виду. Зачем ты вообще живёшь, хоть задумывался?
— А о таком надо думать?
— Вот же идиот мне попался!
— Да не идиот я…
— Ну потому ты и не веришь ни во что. Кстати, а Дед Мороз есть?
— Нет. Я никогда в него не верил.
— У тебя даже детства не было… — она заметно помрачнела. — Запущенный случай. Ну и ладно, ты можешь поверить прямо сейчас.
— Зачем это ещё?
— Чтобы он появился.
— Он же не появится.
— Появится. С Дедом Морозом всегда так: если веришь — он существует.
— Глупости.
— Глупый тут только ты. Чем ты вообще развлекаешься изо дня в день?
— Жду, когда ты навестишь меня! — я сам не заметил, как честно ответил.
— Ужасно! — Луня аж подскочила. — Ты такооой скучный! И кем же ты мечтаешь стать? Только не говори, что моим мужем, я тебе в бабушки гожусь.
— Конечно нет! Никем я не планирую. В конце концов, я ещё только в средней школе, откуда мне знать, что мне вообще понравится в жизни.
— Я решила, что стану художницей после прочтения «Петсон грустит». Я бы одолжила тебе, да вряд ли найду.
— И не надо.
— Там были красивые картинки, а потом я узнала, что их нарисовал сам автор.
— И что с того?
— Ты такой унылый…
— Ну а ты скажи, какой во всём этом смысл?
— А ты скажи мне, какой смысл быть таким серьёзным?
— А зачем быть такой странной?
— Знаешь, я не уверена, что есть реинкарнация, так что даже если она есть, эта жизнь для меня одна единственная, зачем же жить в рамках? Разве ты не должен умереть счастливым?
— Зачем?
— А зачем умирать несчастным? Знаешь, несчастье забирает нервные клетки, а он долго восстанавливаются. Будь легче. Может быть, тогда ты полетишь, если не как лошадь, то как ласточка точно.
— Да что ты несёшь?
— Может быть, я просто снюсь тебе?
— Что?
— Может быть, это всё сон?
— Почему?
— Ты такой скучный, что жуть.
— Уж извини! Я поеду домой, пока мама не начала волноваться.
Я оставил книгу на столе. Меня не интересовало вообще ничего. Может быть, я понимал, что Луня перестанет быть такой сказочной, стоит мне узнать чуть больше, чем я и так знаю, но тогда я просто решил, что это лишнее. Я будто метил в стоики, хотя был просто узколобым идиотом.
С тех пор я начал сам ездить к ней, привозя с собой еду. Её квартира всё больше пахла красками, особенно сильно запах слышался из «мастерской», хотя окна там были нараспашку. Луня частенько сидела за холстом и просто сосала щётку кисти. При чём она делала это как только задумывалась, а уж были на щётке краски или нет — проблема её живота.
— Знаешь, — как-то сидя так, она окликнула меня. — Мужчины такие страшные.
— Почему?
— Потому что хотят быть такими. Я не боюсь мужчин, которые просто добрые и хорошие. Почему же так много мужчин хочет напугать меня?
— Я страшный?
— Нет, — она усмехнулась. — Разве что до ужаса глупый. Но они в своём ужасе такие серьёзные, что я порой думаю, может, меня пугают именно взрослые?
— Почему?
— Почемучка, — проворчала. — Да потому что все эти «взрослые» странные. Они страшные и что-то от меня требуют, а я просто хочу в Швецию и жить на крыше.
— А зачем на крыше?
— Хочу видеть всех с высоты птичьего полёта.
