Маленькая уютная больничка, куда Аня угодила со своим малышом чуть ли не под самый Новый год, представляла из себя одноэтажный корпус с окошками на пустырь, с бесконечными волнистыми сугробами, убегающими к самому лесу, с милыми добродушными санитарочками-старушками, пытавшимися выведать между делом всю её подноготную ( и не хочешь да поплачешься), со строгими медсёстрами и одним-единственным доктором, который на первый взгляд показался Ане странным, вернее, человеком не от мира сего, таким, какой она считала и самою себя.
Доктор был молодой и вполне симпатичный, но уж очень ворчливый, ворчливый до такой степени, что порой Аня чувствовала себя виноватой в том, что ему так мало досталось места под солнышком.
Наблюдая за ним не день и не два, она, наконец, про него всё поняла. Поняла, что вместо масштабов областного города, которых он, безусловно, был достоин, имея в кармане красный диплом и нужные связи, попал он, глупый идеалист, по воле судьбы и своего слишком правильного взгляда на жизнь в эту старосветскую дыру. Попал да и не заметил, как застрял тут на долгие годы.
Нет, первое время он сопротивлялся, в конце каждого года решая наконец-то поставить точку в своем добровольном заточении. Но странное дело, приходил нужный срок, и он опять и опять откладывал своё решение на потом, никак не смея собраться с духом и вырвать своё уже начавшее тяжелеть тело из трясины этого ставшего милым сердцу деревенского захолустья.
Нет, он, конечно, пробовал, и не раз, но едва удавалось вытащить одну ногу, как тут же по самое колено увязала другая, потому что в больничку срочно привозили какого-нибудь заморёныша-отказника из дальней лесной деревни, и его надо было срочно выхаживать, не бросать же бедолагу на произвол судьбы. Выходив его, он быстро собирал свои нехитрые вещички в чемодан, то есть, вытаскивал свою вторую ногу, не замечая, что первая уже опять погрязла в ангинах, отравлениях, фурункулёзах и прочей детской чепухе, которая так и липла к его пациентам.
Аня порой закрывала глаза и, слушая доктора, представляла доктора Айболита - согбенную фигуру, седую бороду клочками и лысину с большое чайное блюдце, из которого любила прихлёбывать чай бабушка.
Вздрогнув от очередной высокой ноты, она распахивала настежь ресницы, как школьница из старых добрых кинофильмов, смущённо одёргивала на коленках халат и, превозмогая измучившую её за последние суматошные дни и ночи усталость, смущённо вглядывалась в свежее, румяное лицо доктора.
«Мо-ло-дой…» , - удивлённо тянула про себя, пытаясь уловить смысл того, что он ей говорил.
А он говорил, что у Сашеньки опять жар, что одна она около него сидеть, наверное, устала (и это было правдой), что неплохо было бы побеспокоить папашу, который вполне мог бы подежурить у постели больного ребёнка.
Аня кивала и соглашалась, не смея сознаться доктору в том, что воспитывает Сашеньку одна, что так же, как и доктор, случайно застряла в этом захолустье и никак не может вернуться в город, где ждёт её мама и вполне благоустроенная квартира. Она боялась даже намекнуть доктору на то, что судьба её сыночка и сейчас, и вчера, и завтра только в её ладонях и ни в чьих больше.
Так и не получив от Ани внятного ответа насчёт папашиной помощи, доктор уходил, хмуря свои густые чёрные брови, и за дверями Аня ещё долго слышала его старческое ворчание.
После одного из таких визитов Аня опустила голову на белый больничный стол и горько заплакала, вернее, не заплакала, а тихонько заскулила, как маленькая побитая собачонка, случайно обиженная любимым хозяином. Ночь набирала обороты, за окном бушевала метель, нагоняя новые и новые волны снега, которые и так уже остервенело бились в самые окна палаты, и оттого стёкла скрипели жалобно и тревожно, а ребёнок беспокойно ворочался во сне. Аня вставала к сыну, поправляла одеяльце, потом пристраивалась на соседнюю свободную кроватку, поджимала к подбородку ноги и пыталась заснуть.
Под утро, почувствовав, что затекла шея, Аня пошарила рукой по столу и пододвинула к себе лежавшую на краю кучу газет, подложив их под голову вместо подушки.
Сашенька затих, и Аня, наконец, тоже забылась коротким тревожным сном. Ей снилась её директриса, она топала на Аню ногами и кричала, что третий больничный с начала года – это уже слишком, что она возьмёт и уволит Аню к чёртовой матери, что таких специалистов, как она, за порогом стоит длинная очередь и ждёт, когда же освободится хоть одно местечко.
Во сне Аня распутывала клубок несправедливых обвинений.
«Третий больничный – это правда, но зачем же топать ногами? Сыночка же разбудите, Лариса Петровна… Терпеть и покоряться, терпеть и покоряться… А уволите? Жаль… Ребят жаль, которые любят и ждут меня… И вас жаль, Лариса Петровна, потому что нет у вас за порогом школы никакой очереди. Помню, как вы обрадовались моему приходу, как поставили условие – два года не рожать. Я и не рожала – терпеть и покоряться – с этим пришла, с этим и уйду… А вы пригласите вместо меня моего предшественника, уволенного за пьянку, потому что некого больше. Он будет целый месяц держаться, ходить трезвый, как стеклышко, а потом сорвётся и пустится опять во все тяжкие. И теперь уже вы будете терпеть и покоряться, покоряться его воле, потому что родители не потерпят пробела в расписании…»
Разбудил Аню запах эфира и ещё каких-то незнакомых лекарств. Вошёл доктор, помятый и заспанный, чувствовалось, что он так и не уходил из больницы, просто вздремнул где-то на кушеточке. Вошёл и прямо с порога заворчал:
- Спишь? А ты хоть видишь, на чём спишь? Ты же на книжке моей отдыхаешь! А я её между прочим на Новый год в подарок купил…
- Кому? – устало спросила Аня, разминая всё-таки затёкшую шею. – Сынишке? Или дочке?
- Что-о-о? Какой ещё дочке? Нет у меня никакой дочки… Бабушке купил, которая вынянчила меня, а теперь сама впала в детство. Что, смешно? А мне нисколечко… Она там одна, я тут один, чертовщина какая-то несправедливая…
- Вот и у меня мама там одна, я – тут одна…
«Год прошёл, как сон пустой…». Это ведь про меня! Пушкин! Милый Пушкин! И Саша выздоровеет, и Лариса Петровна успокоится, и всё будет хорошо.
Аня невольно заулыбалась своему внутреннему озарению, страшно смутила доктора и он, зажав книгу локтем согнутой руки, чуть ли не бегом покинул палату.
Аня пролежала ещё целую неделю. Собирая вещи и готовясь к выписке, она ненароком выглянула в окно и засмеялась. На морозе прыгал с ноги на ногу их доктор, он был с саночками и у него откуда-то появились усы и борода, они заиндевели и он был похож на настоящего Деда Мороза. И поджидал этот Дед Мороз их с Сашенькой, в этом у Ани почему-то никаких сомнений не возникло…
Дорогие читатели! Буду рада вашим лайкам, комментариям и репостам!!!