Песни Тома Уэйтса я полюбил задолго до того, как выучил английский настолько, чтобы американцы перестали делать комплименты моём хорошему английскому. Побочным продуктом освоения языка явились зияющие глубины, которые тут и там открывались в давно знакомых стихах и песнях. Обыденные слова складывались в слэнговые выражения и принципиально новые культурные коды, обогащающие понимание текста, а, зачастую, переворачивающие его с ног на голову. Трансформации начались с несложных произведений.
В тридцать лет я начал понимать, чем отличается Слим Шейди от Маршал Мэттерза, в тридцать три – за что Леннон так любит тёплое ружье, а в тридцать пять - что же это там случилось у Джонни Кэша с мальчиком по имен Сью. В сорок я даже умудрился понять, кто таков Мистер Джоунс у Дилана, хотя многие годы был абсолютно уверен, что понимать там вообще нечего, потому что Дилан специально так всё задумал и организовал, чтобы никто ничего не понял... Так вот, на протяжении всех этих лет исканий и открытий меня бередила заноза полной невменяемости текста Swordfishtrombone, культового зонга того самого Тома Уэйтса.
Я не мог понять, о чём все эти слова, хотя несколько раз пытался. Меня это крайне бесило! Но сама песня не отпускала. Я впервые услышал её лет в двадцать пять, крутил не переставая лет в тридцать и до сих пор замираю, услышав первые аккорды этой мистической гаражной маримбы, замешанной на ядреной смеси деревянной гитары, самоуверенных бонгов, скромного контрабаса, ведерно-кастрюльного ксилофона и, неожиданно, медного рожка.
К тому же, дело не только в музыке. Песня начиналась с очевидного заявления, что герой пришёл с войны, напился и купил подержанный катафалк. После 91-94-го года я постоянно ощущал себя вернувшимся с войны. Думаю, также ощущали себя миллионы моих соплеменников. Все мы напивались и ездили на подержанных машинах, смахивающих на катафалки. Поэтому я чувствовал, что в тексте песни скрыто что-то интересное и важное для меня и для общества.
Но я абсолютно не мог понять, что же там в этой песне происходит. Что за грязную воду играла его девушка на тромбоне меч-рыбы? Почему он спал на дне озера Десяти Убийц? Почему он живет в грузовом вагоне? Почему и чьи ноги раскрываются как крылья бабочки? Ну и всё-таки что же это за тромбон меч-рыбы? Даже простое упоминание о "вечеринке в голове" у героя могло трактоваться совершенно полярно. С точки зрения оклахомского алкоголика это было желание напиться с друзьями, а с точки зрения Сан-Францисского психотерапевта - шизоидный карнавал субличностей, усиленный контузией. В общем, фронт работ впечатлял. Даже ту простую истину, что "модифицированный Брохам ДеВилл" - это катафалк, я понял вовсе не сразу, а где-то на третьем году жизни в Америке.
Мне было очевидно, что автор, пишущий столь запутанный постмодернистский текст, специально провоцирует слушателя на генерирование набора своих собственных смыслов, абсолютно не имеющих отношения ни к замыслу автора, ни к набору смыслов, сгенерированных иным отдельно взятым слушателем. Я был полностью готов к самостоятельной работе по генерации самостоятельных смыслов. Но сначала мне надо было понять, что вообще обозначает это нагромождение слов! Художник не может творить без красок и палитры, Ровно также и я ну никак не мог создать смысл из фразы, дословно переводящейся как «она играла грязную воду на тромбоне меч-рыбы». От попыток осознания этой фразы мной овладевала тягостная депрессия.
Улучив несколько часов свободного времени в Сан-Франциско я отправился на пьянку фан-клуба Уэйтса и стал выспрашивать. Все с уважением отшучивались. В какой-то момент я с ужасом понял, что и здесь никто не понимает, что происходит в песне, причём никого это не беспокоит. "Брателло, не надо пытаться понять Дилана и Уэйтса – они не для того творят" - покровительственно говорили фаны. Наконец, один мужик, убедившись, что я настроен серьёзно и от меня не отвязаться, дал телефон Дэвида Смэя, биографа Уэйтса. Я осмелел и попросил телефон самого Уэйтса, но мне сказали, что это перебор. Сейчас я понимаю, что были правы. Автора бесят вопросы о том, что он имел в виду. Сделай домашнюю работу, брателло, и создай свой смысл, если уж ты так заинтересован!
