Дуся никогда не слыла рукодельницей. В то время, еще при свете керосиновой лампы, когда подружки ее корпели над пяльцами, вышивая думки да накомодники, наволочки да подзоры к кроватям, она подсаживалась поближе к лампе и запоем читала толстые книжки, которые то и дело брат привозил ей из городской библиотеки. Иногда мать журила её:
- Смотри, Дуняшка, без приданого тебя никто и замуж не возьмёт. Посмотри-ка Танька, уж полсундука вышивок накопила…
- Пусть копит, какая мне в том нужда, я в город уеду, там и жениха себе городского найду, сидите тут со своими накомодниками.
Но годы шли, а в город она так и не уехала. Устроилась к матери на ферму да и начала потихоньку втягиваться в деревенскую жизнь. Но книжки не забросила. Ей уж и за четвертак перевалило, а она каждую свободную минуту всё с книжкой да с книжкой. Только чувствовала, как иногда охватывает душу тихая грусть, знала и причину этой грусти: подружки все замуж повыскакивали, Танька вон в отпуск уже с двумя прикатила, а у неё в глазах всё тот же тихий свет и ни одного всполоха страсти. Мать, старея, всё чаще сердито окликала её:
- Что ты ходишь, как спящая? Проснись! Замуж пора. Далеко и ходить не надо, вон Серёжка Панин все глаза на тебя проглядел, только моргни.
Дуся не моргнула, но, видно, за неё это мать сделала, потому что начал Серёга к ним похаживать, сначала под окнами крутился, а потом и в избу начал заходить. Дуся не прогоняла его, привыкла, всё молодое лицо, есть хоть с кем словом перемолвиться. Так как-то незаметно и свадьбу сладили. Перебрался Серёжка к ним. Дусино желание - читать каждую свободную минуту новоиспеченный муж не одобрил сразу, а вскоре почему-то тоже начал ей в пример Таньку ставить.
В общем, не сладилось у них. Терпела его Дуся до первого злого окрика, а когда решился Серёга руку на неё поднять, сразу дала от ворот поворот. Когда взревел трактор, на котором Серёга увозил свои пожитки, Дуся опустилась на кровать, и в ушах её раздался колокольный звон. Она услышала его ясно, даже испугалась. А вскоре поняла, что беременна. Долго таилась от всех, даже от матери, а уж от Серёгиной родни и подавно. Потом Серёга уехал куда-то на севера да и растворился там – ни письма, ни весточки, ни алиментов на родившуюся дочку. А Дуся особо и не хлопотала, растила дочку для себя и растила. Ни одной деревенской вороне не позволила каркнуть о том, что дочка растет без отца, всё у нее было не хуже других, всё сделала для того, чтобы дочка в отличие от неё не витала в облаках, а устроила свою жизнь в городе.
Так и случилось. Дочка выучилась и вышла замуж за городского. Только не за русского, а за парня какой-то непонятной национальности. Чередом-то даже у дочки боялась Дуся спрашивать. Приедут, бывало, в гости, положит она их спать на белоснежную кровать, а сама чуть свет отодвинет занавеску и содрогается душой: лежит её дочечка беленькая, как одуванчик, а рядом с ней кудри чёрные. Дуся за них боялась даже Богу молиться, подозревая, что и Бог-то у зятя другой. Подарила только ему на свадьбу золотую цепочку, сняв с книжки все свои запасы, приготовленные на собственные похороны. Но зря опасалась Дуся, зять оказался порядочным человеком, вот уж прожили они вместе десяток лет, деток двоих нажили. Хорошо прожили, зять нерусский дочку не обижал, располнела она, раздобрела. Дуся хвасталась перед бабами:
- Зять-то хорошо мою Анюту держит, вон она какая сдобная…
И вот собралась как-то Дуся ехать к дочке в гости, а вернее, по делу, пригласили её по осени с внучком посидеть, пока дочка старшего мальчика будет к школе приваживать. Вот тут-то и задумала Дуся сделать зятю душевный подарок. Денег, чтобы опять что-нибудь стоящее купить, у неё больше не было, поэтому решила она смастерить подарок собственными руками. Только забыла, что руки-то у неё не из того места растут. Но упрямая была, решила так решила. Думала, думала и придумала - связать зятю теплые носки.
Нашла Анютину книжку по рукоделию и прочитала: «Для выполнения нужно около 100 граммов шерсти темно-зелёного и белого цвета. Чулочные спицы 3 мм». Сбегала к соседке за спицами, та хоть и глянула на неё, как на умалишённую, но вопросов лишних задавать не стала и спицы дала. С белой шерстью всё решилось просто, нашла Дуся Анину детскую шапочку, повертела ее, повертела, к щеке поприкладывала, полузабытый запах повдыхала и решилась всё-таки распустить. С зелёной шерстью было труднее…
Только ночью приснился ей странный сон, будто идёт она, Дуся, на могилку к матери, дорожки на кладбище золотым листом усыпаны, солнышко хоть и низкое уже, а пригревает. Она же в кофте из тёмно-зелёного мохера, которую ей когда-то золовка к юбилею вывязала и посылкой прислала. Сняла Дуся кофту и не знает, куда её деть, явно она ей мешает.