Мне было пятнадцать. Это предпоследний год полового созревания у среднестатистического мальчика. И тогда впервые я заинтересовался порнографией. До этого я отрицал саму идею сексуальности, но в пятнадцать во мне словно что-то переключилось. Я открыл интернет и просто начал искать сфотографированных и нарисованных женщин. Иногда я натыкался на всякие разговоры о вреде или чудодейственных свойствах онанизма, но меня не волновали тогда ни первые, ни вторые, поскольку я не планировал ни перед кем оправдываться, я просто убивал время. Да, я тратил всё своё свободное время на онанизм и просмотр изображений женщин. У меня достаточно быстро сформировались определённые фетиши, но было скучно. Как и до этого. Это было настолько же уныло как и просмотр фотографий животных раньше. Я просто пытался хоть как-то занять себя, чтобы не сойти с ума от скуки, менялась лишь форма. А волосы Луни тогда уже стали алыми, а также на них сделали химию. Ей было уже двадцать и я невольно воспринимал её не как девушку, а как женщину, переживая из-за того, что был при этом сам лишь подростком. Моё лицо усыпали прыщи, а до ушей наконец начали доходить байки о том, что они появляются из-за онанизма. Мои одноклассники иногда в качестве оскорбления использовали друг против друга тему онанизма. Это было редко, но я слишком переживал из-за прыщей, так что каждая такая шутка намертво отпечатывалась в моём детском мозгу. Луня тем временем была красивее любой девушки, которую я видел. Я как-то не дума об этом раньше, но я был влюблён. С первой встречи. Красивая девушка с носом уточкой, у неё была талия и при этом пышные грудь и задница. Но особенно мне нравились её руки с длинными пальцами и выпирающими пястными костями.
Я решил учиться до одиннадцатого, потому что не знал, куда вообще пойду дальше. Луня всё так же принимала еду, которую я приносил и болтала со мной ни о чём, периодически укоряя меня в необразованности. Она советовала мне крема от прыщей, спрашивала, как там у меня в делах любовных
— Никак, — я отвёл взгляд.
— Почему?
— Она… странная. Непонятная и слишком от меня далёкая.
— Хм, вот как, — она поставила кисточку в стакан. — У вас будет бал выпускников?
— Не сейчас.
— А танцевать умеешь?
— Нет, а что?
— Тогда давай я научу тебя летать. Может, тогда ты сможешь долететь до той, которую ты любишь?
Она танцевала мужскую партию, даже руки держала неправильно, но я не сопротивлялся, поскольку это было слишком в её стиле. Она вела меня за собой, а в голову невольно влезал мысли о том, что, может, стоило всё-таки прочесть ту книжонку о Леонарде де Вине.
— Знаешь, — она улыбнулась. — Я всё думаю, а хороша ли я собой?
— Да, вполне.
— Спасибо. Я сейчас реже именно хожу на учёбу, хотя и не то чтобы я там прям общалась с кем-то.
— Почему? — я ощутил в ней вдруг нечто такое, что сделало меня к ней ближе.
— Я скучная, с такими никто не общается. Я рада, что у меня есть ты, мой милый малыш.
Меня соблазняла моя тётя, которой было двадцать, а мне не было даже шестнадцати. И самое смешное, что она этого даже не знала и никто бы никогда не понял, насколько я был близок к тому, чтобы сиюминутно засыпать её комплиментами и признаниями, но меня останавливала неуверенность в себе. Я слишком живо представлял, как она смеётся надо мной и, шутя, отталкивает, напоминая мне, что я ребёнок. Так что я решил подождать ещё годик или три, чтобы точно быть на одном уровне с ней. Её губы почти никогда не обрамлялись помадой, смысл которой я никогда не понимал, зато на них часто были краски, особенно в уголках губ.
— Знаешь, люди такие далёкие, — она шептала, из-за этого танец становился каким-то интимным. — Я живу лишь на пятом этаже, но когда смотрю в окно мне кажется, что меду мной и людьми там целая пропасть. Этот двор совсем заброшенный, наверное. И от этого я хочу населить его множеством странных существ.
— Вовсе он не заброшен, я видел там детей, когда шёл сюда.
— Это не то, совершенно не то! — она резко сменила траекторию танца, передавая своё возмущение моим непониманием. — Эти люди такие пустые. Даже дети теперь такие скучные. Знаешь, в XIX веке детям часто покупали вместо кукол просто мешочки с глиной, чтобы дети развивали фантазию. Думаю, этого не хватает нынешним детям. Они почти ничего не создают. Прямо как ты. Давай лучше отпразднуем мой День Рождения.
