Недавно, когда речь зашла о моих недавних статьях про Куприна, мы с друзьями вдруг вспомнили, что я незаслуженно обошла примечательный рассказ "Гамбринус". А ведь он стоит отдельного упоминания.
В двух словах для тех, кто рассказа не помнит. Название рассказа это название пивной. Пивная долго (чрезмерно долго для краткого жанра) живописуется в подробностях. Затем наконец находится главный герой: некто Сашка, пожилой еврей-скрипач в этой самой пивной. (Его по ходу рассказа призывают на фронт, человека под пятьдесят, очень правдоподобно). Впрочем, заявив героя, писатель о нем на несколько страниц забывает, вновь обращаясь в летописца забегаловки. И здесь делается любопытное.
По рассказу "Штабс-капитан Рыбников" мы помним, что все симпатии литератора Куприна - на стороне японцев. В "Гамбринусе" же японцев нет.
"Но особенно он (этот самый Сашка ЕЧ) любил играть английским матросам с коммерческих судов. Они приходили гурьбой, держась рука об руку, — все как бы на подбор грудастые, широкоплечие, молодые, белозубые, с здоровым румянцем, с веселыми, смелыми голубыми глазами. Крепкие мышцы распирали их куртки, а из глубоко вырезанных воротников возвышались прямые, могучие, стройные шеи.
А что - немолодых матросов в британском флоте не водилось? А по нашим данным, тогда бороздили моря по тридцать-сорок лет. Или у матросов иных национальностей шеи не могучие и нестройные, а то так и мышц маловато? Ладно, у всех иных румянец - нездоровый. Но это так, к слову.
Некоторые знали Сашку по прежним стоянкам в этом порту. Они узнавали его и, приветливо скаля белые зубы, приветствовали его по-русски: — Здрайст, здрайст. Сашка сам, без приглашения, играл им «Rule Britannia». Должно быть, сознание того, что они сейчас находятся в стране, отягощенной вечным рабством (о, как! ЕЧ), придавало особенно гордую торжественность этому гимну английской свободы. (А ничего, что этих дивно свободных юных голубоглазых аполлонов в ту пору драли плетьми? ЕЧ) И когда они пели, стоя, с обнаженными головами, последние великолепные слова:
Никогда, никогда, никогда
Англичанин не будет рабом! —
то невольно и самые буйные соседи снимали шапки.
Уж не злостный ли монархизм ли вдруг приключился с революционным литератором? Недодавил в себе раба, случается. Но успокоимся: если и монархизм, то какой-то несколько выборочный монархизм.
Ровно в те же годы американец Джек Лондон, все же не революционер, заметим, проводит отчаянный социологический эксперимент: изучает жизнь британских неимущих и бедных. Побродяжничавшему в юные годы, знакомому с морем, писателю легко изобразить персонажа простенькой "легенды": матрос с американского судна, случайно "сел на мель". (Вот уж действительно...) Писатель ночует в ночлежках и на улицах, изучает биржу труда и способы не умереть с голоду. Результатом оказывается довольно страшная книга "Люди бездны".
Он повествует, к примеру, о том, чего никогда не случалось с самыми жалкими слоями населения в Российской Империи: британскому бедняку не разрешено спать по ночам.
"В детстве я не раз читал про бездомных мальчишек, ночующих под лестницами. Это стало литературной традицией. Как стандартная ситуация ночевки под лестницами, несомненно, сохранятся в книгах еще лет сто, но в жизни это уже вывелось. Существуют бездомные мальчишки, существуют и подъезды, но былого счастливого сочетания уже не встречается. В подъездах пусто, – мальчишки не спят, а слоняются всю ночь по улицам".
А ведь с самым страшным писатель тогда лично не столкнулся. С ночлежками, где можно за пенни провести ночь сидя, но - за пенни нельзя спать! Грубо разбудят, эти ночлежки - без ночлега. За три пенни можно спать сидя. Опираясь на веревку, протянутую вдоль скамей. Были и ночлежки с веревочными петлями - для стоячего сна. Сейчас об этом поднято немало документальных материалов и даже фотографий.