Проснулась вся в поту, хорошо, что сон свой не запамятовала, кинулась в кладовку, а там, в старом бабкином сундуке, лежит её зелёная кофта, от моли нафталином обильно пересыпанная. Вытрясла её в проулке, принесла домой, легонько простирнула, по столу раскинула старое покрывало, а на него распялила кофту сушить. А сама опять взялась за мудрёную книжку, определила плотность вязки, прикинула, какого размера нога у зятя, чтобы не оплошать, решила прибавить чуток. Начала читать: «Набрать на четыре чулочные спицы по пятнадцать петель тёмно-зелёной шерсти и, закончив их в круг, вязать шесть сантиметров резинкой. Затем вязать лицевыми петлями, чередуя цветные полосы. Провязав пять сантиметров, перейти к выполнению пятки тёмно-зелёной шерстью». Внезапно Дуня почувствовала, как закружилась голова, и дурнота подступила к горлу. Это было отчаяние.
- Не сумею, нет, не сумею, какой круг, какая резинка? Надо идти к Надёжке, без неё никак, пусть учит, буду брать уроки, делать нечего…
Поутру она без сожаления распустила свою красивую кофту, смотала нитки в два клубка и пошла на другой край деревни, где жила молодая вдова Надежда, которая подрабатывала рукоделием.
Скрюченные от дойки пальцы и так-то ныли к каждой погоде, а тут Дуся так их навертела, что начали они ныть и днем, и ночью. Но уроков своих она бросать не намеревалась. Вот уж и до пятки добралась, вот уж и колпачок у пятки связала. Вот уж и лицевые петли с изнаночными путать перестала. Правда, когда переходила на подъём, забыла петли убавить, за что получила от Надёжки взбучку и со слезами на глазах распустила всё, что удалось напутать предыдущей ночью. Зато с убавлением на носок справилась сама и безумно этим гордилась. Когда протянула через последние петли рабочую нитку и закрепила её на изнанке носка, чуть не бухнулась в обморок, понимая, что она сумела, смогла.
«Вот бы мама посмотрела, - подумалось почему-то, - что бы сказала тогда про мои руки, увидела бы, из какого места они растут…»
В последние дни августа, управившись с огородом, а куриц поручив соседке, она собрала нехитрые деревенские гостинцы и, довольная собой, уселась на первое место в автобусе.
- Ты куда это намылилась, Дуся? – удивились деревенские бабы, решившие прокатиться до рынка.
- Всё, девки, не поминайте лихом, отчаливаю в город.
- Надолго ли чалку-то бросать собралась? Поди, чайку попьешь да и обратно…
- А это уже, как Бог даст…
Приняли её душевно, в отдельную комнатку спать определили, внуки к ней отнеслись со всем уважением. Старший все игрушки показал, а младший так тот и вовсе с колен не слезал, всё брал в ладошки её лицо и старался морщинки разгладить. Дуся смеялась беззубым ртом, что забавляло малыша еще больше.
Одно мучило Дусю, она не знала, как решиться и отдать зятю свой подарок. Так до конца месяца и не решилась. А когда стала собираться в обратную дорогу, развернула газетку и подала носки дочке:
- Вот, Анюта, я Вахтангу носочки связала. Холодно, поди, зимой в таких-то чивиричках. Пусть носит на здоровье…
Она заметила, как торопливо дочка взяла у неё носки и, как показалось Дусе, даже изменилась в лице.
- Ты что, мама, умом рехнулась? Разве он наденет такие носки? Он в состоянии и в магазине купить любые. Ты хоть не позорь меня… Рукодельница ты наша…
И Дуся увидела, как она сунула носки куда-то в тумбочку.
А Дуся вернулась домой, и жизнь её потекла в обычном режиме. Только иногда, когда особенно сильно начинали ныть скрюченные пальцы, она чувствовала, что вместе с этой болью поднимается с самого донышка души и другая боль, имя которой было – горькая обида.
Только вскоре после Нового года позвонила дочка и сказала:
- Вахтанг с друзьями на рыбалке в ваших краях, не хотят домой ехать, просят разрешения у тебя переночевать. Ты хоть приберись там…
- Чего мне прибираться, у меня у одной-то какой может быть развал? Пусть приезжают, сейчас печку затоплю, отогрею, накормлю, чаем напою, чем богата, тем и рада.
А через каких-то полчаса и мужики пожаловали. Румяные с мороза, оживлённые, радовались теплой печке, нахваливали картошку с грибами, интересовались тем, как живется ей тут одной. Обувку их она всю на печку изоставила. А в одном сапоге заметила носки в зелёную полоску. Не удержалась, вытащила, к свету повернула. Сомнения не было – её носки. Сердце так и зашлось от радости. А зять, заметив её замешательство, подошёл, приобнял за плечи:
- Я вас, мать, ещё за носки не отблагодарил. Тёплые, в магазине такие не купишь. Спасибо. Ответный подарок за мной.
Но Дуся, чуть не потерявшая сознание от счастья, уже выскользнула из-под его руки и зашуршала по хозяйству.
