Один из уцелевших домов стоял возле самой дороги, нависал над ней тёмной, неуютной громадой, как будто бы подслеповатый человек, потерявший что-то, и теперь разыскивающий это у себя под ногами. Он почти что уже дошёл до него, и намеревался пройти его как можно быстрее - дом навевал на него неприятные, водянисто-холодные, пахнущие прелой древесиной мысли о какой-то загробной, доисторической пустоте давно умерших, но тем не менее генетически близких его в принципе всё ещё русскому сознанию культур, о бабе Яге, упирающейся костяной ногой в дверь изнутри, о брошеных и перевёрнутых иконах из раззорёного мышами и крысами красного уголка - как вдруг увидел, что в нём горит свет. Этот дом был так устроен, что никаких окон со стороны подхода к нему не было, на идущего вперёд по дороге смотрела только коричнево-чёрная, перекошенная бревенчатая стена, но сумерки всё сгущались, и даже в белесой пелене дождя было видно, как на дорогу падают желтоватые отсветы тех окон, что смотрели на дорогу. Сердце Семёна неприятно ёкнуло, и он заторопился вперёд ещё больше, булькая подошвами своих резиновых сапогов в попадающих ему под ноги лужах и чавкая ими же по грязи.