Сжимаю руль и заставляю мотор машины скулить. Парочка штрафов мне обеспечена, но я готов отдать все деньги мира, лишь бы успеть.
Меня всего колотит изнутри. Понимаю, что нужно ехать быстрее, а быстрее уже и некуда. Моя нога прижимает педаль до упора и так. Я всё ещё не понимаю, чем могу ей сейчас помочь. Хотя времени подготовиться к этому было предостаточно. Уже пора. На улице конец мая и вовсю цветёт сирень.
Знакомое здание клиники появляется перед капотом машины через невыносимо долгие десять минут.
— Где Громова? — Я врываюсь ураганом в приёмное отделение, даже забыв нацепить бахилы.
— На третьем этаже, но сейчас вас уже вряд ли пустят, — тут же рапортует мне дежурная медсестра.
Да куда там! Не пустят! Хмыкнув, несусь к лестнице, а потом и по ней, не считая ступени и игнорируя негодующий оклик медсестры у себя за спиной.
На третьем этаже меня действительно, мягко говоря, не ждут. Стоит только появиться в дверях отделения, как на меня цербером налетает незнакомая женщина в белом халате.
— Вы куда? — Она грозно закрывает собой путь дальше по коридору.
— Я муж Громовой. У нас договорённость с врачом.
— Жена ваша уже в родзале.
— Вот мне туда и надо. — Пытаюсь обойти мадам и пройти дальше, но не тут-то было.
— Мужчина! — восклицает она, кидаясь чуть ли не грудью на амбразуру. — Туда только с разрешения доктора.
— Значит, позовите его! — я уже тоже теряю терпение, повышая голос. — Я должен быть там!
— У меня инструкции!
— А у меня жена, мать вашу, рожает!
— Вы орёте громче, чем роженица. Зоя, пропусти ты его, — неожиданно из дверей с надписью родильный зал высовывается голова врача в белой шапочке, — раз уж так требует. Марк Викторович, в обморок-то не шлёпнетесь? — усмехается она.
Закатываю глаза и победно кошусь на Зою. И она недовольно вручает мне комплект больничной одежды в виде рубашки с коротким рукавом и штанов. Переодеваюсь и дезинфицируюсь пулей.
И только оказавшись в дверях родзала, я неожиданно понимаю, что может всё-таки Зое надо было стоять на своём до конца.
Одного не то стона, не то рыка родного голоса хватает, чтобы спиралью закрутились все мои внутренности. А когда взгляд среди нескольких врачей в белых шапочках цепляется за знакомый точёный профиль и рыжий водопад локонов, я вообще оседаю где-то возле стеночки на какой-то скамеечке. Моя спина мигом покрывается испариной.
— Давай, Лика. Вот сейчас хороший вдох и пошла… — командует та самая врач, что дала добро на моё присутствие здесь.
Я нервно поправляю ворот тонкой рубашки. В смысле пошла? Куда пошла? Она же как бы рожает, нет?
И что-то я чертовски плохо соображаю, когда моя Лика сжимает в своих тоненьких пальчиках поручень на этом жутком кресле. Сжимает так, что жилы на её хрупких руках становятся дыбом. Она даже не замечает моего присутствия.
Я вижу, как ей больно. И понимаю, до какой степени бесполезен и беспомощен сейчас.
Я, тридцатилетний мужик, который геройски обещал держать любимую женщину за руку, теперь сижу, забившись в уголок. Не могу сдвинуть свой зад с места.
Потому что точно знаю: Лика гораздо сильнее меня. И я совсем не о том, что, кажется, она вот-вот переломает эти железные поручни.
— Давай. Тяни. Тяни. Ещё. Ещё. Ещё, — громко причитает врач в унисон с каким-то животным рычанием Лики.
А потом всё замирает… И голос врача, и мучительные стоны Рыжика, а её пальцы резко перестают срастаться с поручнем, внезапно отпуская его.
Я сам уже готов стечь по стене к полу, когда звонкий крик оглашает всё вокруг.
— Девочка. Время 15:45, — радостно констатирует врач.
Девочка. Моё сердце больше не помещается в грудную клетку. Хватаю ртом воздух и смотрю на неё. На крошечного человечка, которого осторожно кладут Лике на живот.
Как через дымку уже на дрожащих ногах я всё-таки добираюсь до Рыжика. Без лишних слов просто прижимаюсь своим лбом к её виску, касаюсь губами мокрых солёных щек.
— Спасибо, — всё, что могу произнести сейчас.
И вкладываю в это слово больше, чем Лика себе может представить. Тот, кто видел рождение своего ребёнка, никогда не усомнится в женской силе.
— Марк, ты здесь… Всё-таки успел, — облегчённо выдыхает Лика. — Кстати, ты проспорил, — слышу её тихий смех. — Она не рыжая.
Перевожу взгляд ей на живот. Дрожащие пальцы Лики осторожно гладят темноволосую макушку нашей дочери, которая всё ещё громко и смешно кряхтит. Со страхом сам касаюсь крохотных пальчиков и с бешеным чувством в груди наклоняюсь к ним. Делаю вдох. Fraise*. Как и мама...
И меня прошибает током. Вокруг словно всё перестает существовать: эта комната, снующие возле нас врачи и их голоса. Остаётся только самое важное в моей жизни.
— Я люблю вас, — мой шёпот срывается в сдавленный хрип.
Лика поднимает на меня взгляд. Смотрит огромными голубыми глазами. И первый раз за восемь прошедших лет я не вижу в них боль.
— И мы тебя любим, — шепчет она в ответ и, слегка приподняв голову, тянется к моим губам. Целует и улыбается одновременно. — Папа.
— Папа… — повторяю я и снова возвращаю взгляд к своей крошечной дочери.
С ума сойти. Я теперь реально папа.
***
Из родзала выхожу как пьяный. Меня шатает, и это что-то за гранью счастья. Выплываю из дверей клиники в тёплый майский вечер. И усаживаюсь на ступеньки перед входом прямо в больничном костюме. Опираюсь руками на колени и запускаю ладони в волосы. И, наверное, выгляжу как дурак, когда широко улыбаюсь и лохмачу свою шевелюру пальцами, потому что на меня подозрительно косятся прохожие. Ну и пусть.
Зато я самый счастливый дурак на свете. Я хочу кричать об этом. Но глубоким вдохом наполняю легкие ароматом цветущей сирени. Ей засажена почти вся территория клиники.
И пускай этот момент случился на восемь лет позже. Главное — он есть.
Теперь всё хорошо.