– Алла своих не отпускает. Сколько раз уже было – поднимется человек, переедет в город, тут с ним что-то и случается. Инфаркт, или хулиганы убьют. Много знакомых большие деньги здесь заработали, а уезжать боятся, – степенно рассказывает сельский предприниматель. Ему опасаться нечего – надо работать в поте лица, чтобы три дочери к совершеннолетию стали богатыми невестами с домом и приданым. Не до путешествий.
Деревня по имени Алла находится в верховьях Баргузина, на древнем перекрестке миров. Здесь самые северные из центрально-азиатских степей упираются в горы и подступающую тайгу. Здесь же когда-то бурятские пастухи столкнулись с эвенками, таежными охотниками и рыболовами.
– Мои предки жили неподалеку – через хребет, у самого Байкала, – рассказывает Геркен Васильевич, местный шаман. – В начале XIX века оттуда ушли, поскольку жить стало невозможно. Спиртовозы по льду на север двигались. А где спирт, там и все остальное. Загоняли в долговую яму. Бутылка копейки стоит, а меняли – на соболей. Нет пушнины, выпить хочется – потом принести нужно. А жить в долг – сам понимаешь…
Одет современный эвенкийский шаман в обычные штаны и футболку с иностранной надписью. Мы сидим за столом и пьем молочный чай. На полке блестит пузырек с французским одеколоном «Shaman Sport».
– Потом сюда пришли буряты. С Ольхона по льду, из Хоринского района... Эвенки – люди таежные. Охотники, рыбаки. Кучей жить не могли. Народу мало, земли – много. Разрозненно селились. Буряты их начали постепенно притеснять. У них-то большие семьи. Одна приезжает, другую зовет. Глядишь – уже целая деревня. Постепенно народы смешивались. Буряты часто брали жен-эвенкиек. Смесь получилась гремучая. Сильные шаманы рождались. Даже из книг видно – в Баргузинской долине самый большой список шаманов.
Бурятская культура заметно вытесняет эвенкийскую, большинство эвенков даже не знают языка предков, полностью перейдя на русский и бурятский. А ведь традиции эвенков – невероятно интересные. Их кажущаяся простота позволяла жить в гармонии с природой, не разрушая ее. А многочисленные святые места, по сути, играли роль заповедников – охота в них запрещалась. Когда при Советской власти пытались заменить «отсталые» методы «прогрессивными», это зачастую приводило к катастрофе.
– Пахать начали – землю испортили, – сокрушается старый эвенк. – Ветер песок наносит, все разрушается.
– Царизма здесь толком не было, – добавляет шаман. – Что далекая Москва, что Улан-Удэ – людей совсем не касались. Скот держали, детей кормили, рождались, умирали – сами по себе. Потом революция – голытьба, беднота, краснота… Только в девяностые годы все стало возрождаться.
Жизнь эвенков была расписана по сезонам. Охотиться на зверя, рыбачить, делать снасти – на все свое время. В тайге бродили опасные животные-боги – медведь-хозяин, соболь-дух. Не помогала и охранная молитва: «Я не виноват! Лесхоз заставил, его накажи».
Медведя поймаешь – извинись. Прости, мол, жир потребовался. Когда обдираешь, полагается говорить – дескать, это не я, это муравьи тебя щекочут. Закончишь – возьми голову, положи ветку в пасть – и на дерево, чтобы дух его за тобой не ходил. Убил косолапого в берлоге – уберись в ней, пух и кости вычисти, чтобы медвежья душа смогла в иной мир отправиться.
У многих народов, живущих за тысячи километров отсюда, обычаи удивительно похожи.
– Шаманизм – везде одинаковый, что в Африке, что здесь, – объясняет Геркен Васильевич. – Те же духи, те же бубны, тамтамы.
Есть среди местных легенд история про богатыря Бадму. Он хотел помочь людям и открыть целебный источник, заваленный огромным камнем. Лама говорил ему, что это опасно, но отважный силач все же поднял камень весом в четыре тонны. Он надорвался и умер, но до сих пор бьют из земли целебные ключи, помогающие от разных болезней. Искупаться в них приезжает немало туристов. Их поведение рождает сюжеты уже для современных мифов.
Рассказывают, что в семидесятые годы группа отдыхающих с Кубани приехала на Кучигерские источники. Трое суток гуляли с громкой музыкой, шумели день и ночь. Однажды утром они попытались выйти из палатки, а ее со всех сторон окружили змеи. Прямо у порога лежит особая змея – огромная, и глаза словно человеческие. Хозяйка источников. К счастью, удалось подозвать местного старика. Тот сказал притихшим туристам, чтобы они помолились и быстро убрались восвояси. Змеи отползли, дали им дорогу.
