В череде окон шестого автобуса проносились желтые и болезненно-белые фары машин. Посередине махины, в желтой курточке, у окна стоял ребенок. Девочка. Облизала палец и провела черту на окне. Подняла честные карие глаза на мачеху и спрятала руку в карман. Мамой она назвала ее только несколько раз, и всегда это было, когда рядом был папа. Живой.
В автобусе тишина. Слышен только лязг колес и как трясется под задними сидениями мотор. Палец у девочки сильно покраснел от холода, подносит его ко рту и горячим дыханием окутывает пораженный участок. Город опустел, на остановках никого нет, водитель спрашивает, где делать ближайшую остановку.
- На Кальварийской.
Голос женщины раздался из задней части автобуса. С ней, кроме девочки в желтой курточке и ее матери, в салоне было семь человек. Считая водителя и толстую злую контролершу. Цепи на ее очках повторяли изгибы ее обвислых щек, кончики тонких губ, видимо, не выдержали столько горечи на своем веку и лениво сползли к первому подбородку.
Девочка считала, сколько поворотов сделает автобус до улицы Кальварийской, повернулась к окну. Отражение мачехи в окне застыло. Грустные карие глаза за густыми черными ресницами были повернуты к окну, но она точно не видела ни старых пятиэтажек, ни грязных сугробов черного снега, перед ее глазами проносились сотни подержанных автомобилей, но ее взгляд был устремлен будто внутрь этого города-людоеда, а не наружу. Маленькая девочка дернула мачеху за руку и что-то тихо спросила, но за гулом мотора во всем салоне не было слышно даже слова из телефонного разговора мужчины на центровом сидении, о тоне его голоса можно было догадаться разве что по сведенным до упора бровям и кислому взгляду, которым он провожал исчезающие в движении машины за окном. Женщина наклонилась к ребенку ближе, но поняв суть вопроса раздраженно закатила глаза и повернула девочку за плечо к окну.
Через 5 остановок они вышли. В процессе продвижения в самую глубь притаившегося к вечеру района ноги все больше вязли в солевых сугробах. Не было слышно даже лая собак. Вероятно, где-то в одной из этих пятиэтажек у плиты сейчас стоит низенькая старушка, наваривает овсяную кашу с мясом и раскладывает по пластмассовым контейнерам. Потом она выйдет к подъезду и расставит эти контейнеры для уже поджидающих ее грязных и замерзших псов. Через пару часов они отоспятся на горячих стоках и, уже зная, что старушка ушла спать и ловить здесь больше нечего, разбредутся по своим местам уныло провожать взглядом редких гостей и самих жителей района.
- Ну сколько на самом деле автобусов во всем мире? Получается, что если у нас последний автобус с номером 34, значит, в других городах нет первого, и отсчет начинается с 35, и так дальше, да?
Девочка ускорила шаг, чтобы успевать за мачехой и не потерять ее руки.
- Да? – повторила она тонким голосом.
- Вер, отвянь пожалуйста, а. Давай поиграем в молчанку?
- Опять?
- Тогда просто иди рядом и не приставай. – Женщина сильнее сжала руку дочери и быстрее зашагала в известном направлении.
Время домашних ритуалов. Наспех сняв ботинки Верочка поспешила надеть вторые теплые носки, потому что старые и сгнившие окна очень продували, и пол в квартире в осеннее, зимнее и весеннее время, вместе с двумя хмурыми жителями этой квартиры и Верой, всегда делил сквозняк. Когда папа сказал маленькой Вере, что его любимая женщина будет жить с ними и она может звать ее мамой, если захочет, Леше было 12. После нескольких недель гордого молчания (Вера прочитала в каком-то буклете, что девушки не должны делать первых шагов к мужчине, иначе его инстинкт добытчика будет уязвлен) Вера наконец заговорила со сводным братом. Потому что кто его знает, для кого писался этот буклет, и что Леша должен добывать, тоже непонятно. Они поладили. Все было хорошо. Но после смерти отца в доме изменилось все. Мачеха больше не готовила ей завтраки, чай всегда делала несладкий, а папы, который бы улыбнулся и незаметно подбросил в чашку несколько кубиков сахара уже не было.