Но даже лично пережитое и увиденное писателем - пугает.
"Еще с вечера я заметил на Пикадилли, неподалеку от Лестерской площади, старуху лет под шестьдесят. Казалось, у нее не хватало уже ни физических сил, ни сообразительности, чтобы спрятаться от дождя или просто сдвинуться с места. Но старуху не оставляли в покое, – каждый полисмен считал своим долгом гнать ее прочь. Протащившись несколько шагов, она оказывалась лицом к лицу с новым полисменом, который, в свою очередь, гнал ее дальше. К трем часам ночи она успела доплестись до Сент-Джеймс-стрит, а когда башенные часы пробили четыре, я увидел, что старуха крепко спит, привалившись к чугунной ограде Грин-парка. В это время снова хлынул ливень, и она, конечно, промокла до костей".
Нынешняя Великобритания непредставимо далеко ушла от этого за сто лет безо всяких революций, нужды нет. Но где было "свободнее" в те годы, вопрос, мягко говоря, дискуссионный. Так почему же у литератора Куприна - в рабской Российской Империи нет сил терпеть и сатрапы крадут белых пуделей, поэтому без революции никак, а гимну страны, где ничуть не лучше уж несомненно, надлежит внимать стоя?
А литератор продолжает (покуда забросив персонажа):
"Старые посетители любили рассказывать о легендарном побоище между русскими военными матросами, уволенными в запас с какого-то крейсера, и английскими моряками. Дрались кулаками, кастетами, пивными кружками и даже швыряли друг в друга бочонками для сидения. Не к чести русских воинов надо сказать, что они первые начали скандал, первые же пустили в ход ножи и вытеснили англичан из пивной только после получасового боя, хотя превосходили их численностью в три раза".
Да ладно, Александр Иваныч, не скромничайте, какое там в три раза. Русских военных (!) было вообще вдесятеро больше, чем британских торговых, и кто еще кого вытеснил... Голыми руками против кастетов, угу.
Но воротимся, наконец, к персонажу. И к гимнам, ибо в гимнах-то и вся пуанта. Британский гимн, это, оказывается, в произведении не просто так, но теза, антитезу же мы лицезрим далее:
"Какие-то разнузданные люди в маньчжурских папахах, с георгиевскими лентами (то есть - с боевыми наградами? ЕЧ) в петлицах курток, ходили по ресторанам и с настойчивой развязностью требовали исполнения народного гимна и следили за тем, чтобы все вставали. Они вламывались также в частные квартиры, шарили в кроватях и комодах, требовали водки, денег и гимна (ну конечно, кто вламывается в квартиры за водкой и деньгами, тот завсегда требует исполнения гимнов ЕЧ) и наполняли воздух пьяной отрыжкой.
Тут-то и настает звездный час главного героя.
Сашка играл «Метелицу». Вдруг Гундосый подошел к нему, крепко задержал его правую руку и, оборотясь назад, на зрителей, крикнул: — Гимн! Народный гимн! Братцы, в честь обожаемого монарха... Гимн!
— Гимн! Гимн! — загудели меpзaвцы в папахах.
— Гимн! — крикнул вдали одинокий, неуверенный голос.
Но Сашка выдернул руку и сказал спокойно: — Никаких гимнов.
Дальше начинается драка, aнтисeмитиzм, положительный герой кого-то из "меpзaвцев" то ли убивает, то ли калечит (напав первым), попадает в околоток, но и итоге оказывается непотопляем, ибо "искусство все перетерпит и все победит". Ура, товарищи.
Теза: герой задушевно играл британский гимн. Антитеза: герой отказался играть русский гимн и покалечил (убил?) любителя такового. В рассказе синтеза нет, но у меня найдется в виде вопроса: так на кого же все-таки трудился агент влияния Александр Иванович? На японцев или на британскую разведку? Или с миру по нитке, Александр Ивановичу галстух?
Если мне отыщут на днях одну работу, мы еще воротимся к товарищу Куприну. А помимо "Очакова" - есть еще один важный вопрос, которого мы еще не затронули.
изображения взяты из открытого доступа