– Эта земля издревле считалась шаманской. Наверное, потому, что священный Байкал рядом. Даже в советское время шаманизм здесь был, глубоко в подполье. Тихо ушли старые шаманы, не рассказывая ничего детям, чтобы их сберечь. Но это как трава. Ее давят, а она силу набирает, набирает и пробивается, наконец. Корни шаманизма остались, он и пророс. В долине Баргузина буряты живут, русские, но и у русских порой тунгусская, эвенкийская кровь. Все смешалось. Так уж издревле повелось, что лучшими шаманами считались эвенки. Даже в Якутии. Само слово шаман – эвенкийское. «Саман» – значит «Помеченный».
Хотя Геркену Васильевичу за сорок, шаман он совсем молодой. Многое ему еще в новинку.
– Случай здесь был. Юная девушка, двадцать лет. Мы ей делали обряд, не зная, что у нее родственник повесился. Молодой парень. Сорока девяти дней еще не прошло. А когда человек умирает не своей смертью, он забирает с собой других. Начали брызгать, а она – в обморок. Такой кипеж поднялся! Бросились звонить. Выяснили, в чем дело. Для обряда защиты всех собрали в кучу, даже ламу позвали. И по-буддистски, и по-шамански надо было делать. А она, когда в себя приходила, вообще говорить не могла. Потом вдруг стала на чистом английском шпарить. Двадцать лет девке, школу на тройки закончила. На пяти языках начала разговаривать. Я не знаю, английский-то явный был. Потом – старомонгольский. Китайский, это точно. Лама еще тибетский и непальский распознал. Как она из обморока выходит – сразу психует. Причем на английском. Но все получилось, отстояли. Защиту со всех сторон сделали. Вроде, успокоилась. Лама-то по-старомонгольски понимал. Сказал, что она говорила – мол, этот родственник наполовину в ней сидит. Если бы мне кто-то другой такое рассказал – я бы не поверил. А когда ты рядом… Ни фига себе, думаю. Откуда она столько языков взяла? Я бы понял, если б несколько слов выучила, и – как в театре, а она чешет и чешет. Даже не понимал, где переходы с одного языка на другой. Шаманка теперь тоже будет.
– Я в шаманизм не верю, – говорит бойкая девчушка, из наушников которой гремит бурятский рэп. Она выросла в Алле, но уже перебралась в областной центр, село Курумкан, не страшась легенд о деревне, которая не отпускает. – Я – буддистка. К шаманам обращаюсь, только когда лама-астролог посоветует.
Самому Геркену Васильевичу превращение из охотника в шамана далось непросто:
– Сначала идут знаки. Кто их не понимает, начинают болеть. Как со мной было. Водка, дуркование, разлад в семье… Сны снились странные. Были тут шаманы, знаменитые. Они защищают – жертвенного барана закалывают духам предков, ищут среди них шамана, который вселился. Поэтому важно знать предков до двенадцатого колена. Смотрят – так, по материнской линии большой шаман был. Где именно? Идешь туда, эту ветку выясняешь. А время идет… Даром для организма это не проходит. Болеет он, пока не найдешь того самого духа, что в тебя вошел. Как отыскал его три года назад – пить бросил вообще. Раньше просыпался – сразу бутылку покупал опохмелиться. А тут почувствовал – все на место встало. Когда человек знает, для чего рожден, это уже больше половины дела. Тут-то и нужен учитель. Он тебе делает обряды, ставит защиту, объясняет. А бывает, и без учителя понимаешь, как надо. Само собой идет. Провел обряд, второй, третий… Люди приходят, ты им помогаешь. Сам я духов не вижу. Я их чувствую. Есть и те, кто видит. Есть, кому шепчут на ухо. Есть, кто общается во сне. Расскажешь ему о проблемах, а он на минутку прикорнул – и ему информация пришла.