Собственно, Смэй сказал мне почти то же самое. В первые минуты телефонного разговора он продемонстрировал, как умеют американцы, что ужасно занят и на разговор со мной имеет две минуты. Потом четыре минуты читал известную мне лекцию о том, что слушатель сам формирует свои смыслы и не надо просить другого сделать эту работу за тебя. Другой тебе расскажет только свои смыслы - на фига они тебе нужны? На прощанье Смэй всё-таки сжалился и рассказал, что он тоже выяснял у Тома, что же, черт побери, значит "Свордфиштромбон" ?! Том ему честно рассказал как родному, что это вот они с Катериной, насмотревшись на успехи Дилана и Леннона по эпатированию публики дурацкими фразами, долго придумывали для броского названия альбома чарующую комбинацию некомбинируемых слов. И таки придумали! Спасибо за внимание. Так что комбинируй сам как хочешь в любой смысл, сказал Смэй. А ещё он рекомендовал не лениться и погуглить.
Это открытие меня окрылило и вдохновило. Я пошёл гуглить и продолжал впитывать культурные коды. Выяснил, что "Грязная Вода" - это культовое произведение салонного панк-блюза, что "Озеро Десяти убийц" - это Оклахомский Казантип-Коктебель, что в грузовых вагонах жили все уважающие себя американские Венички Ерофеевы, а крылья бабочки - вообще похабщина, о чём я мог бы и сам догадаться, чай не маленький. Многое для меня прояснилось, но тут поджидала другая ловушка. Будучи россиянином, я способен считывать американские коды умом, но душа моя отказывается на них реагировать. Я собственно поэтому и вернулся на Родину после многих лет. А ведь именно реакция души нужна для полного восприятия художественного текста. Образ Озера Десяти Убийц не трогает меня, даже после того как я понял, что это такое и где оно находится. А вот образ Казантипа-Коктебеля очень даже трогает без единого дополнительного объяснения. Личную память и общественное бессознательное не перекодируешь.
Я вовсе не пытаюсь тут притвориться звездой литературного перевода и никакой новости нет в том, что перевод постмодернистского текста требует двухэтажного усилия. Но какую свежесть и остроту обретает эта книжная мудрость в практике перевода "Тромбона меч-рыбы" ! На первом этаже надо понять, что же автор вообще имел в виду своими грудами слов. То есть, перекодировать груды в исходный американский культурный код. Как показала практика, уже эта задача под силу не каждому Сан-Францискцу. А на втором этаже - перекодировать исходный код в наш. Уважаемым коллегам, переводящим Шекспира и Одена, кажется, приходится сильно легче, потому что первый этап отсутствует в силу незакодированности английского текста, а второй этап облегчен эсперантической простотой исходного кода. С чего же мне уперлось внимать не интеллектуальному Нью-Йоркскому гею Одену, с которым у нас полное взаимопонимание, а эпатажным пьющим Оклахомцам, которые только тем и занимаются, что путают меня своим местечковым культурным кодом? Вот такая волшебная сила музыки. Жаль, Оден так и не взял в руки аккордеон.
По результатам таких озарений я состряпал весьма вольный текст, после которого меня впервые за двадцать лет отпустило. Чтобы облегчить свою и без того тяжелую судьбу, я позволил себе не рифмовать. Вы, наверное, удивитесь, почему из такого длинного текста получился такой короткий. А это потому что работа ещё не закончена. Думаю, лет через двадцать осилю весь текст. Но уже сейчас мне определенно полегчало.
Короче, он вернулся домой с войны, мечтая зажечь с друзьями под красивый салют, зная, что всегда готов к приключениям со своим мачете из нержавеющей стали и ежедневной чекушкой. […] Он сошелся с девчонкой из районного Дома Культуры, свингующей ноктюрн на флейте водосточных труб, достиг высот Казантипского дна и сказал: «А чо, неплохо вернуться домой!» […] Говорят, его видели спящим под насыпью железной дороги в районе Наро-Фоминска. И если ты думаешь, что можешь рассказать мне историю поинтереснее, Бог видит, ты врёшь.
Some say they saw him down in Birmingham, sleeping in a boxcar going by and if you think that you can tell a bigger tale
I swear to God you'd have to tell a lie...