А Леша теперь редко выходил из своей комнаты. Чаще всего, чтобы вдвоем с матерью «пропустить по стаканчику» на кухне. Вера тогда стелила себе одеяло в самый дальний угол от окна в помещении бывшей кладовой, которую гордо звала «своей комнатой», закутывалась вторым одеялом поверх и шепотом начинала читать сказки Жюля Верна. Самыми потертыми были странички с 15 до 46, с историей космонавта. И хотя много слов были ей непонятны, во время чтения неуютная квартира становилась настоящим космическим кораблем. Не было скрипучих и пугающих шкафов, почерневшего от влажности и холода ковра на стене и мрачных лампочек с холодным желтым светом. Вместо этого вокруг нее вырастали большие океаны и яркие материки, иногда, только отрываясь от земли, Вера любила остаться в плену нежных облаков и, хотя формы их не виднелась отчетливо, складывала из дымообразных завитушек силуэты животных и сладостей. Чаще всего – зефир. Однажды, в канун прошлого нового года, Вера нашла яркую коробку на антресолях. Внутри было много шоколадных конфет самых разных цветов и вкусов, но на самом дне коробки лежал большой сверток. Прочитала слова на обертке. «Зефир в шоколаде».
По вкусу содержимое напоминало десерт из творога и шоколада, который любила готовить бабушка. Пока, после смерти своего сына и Вериного отца, бабуля не потеряла силы банально на самостоятельный выход на прогулку или за продуктами. Раз в день покидает квартиру, чтобы покормить бродячих собак, после этого смотрит вечернюю сводку новостей и расстилает диван. На кровати не спит. С тех самых пор, как посыпала землей гроб своего мужа. А еще через несколько лет – сына. Вера вспомнила, как в те редкие дни, когда мачеха разрешала ей остаться у бабули одной, они вместе читали ее любимые сказки и впекли пирожки с капустой, на запах которых сбегались все животные со двора.
Больше Вера не ела творожных десертов, и на антресоли на следующий день не было ни коробки, ни следов того, что здесь лежали такие сокровища. Может, Леша нашел, - подумала тогда девочка и понадеялась, что брат оставит ей часть, хоть самую малую, хоть самые невкусные конфеты, даже если только сосульки. Но ни конфет, ни фантиков она больше в доме не находила. Из удовольствий оставалось только летать в мире фантазий и мечтать о шоколадно-воздушном лакомстве.
В тот вечер ничего не изменилось. Гул споров на кухне прекратился только к двум часам ночи. Вера к тому часу уже спокойно дремала, сжимая между согнутых ножек увесистый том сказок.
В тишину в квартире изредка вторгался стук стеклянных бутылок и невнятное пьяное мычание.
В темноте, шатаясь и держась за стену, Леша отправился в свою комнату, чтобы просто упасть лицом в подушку и заснуть до завтрашнего утра. Уже поворачивая дверную ручку он остановился и замер в тишине. Сместив направление своего туловища левее, парень сделал два шага и остановился возле бывшей кладовой. Вера спала сидя, укутавшись в одеяла и крепко сжимая книгу. Он тихо убрал книгу на полку, поправил одеяло и уже собирался уходить, как заметил в узком дверном проходе темную фигуру.
- Опять ты с этой клушей возишься!?
Парень быстро отошел и приложил палец ко рту, мол, давай-ка потише. Она, в свою очередь, сначала постаралась перефокусировать внимание с копны одеял и вьющихся каштановых волос на стоящую перед ним мускулистую мужскую фигуру.
- То, что она тебе не родная, не значит, что можно с ней обращаться, как тебе вздумается.
Леша говорил шепотом, но с ударением почти на каждое слово, чтобы в затуманенной голове матери эта информация хоть как-то отложилась. Но она подняла на него глаза с явным вопросом в глазах. То ли она не до конца поняла суть, то ли глаза открылись шире от удивления, что ее любимый сын стал на защиту падчерицы.
- Не смей так … - Начала доставать из себя слова женщина, но после долгой паузы, видимо, с каждым последующим словом становилось сложнее сконцентрироваться, - Я в этом доме хозяйка! Усек? Не это ничтожество, которое и гроша моего не стоит. Да кем она станет? Посмотри на нее!