Выше по реке Алле, где Большая Байкальская тропа ведет через перевал в Баргузинский заповедник, стоит священная роща. Трепещут на ветру тысячи ленточек, повязанных на ветки. Чуть поодаль на деревьях висят странные крохотные колыбели. В них застыли вечно улыбающиеся пластиковые пупсы. Ветхие распашонки наполовину истлели, немигающие глаза затянуты паутиной. Сюда приходят бесплодные женщины. Просят духов, чтобы дали взамен этих жутких игрушек настоящих детей…
– Мы ездили на подледную рыбалку весной, на Байкал. Я тогда еще бухал. Друзей-товарищей море – как не бухать? Похмелились, я отошел по нужде, и тут навалилось. Тяжело мне было. Ну, и поддатый, к тому же. И ведь знаешь, что пить плохо, а бросить не можешь. Лег на спину – думаю, полежу прямо на льду. Солнце закатилось, но было еще светло. На небе ни облачка, голубое такое, вот как сейчас. Лежу, вверх смотрю, любуюсь и думаю – ему ж надо как-то молиться. И стал. По-бурятски, конечно, про себя: «Вечное синее небо, помоги мне». Руки раскинул. Минуты две, наверное, прошло, и вдруг – раз! Будто глаза заново открыл. Из неба мне два луча прямо в руки. Я поднимаюсь, и тут в моих ладонях шарик появился. Тяжелый… Я кричу: «Мужики, смотрите!» А он весь переливается. И так мне хорошо стало, такое счастье. «Мужики, смотрите!» Они метрах в пятидесяти, не оборачиваются. Сколько сидел, не помню. Встал, побежал мужикам показать – нету. Думаю – ну все, горячка пошла. Ничего, сейчас проверю. Читал в книгах, как люди руками разное определяют. А руки – горячие, чувствую. Подхожу к мужику, Юрой его зовут. Провожу руками. Все у него теплое, а в руке – холод. «Что с рукой?» – спрашиваю. Он так странно посмотрел – вывих с переломом был, говорит. Рядом Серега сидит. Я прямо сквозь зимнюю одежду почувствовал, что голова холодная, а дальше все горячее. Тычу ему в голову, а он отскакивает. Ранение у него туда было в Афгане. Сейчас вспоминаю про это и думаю – было ли? Не было? Пошел к шаману, он сразу объяснил, что это знак такой. Обряды надо делать. Барана там, молиться… Много чего. Раньше им помогал, они еще шутили – надо мол, и из тебя шамана сделать. Я-то все отмахивался, ну нафиг. А тогда: «Что, спрашивает, на Байкале-то случилось?» Я: «А как вы узнали?» – «Нам дано знать. Будем из тебя шамана делать». «Не буду» – говорю. «Ну, тогда помирай». «Как это – помирай?» – спрашиваю. Сопьешься, отвечает, или еще что-нибудь случится. Так и началось. Один баран, два, три… Каждому, считай, по три барана. Это, говорит, уже не от тебя зависит. Дано от рождения. Выбора нет. Не станешь делать что надо – они тебя просто уберут.
Горы над Аллой – в густых смешанных лесах. Уже в конце июля среди зелени появляются рыжие полосы. Где-то там до сих пор стоят идолища, которых полагается кормить жиром, чтобы охота была удачной. А в других магических местах – последние приюты шаманов. Их не хоронят в земле, а предают огню. Но маска и разрезанный бубен остаются на священном дереве, пока не истлеют.
– Мой отец – Василий. Мать его – Доловар, дочь Дувара. Дувар – сын Чукена, Чукен – его шаманское имя было Найди. Получается – четвертое поколение. Моя мать – Анна, мать Анны – Дарья, ее мать – Дарима, Дарима – дочь Аинды, а та – дочь того же Чукена. Выходит, он – предок мой и по отцовской, и по материнской линии. Сильный был шаман. Давал знать, где и когда камлать будет. Его помощник, Деруул, собирал людей, приводил на то место. Чукен отходил в сторону и камлал, а помощник был рядом, и все, что тот говорил, людям пересказывал. Сам шаман общался только с духами. Мешал ему груз людских проблем. Там, где он, три шамана захоронены. Все их маски, одежда. Подвески железные, кованые в кузне. Доспехи, другая защита. Он же воюет со злыми духами, когда кто болеет, умирает или же порчу сделали. Так что в амуниции должен быть, как солдат на войне. А бывает, два шамана сражаются. Один нападает, второй это сразу чувствует. И начинают друг друга… У каждого – свои духи-помощники. Когда один побеждает, помощники другого к нему переходят. А проигравший гибнет.
Со временем эвенки разделились на орочонов (оленеводы) и мурченов (коневоды). Орочоны жили в тайге, где растет ягель, а мурчены – в степях, по другую сторону горного хребта. Каждый эвенк относил себя к одному из шести кланов, произошедших от разных животных. Определить клан легко по фамилии. К примеру, предок Барановых и Ворониных – лебедь, а если вам повстречается Миронов, не сомневайтесь: он – из рода волка.
– Я часто видел во сне коня. Паршивый такой, облезлый весь. Масть не различишь. Он меня лягал, мучал. В грязь втаптывал много раз. Я просыпался в поту. Не мог понять, что это. Думал – кошмар очередной. Потом обряды сделали, и все забылось. А потом мне приснился сон. Вороной жеребец. Черный-черный. Здоровый, красивый… Ниже другой конь лежит – облезлый, как будто вороной его победил. Первый из его ляжки с кровью мясо вырывает, жрет и на меня смотрит. А я на него любуюсь, и знаю, что это мой конь. Красота такая, вдохновение душе. Наутро говорю учительнице – мол, коня видел. Она сразу: «Черный?» Я: «Да». «Ну, все, – отвечает. – Черный конь – это сила шаманская.» Потом я понял, что в кошмарах меня та же сила втаптывала в грязь и убивала.