Поговорим сегодня, дорогой читатель, о материнском эгоизме. Я с ним знакома лично. Лет тридцать назад меня пригласили на работу в город. Но моя мама, которая сама всю жизнь прожила в деревне, а потому считала, что лучшего места на земле просто не существует, собрала консилиум. Пришли её сёстры и так прополоскали мои мозги, что у меня отпало всякое желание что-то менять в своей жизни. Мы остались жить в деревне, мама, естественно, вместе с нами, продолжая руководить нашей жизнью. И вот теперь, когда в мои окна стучится осень жизни, я понимаю, как опрометчиво поступила тогда, уступив натиску мамы. Деревня вымирает и вместе с этим процессом всё сложнее и сложнее становится наша жизнь.
Но сегодня разговор не обо мне, а о судьбе человека, у которого материнский эгоизм разрушил семью и укоротил его собственный век.
Так сложилось, что мама осталась жить в Белоруссии, а Славу жизнь занесла в наши края, в глубинную часть России. Поскольку был он у мамы единственный сын, и мама его воспитывала одна, были они так крепко связаны друг с другом, что очень сильно тосковали в разлуке. Сотовых телефонов тогда не было, поэтому очень солидная часть семейного бюджета уходила на чуть ли не ежедневные междугородние разговоры и на частые письма.
Жена Славы Нина не противилась этому, она прекрасно понимала метания мужа, потому что её мама жила вместе с ними много лет, помогала растить детей, которых в семье уже было двое, вела хозяйство, предоставляя молодым определенную свободу. Слава – человек по характеру очень мягкий и уживчивый с тёщей никогда не конфликтовал, она его любила и заботилась о нём больше, чем о дочери. Так они прожили десять лет. Наверное, и дальше бы жили тихо и счастливо, но там, в далёкой Белоруссии с мамой случилась беда, на фоне многолетнего диабета заболела нога, и пришлось ампутировать часть стопы. Мама оказалась совершенно беспомощной. Ни сестёр, ни братьев у Славы не было, отца он тоже не знал, когда-то мама родила его, как она сама выражалась, «на радость себе». Он и был её единственной радостью все эти годы. Но данная ситуация не предполагала никакой радости, потребовалось Славино деятельное участие.
Он договорился на заводе о длительном отпуске за свой счёт и поехал в Белоруссию. С трудом, но ему удалось уговорить маму переехать к нему на постоянное жительство. Мама, прожившая всю жизнь вдвоём со Славой, а последние годы уже и одна, не представляла, как она будет жить в его муравейнике, где двое маленьких детей, жена, которую она видела со счетом раз и всякий раз ревновала её к своему любимому сыночку, да ещё и тёща. Но соседка, которая навещала её в больнице, строго посмотрела на неё и посоветовала:
«А ты, Раиса Петровна, засунь свой гонор в одно место и поезжай с Богом, пока зовут. Квартира у них большая, спальное место тебе выделят, будешь накормлена, обстирана и обмыта, что ещё надо в твоем положении? Здесь тебе всё равно не на кого опереться. Соглашайся…»
И она согласилась. Каких трудов стоило Славе привезти её в Рыбинск, это отдельная история. Но привёз. И встречена она была вполне достойно, сватья заверила её: «Ты не переживай, я ещё на ногах, всё сделаю, а потом и сама потихоньку ходить начнёшь…»
Зима и в самом деле прошла более-менее беспроблемно. Мама теперь каждый день могла созерцать своего красавца-сына, и от одного этого в душу её вливалось живительное тепло. Она пыталась подружиться с внуками, которые знали бабушку очень мало, но, следуя наставлениям родителей, относились к ней с должным уважением. Одно её напрягало – целый день мелькала перед глазами эта чужая женщина деревенского вида, которую её сын (Её Слава!) почему-то называл мамой. Нет, она относилась к Раисе Петровне с большой заботой и состраданием, на первых порах по утрам приносила ей тазик с водой, чтобы она могла умыться, а потом заботливо поддерживала, когда та надумала сама ходить умываться в ванную комнату. Иногда они даже болтали, усевшись друг против друга и вспоминая годы, когда были молоды. Было одно, что напрягало Раису Петровну в их старушечьих разговорах, сватья начинала хвастаться своим покойным мужем, тем, какой он был заботливый, как любил и баловал Ниночку, Раисе Петровне на это ответить оказывалось нечем. И потому всякий раз она спешила поменять тему разговора.
А потом повеяло весной, зазеленела трава, защелкали на деревьях почки, замелькали под окнами птицы. В солнечные дни Раиса Петровна подолгу сидела у окна и смотрела на спешащих куда-то прохожих. В её душе проснулся неясный зов. Всё чаще и чаще в своих тревожных снах она уносилась в Белоруссию, видела домик в кипении цветущей вишни, свои грядочки, где каждый комочек земли был обласкан её руками, свой шкаф с книгами, который сиротливо простоял целую зиму и, конечно же, ждал её возвращения.