— Но разве он не…
— … в марте, да, но зачем праздновать его только один раз? У меня есть немного денег, давай сбегаем в магазин и купим торт и сок.
Она отпустила меня и бросилась к дверям, а я решил просто ждать её на кухне, решив, что всё равно наши вкусы не имеют критических различий. Вскоре она пришла с персиково-клубничным тортом и апельсиновым соком, а ещё парой свечек. Она поставила это всё на стол, достала ярко-розовую зажигалку и зажгла свечи, которые тут же задула.
— Я пожелала, чтобы мне кто-то завидовал, — сообщила она. — Ой, теперь желание не сбудется. Хотя… знаешь, зависть никогда никому ничего хорошего не несла.
— Честно говоря, чем больше я сморю на тебя, тем больше я думаю, что ты сходишь с ума.
— Ну возможно. Знаешь, я ведь никому не нужна. Ну кроме тебя. Но ты ребёнок. Наверное, у тебя тоже какие-то проблемы в общении, вот ты и прицепился к своей бедной родственнице. Может даже, ты идеализируешь меня, но пройдёт несколько лет и ты заметишь, насколько я жалкий человек, который нелегально работает ради сохранения пенсии, а мои картины, которые я так старательно рисую, не окупаются в половине случаев.
— Но ведь ты всегда была сумасшедшей.
— Хм, ну тоже вариант. Знаешь, мне кажется, что после смерти твоих бабушки и дедушки я начала играть в прятки. И я так хорошо спряталась, что теперь не могу себя найти. Ну ладно, давай съедим торт.
Я не понимал вообще о чём она говорит. Красивая и непонятная. Она была сексуальна, но в тоже время для обычного человека не была сексуальна. Такая же как я, но более совершенная. Я прокручивал эти слова в голове опять и опять. Это была персеверация, которая теперь «развлекала» меня, когда я не мастурбировал. Я не знаю психологию и по сей день, но я думаю, что если бы только я нормально общался с другими детьми, узнавал что-нибудь и имел увлечения, я бы не влюбился в Луню. Это было бы бессмысленно. На самом деле я помнил ещё кое-что не менее важное: Луня была моей тётей. При чём это не та тётя, которая тебе никто и просто вышла за твоего дядю, это была очень даже родная тётя, очень даже родная сестра моей очень даже родной биологической матери. Но я не ощущал из-за этого какой-то стыд, отвращение или ещё что. Она была сексуальной и влекла меня. Да в конце концов, раз с кузенами закон разрешает, чем хуже тётя?
Спустя год она перекрасила волосы в чёрный и снова сделала химию. Такой я видел её до самого конца. Когда мне было семнадцать, я с нетерпением ждал своего совершеннолетия. Мои одноклассники радостно шли покупать пиво с сигаретами и поздравляли друг друга с этим праздником. Ну а я просто в тот ноябрьский день «сбежал из дома». Я ушёл из школы, сел на автобус и доехал до судьбоносной хрущёвки. В тот день это я встретил её как брошенная собака, которую она пустила в дом. Я сообщил, что хотел бы встретить своё восемнадцатилетие вместе с ней, поэтому сегодня хочу остаться до самого утра. Луня пожала плечами и села в «мастерской», где просто закурила:
— Как я и говорила, у тебя проблемы в социуме.
— Это плохо? — я сел рядом с мольбертом, на котором была написана ласточка, но она была странной, не чёрной, её окрас был в основном синим, но на середине тельца немного просматривался почти стёртый жёлтый крест, а сама птица куда-то улетала.
— Это проблемы.
— Кем ты работаешь?
— В колл-центре и кассиршей в мини-маркете.
— Но ты же говорила нелегальном.
— Да, никто не знает, что я работаю. Так что тссс, — она приставила палец к губам.
— Ты в кого-нибудь влюбилась?
— Нет, так и не довелось. Но знаешь, я думаю уехать отсюда. Ты, наверное слышал от своей мамы…
— Нет, не слышал.