Реакцией на ее слова стало тихое шуршание в углу. Учитывая мизерность помещения невозможно было сделать какие-либо телодвижения, оставаясь незамеченным. Вера сидела в углу, подобрав худые острые коленки к груди и плотно закрыв лицо одеялом, видна была только тоненькая полоска бровей и глаз.
Леша постарался отвести мать за дверь и уже взял ее за плечо, чтобы подтолкнуть ее к выходу и скрыться самому, но она вдруг сбросила с себя его руку, явно недовольная тем фактом, что сейчас ее не воспринимают за человека здраво мыслящего. Резким движением она наклонилась и сбросила с девочки верхнее одеяло. Но малышка даже не шевельнулась.
- Тебе надо уйти отсюда! – уже громко, потому что опасности разбудить кого-либо не было, сказал Леша, поворачиваясь к матери.
- Нет.
Женщина осмотрелась вокруг, будто пыталась понять, какой следующий шаг она должна сделать. Тонкие полки, раньше заполненные игрушками и соленьями, были аккуратно засланы кусочками разной ткани, а на них теперь лежали потертые книжки и редкие игрушки. Остальное как-то постепенно пропадало из дома, но никто ни о чем не говорил. Сейчас женщина провела рукой по полке и наткнулась на то, что ей показалось самым противным в этой комнате. Большая книга сказок, аккуратно изъятая братом минутой ранее, теперь находилась в ее руках. Она с противной и кислой рожей принялась рассматривать ее со всех сторон, пока до нее не дошло, что с этим нужно сделать тотчас же. Она открыла книгу и принялась вырывать страницы целыми стопками. Леша поторопился, чтобы обхватить женщину руками и вывести из комнаты.
- Не трогай меня! Эта чертовка не имеет права даже находиться здесь. – Она продолжала вырываться, но благодаря этому жесту бушевать руками уже не могла. – Даже папочка твой любимый не подумал о тебе! А я сейчас должна разорваться на вас!?
Дальше она кричала уже за дверью.
Девочка встала. Комнату освещала только тусклый отсвет луны из маленькой форточки под потолком. Осмотрелась. На полу лежали целые страницы и отдельные фрагменты из книги, где-то были кусочки рисунка, самой книги в комнате не было. Вера собрала фрагменты и вернулась в свое подобие кровати. Стала рассматривать обрывки картинок и старалась вспомнить, из какой сказки эти странички.
Когда в квартире наступила тишина, дверь у головы Веры снова заскрипела. Девочка сильно сжала глаза и поджала под себя коленки, опасаясь новой вспышки гнева мачехи.
- Пс, это я.
Она облегченно села на полу, все еще оставаясь на одеяле, когда услышала голос своего гостя. Леша разместился на полу напротив. На коленях он держал то, что вместе с обрывками в руках сестры раньше составляло книгу.
- Ты прости. – Только и вымолвил он. Вера хотела бы обнять брата, но сильный запах алкоголя и табака в порывах его голоса напоминал ей мачеху, ассоциация была сильной. Хоть она и знала, что он никогда ее не ударит, тревога нарастала в ее груди. – Я починю.
Он аккуратно взял из рук сводной сестры страницы и частичные обрывки, вложил все в книгу и, обернувшись в дверях, будто желая что-то сказать, удалился.
Вера решила, что можно выдохнуть, и снова улеглась в попытке заснуть. Моменты сегодняшнего вечера всплывали в ее сознании и наклыдывались на другие, такие же или похожие вечера. Уже год в этой квартире не было слышно смеха.
Год назад все было по-другому. Здесь были другие запахи, другие люди, в гости приходила бабушка. Папа был здесь. Живой и веселый. С колючей бородой, как всегда. Он часто шутил, что специально не бреется, чтобы Вера больше смеялась, когда он расцеловывал ей все лицо и уши.
Дверь открылась в третий раз. Брат быстро наклонился над горой одеял и шепотом 2 раза произнес имя сестры. Она поднялась. Он был слишком близко к ней, чтобы не заметить слезы на ее щеках. Он аккуратно смахнул их тыльной стороной ладоней, от которых в нос бросился резких запах сигарет, и хотел было что-то сказать. Его брови согнулись и на лице проявились черты сожаления и сочувствия, но он быстро вспомнил цель столь позднего своего визита.
Взял сестру за плечи, он наконец убедился, что она готова его слушать, и сказал:
- Тебе надо уйти отсюда.
Продолжение