И вот однажды, когда Слава вернулся с работы раньше жены, а сватьи дома не оказалось, она подозвала сына к себе и сказала:
- Славочка, надо мне домой возвращаться, огород пора сажать…
- Мама, какой огород? Ты еле передвигаешься! Как ты это себе представляешь?
- Так и представляю, ты поедешь со мной, все вскопаешь и посадишь. Разве откажешь матери?
Конечно, Слава отказать не мог, она это поняла сразу по опущенным плечам и потухшему взгляду. И Раиса Петровна начала собираться в дорогу. Попробовали было невестка со сватьей её отговорить, но она так на них посмотрела, что они обе разом замолчали и больше до самого отъезда не поднимали эту тему. Подослали было к Раисе Петровне внуков, чтобы сказали, как любят бабушку, как будут скучать без неё, но она и им сказала, как отрезала:
«Не надо лгать, дорогие. Какая любовь? Какая я вам бабушка? У вас есть одна бабушка, вот её и любите на здоровье, а меня увольте от вашей любви…»
Так и расстались, без ссор, но очень сухо, понимая прекрасно, что вряд ли увидятся ещё.
Слава отвез мать, решил вопрос с помощницей, вскопал огород и вернулся в семью. Казалось, что жизнь потекла в прежнем русле, но все чувствовали, что уже наметилась какая-то трещина.
А от Раисы Петровны шли к сыну письма, одно тревожнее другого. Она описывала ему свое бедственное положение, жаловалась на одиночество, просила приехать и убрать урожай с огорода.
Слава ходил мрачнее тучи, теперь его всё раздражало в их когда-то более чем благополучной семье. Даже на детей он теперь смотрел, как на пустое место. Последней каплей стало письмо, в котором Раиса Петровна написала: «Лучше бы я тебя и не рожала…».
В этот вечер Нина впервые увидела, что муж плачет. А на следующий день он заявил:
- Я подал заявление на увольнение. Я уезжаю…
- Надолго? – спросила Нина.
- Не знаю. Может быть, навсегда.
- А я? А мы? Как же мы?
- У тебя есть своя мама, она рядом с тобой, живи и радуйся, а детям я буду помогать.
И он уехал. Детям и правда деньги регулярно присылал, а Нине не писал и не звонил. Вот ведь как бывает! Значит, поверил Раисе Петровне, что это она, Нина, виновата, что он был вынужден столько лет жить вдали от матери. Хотя сам он потом объяснил свое молчание тем, что давал Нине право устроить личную жизнь без него. Только Нина-то не представляла себе никакой другой жизни без него, её любимого Славочки. Но гордость свою лелеяла, тоже не писала и не звала его вернуться, понимая, что это невозможно, а рвать на части сердце любимого человека она не могла.
Прошли годы. Нина вырастила детей, похоронила мать, а сама так и продолжала жить затворницей. Узнала через дальних родственников, что и Слава похоронил Раису Петровну, живет один, но к семье возвращаться не собирается, понимая, что прощения заслужить вряд ли удастся.
Узнав об этом, Нина проплакала всю ночь. Уязвленное женское самолюбие не позволяло ей сделать первый шаг. Она терзалась от одной только мысли, что он променял её и детей на любовь к другой женщине. Конечно, эта женщина – мать, но то, что любовь к матери оказалась сильнее любви к жене и детям, не давала ей сил переломить свою обиду и позвать мужа обратно. Но она понимала и другое, любовь к Славе не угасла с годами, её тянет к нему, тянет неодолимо, ей хотелось снова пить женское счастье, тем более, что чаша с этим счастьем была так близко, стоило только пересилить себя и протянуть руку первой. И она решилась. Взяла отпуск и поехала в Белоруссию. Встреча со Славой не была простой, они будто заново отыскивали тропинки друг к другу и превращали их в дороги. Когда отпуск подошёл к концу, и пришло время возвращаться домой, Слава подошел к поезду:
- Я с тобой! Возьмёшь?
Нина ничего не сказала в ответ, только спрятала лицо на его груди и заплакала.
Они вернулись вместе, вместе налаживали совместную жизнь, стараясь не затрагивать больную тему. Счастье вернулось в их дом, только жалко, что оно оказалось таким коротким. Две женщины, две соперницы всё-таки сумели надорвать его здоровье. Слава перенёс операцию на сердце, после которой пожил совсем немного. Он умер, не дожив до пятидесяти, оставшись в судьбе Нины единственным любимым мужчиной.