— Я хочу в Швецию. Я слишком влюблена в эту страну. Я выучила шведский и скопила деньги. Так что, милый, это, надеюсь, наш последний год вместе.
— Но почему ты уезжаешь, есть какая-то разница с Россией?
— Да нет, наверное, если прям сравнивать, то у всего есть плюсы и минусы. Так что я понимаю и тех, кто приезжает в Россию, ну а я хочу в Швецию.
— Зачем? А как я буду с тобой общаться?
— Ты всегда можешь написать мне в личку, ты же знаешь.
— Но зачем тебе уезжать? Ты не любишь Россию?
— Россия прекрасна, особенно когда ты во Франции. Подпись: «Тургенев».
— Я не понял…
— Он любил говорить о своей любви к России, но погугли, где он обитал при этом. Ну ладно, — она заметила, что я опять смущён своим незнанием. — А как с той, в которую ты влюблён?
— Я скажу, когда наступит полночь.
— Хорошо, — так лаконично и спокойно, что мне стало неловко.
Я просто лёг в кровать Луни и делал там уроки. Я не понимал почти все из них и просто гуглил почти весь процесс ГДЗ и ответы на Mail.ru, ничего не запоминая, хотя между двойкой с полным незнанием и пятёркой с таким же незнанием я без колебаний выберу второе. Луня же за это время успела сходить в магазин и купить мой любимый торт и свечи в виде единицы и восьмёрки. А потом она легла спать прямо за столом. Самой большой загадкой для меня было её расписание дня. Но вскоре я и сам уснул, поскольку не знал, что ещё делать, а слишком загоняться перед сегодняшним признанием я не мог себе позволить. Когда я проснулся, уже было два часа. Луня снова курила в «мастерской», но я решил поесть перед признанием, так что пошёл на кухню. Луня услышала это и тоже пришла. Она зажгла свечи, я задул их, она отрезала мне кусочек, я взял тарелку и ним, потом отломил вилкой ломтик съел. Было вкусно.
— Этот День Рождения скучный, верно? — я посмотрел на Луню.
— Мои такие же, — она улыбнулась. — Нет ничего грустнее, чем когда тебя поздравляют с Днём Рождения Гугл, ВК, Твиттер, но не реальные люди. Поэтому поздравляю тебя с Днём Рождения.
И я поцеловал её в губы. Мой первый в жизни поцелуй. Но моего первого полового акта в тот день не случилось. Луня достаточно быстро оттолкнула меня и усмехнулась:
— Вот так номер.
— Я обещал рассказать о одной девушке, в которую влюблён, так вот, я люблю тебя.
— Я думаю, что романтическая героиня извинилась бы на моём месте, но я не считаю должным извиняться за такую ерунду как чужое буйство гормонов, зато извинение за поцелуй без моего согласия попрошу.
— Извини пожалуйста, — я покорно опустил голову.
— Так-то лучше, — она протянула мне пачку сигарет. — Я не пью, но могу предложить в честь твоего совершеннолетия.
— Не нужно. Я ждал этот день только ради того, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя.
— Ужасно, — она скривила губы и покачала головой. — Мой милый малыш, опустим разницу в возрасте, которую делает ещё сложнее твоё абсолютное незнание просто всего, давай лучше обратим внимание на то, что я — твоя тётя. Родная тётя. Да твоя мама нам головы оторвёт, а уж о шансах на больное потомство я молчу. Ты просто не смог нормально влиться в общество, а я просто кажусь тебе самым лёгким и в тоже время привлекательным вариантом. Но нет, малыш, прости, я не из тех, кто западает на маленьких мальчиков.
— Мне восемнадцать!
— Он ещё и кричит, — она сказала это в сторону.
А затем встала и пошла в «мастерскую», где села на подоконник и просто смотрела во двор, где группа из трёх человек явно выпивала и о чём-то гоготала между собой. Луня смотрела в окно так отрешённо, что я понял, что она думает о чём-то своём. Я стоял в дверях.
— Брошенный ты котёнок, ладно, заходи. Хотя мне кажется, что разговор уже окончен.
Я зашёл с максимальным недовольством, которое, как мне казалось, должно было бы напугать любого, но Луня просто смотрела на меня. Эта комната была почти полностью чёрной, только небольшой участок у окна освещал оранжевый свет уличных фонарей. И в этом свету Луня выглядела какой-то коварной ведьмой. На ней был сиреневый безразмерный свитер, на котором уже не было локтей, да и на животе тоже была медленно растущая дырочка, её чёрные кудри блестели шоколадом на свету, нижняя губа была покрашена в бардовый, так что я понял, что новой картине было уже несколько дней. Красивые руки лежали на коленях, на которых поверх джинс были натянуты гетры. Цвет ногтей я не мог рассмотреть из-за темноты, но они поблёскивали. Луня потянулась своими длинными пальцами к пачке сигарет, которую до этого бросила напротив себя. И когда Луня уже почти достала сигарету, будто вспомнила обо мне:
— Ну так что? — её рот искривился явно не улыбкой. Мне казалось, что я стал ей максимально неприятен после всего одного поцелуя.
— Я считаю, что ты должна обдумать свой ответ более тщательно. А также не ехать в свою Швейцарию.
— Швецию.
— Да будто между ними есть разница!
— Это многое о тебе говорит, но на будущее: Швеция подарила нам милых акул, а Швейцария — молочный шоколад. Этого достаточно для желания узнать больше?
— Нет.
— Ну чего ещё ждать от идиота, который не прочёл ни одной книги, которые я ему предлагала. Твоя мания серьёзности не более чем извращённая форма лени и онанизма в одном флаконе. Нет, милый малыш, ты вовсе не особенный. Таких глупых гордецов земля полнится. Ты должен удивляться умным людям именно потому что их мало, а не потому что они убивают своё время на всякую чушь. Давай откровенно, чем ты занимался круглыми сутками пока не сидел со мной? Дрочил?
Я ощутил как мне стало неимоверно стыдно. Это было именно то, чего я не хотел обсуждать, именно то, почему я так долго не признавался, но Луня всё равно заговорила про это.
— Я бы не осудила тебя за дрочку, но давай честно, ты дрочил просто потому что не умел ничего другого. Ты даже не удосужился попытаться посмотреть какой-то сериал, чтобы облизывать его или наоборот засирать в соцсетях. Ты никогда и ничего не делал, что потребовало бы хоть немного напряжения огромного куска сала в твоей голове, на котором извилин меньше, чем на кошачьем мозгу. Ты влюбился в меня, потому что это не требовало сил, а признался только сейчас, потому что до этого переживал из-за прыщей и других подростковых проблем, верно?
— Ты… ты… ты… — я будто за одну партию шахмат получил шестнадцать матов.
А Луня лишь улыбнулась мне и взяла сигарету, благодаря чему я заметил её ногти какого-то непонятного зелёного оттенка, который я не мог определить из-за тусклого оранжевого света и блёсток на ногтях. Но даже при её волшебности, Луня меня бесила, она была неправильной. Слишком спокойной. Я со злобы опрокинул мольберт и наступил прямо на холст, почти продавив его. Но она вновь не среагировала, лишь прошептала что-то вроде «Какое счастье, что она не успела кому-то понравиться». Я был искренне возмущён и со злости направился к выходу.
— Послушай, милый малыш, — она всё же окликнула меня, когда я уже собирался выйти из квартиры. — Ты чересчур напрягаешься. Не нужно. Знаешь, эти проблемы такие маленькие на самом деле. Вон, в Африке дети голодают, а наших потомков выжжет Солнце. Мне кажется, ты действительно переоцениваешь важность этого момента.
— Да что ты понимаешь?! — я вышел, захлопнув дверь.
Я не общался больше с Луней, она переехала, а квартиру лишь сдавала, я упустил всё это, потому что месяц дулся на неё, надеясь, что она придёт и извинится сама, но этого не произошло. В один день я просто узнал, что теперь она живёт в Стокгольме.