Глава 1. Январь.
Хочешь победить весь мир – победи себя.
Снег падал крупными хлопьями, переливался в свете фонарей и мягко ложился на землю. С соседнего балкона спрыгнула кошка и деловито побежала по своим важным котячьим делам, оставляя на снегу следы круглых лапок. Испуганная стайка воробьев вспорхнула с куста и чирикающим стремительным облаком пронеслась мимо окон, разрезая эту звенящую тишину зимних сумерек. Она любила именно такую зиму, любила проводить эти тихие вечера дома, сидя у окна, когда весь мир снаружи будто останавливается, засыпает, укутанный блестящим теплым одеялом, а в морозном густом воздухе остается только тишина и кружащиеся в замысловатом хороводе снежинки. Временами ей хотелось стать этой самой снежинкой, родиться высоко в небесном чертоге и затем, сверкая геометрически идеальными гранями медленно опускаться на землю в окружении миллионов своих сестер, парить в потоках ветра и чувствовать себя легкой, ничем не связанной…Свободной. Опустившись на землю становиться частью белоснежного одеяла, частью чего-то невероятного, что держит под своей властью весь земной покров несколько месяцев кряду.
Где то в глубине души она была неисправимым романтиком и мечтателем, который готов видеть прекрасное даже в самых заурядных вещах и восхищаться ими искренне, всей своей изломанной душой, делиться с миром этими глубокими и, для нее невероятно интимными чувствами, но, будучи не раз раненной этими порывами, скрывать это было также естественно для нее, как дышать или спать.
Хана допила остывший горьковатый кофе, и тяжело вздохнула, глядя в окно. Она видела одновременно все и ничего, ее голова раскалывалась, так же как и сердце. Простому смертному трудно постоянно следовать гласу разума, ведь есть еще уязвимый, нежный и мечтательный дух, который живет в районе сердца и, сколько ты с ним не бейся, сколько не пытайся заткнуть его как можно дальше, в минуты наибольшей слабости он вырывается на свободу и творит такие вещи, из-за которых потом страдает и он сам, и человек, и, собственно, самая рациональная единица - разум.
Удивительно, как противоположный пол может одной фразой вознести тебя на вершину счастья и тут же хладнокровно убить, прямо на этой вершине.
Я понял, что люблю тебя, но я боюсь этого и не хочу.
Как можно любить, но не хотеть этого? Бояться кого? Её? Она ведь ничего ему не сделала, не обидела, не обманула, не причинила какой-то боли. Она, черт возьми, может быть, тоже любит его, вообще в принципе любит впервые в жизни, так почему его это совершенно не волнует, почему он делает вид что это только его проблема и лишь ему принимать решение?
Глаза были сухие. Настолько, что больно было даже моргать. Она все выплакала на плече у Вики два часа назад, вылила все эмоции, прокричала и прорыдала все, что думает о нем. На месте сердца застыла пугающая, ледяная тишина, оно больше не болело, в горле больше комом не стояли рыдания. Хана устало глянула на разложенные по столу билеты. Завтра самый важный экзамен, первый университетский, решающий судьбу ее стипендии, да и не только. Она готовилась две недели, ни черта не понимала, психовала, зубрила, делал шпоры, тряслась и одновременно храбрилась. Сегодня был последний день, она решила ударно подготовиться и попросила его не беспокоить. Лишь сегодня. И именно в этот день он решил вывалить на нее все, что надумал за полгода их знакомства. Он, бедный и несчастный, не готовый ни в любви, ни к дружбе, да ни к чему, черт возьми.
Ей не было жалко себя. Она в целом была с самого детства к себе очень критична, и уже обвинила за свою излишнюю открытость, глупую надежду на что то большее и еще много за что.
Она попыталась уснуть, но сон не шел в голове был миллион мыслей, отключить их не получалось. За что? Почему? Что я сделала не так? А вдруг так будет и дальше? А если я на самом деле ужасна, и ему было меня просто жалко? Может, он встретил другую, любит ее искренне, а меня хочет просто слить? А вдруг я слишком глупа на самом деле? Вдруг не видела очевидного? Я ведь никогда не показывала ему свою ревность, да у нас и не такие отношения были, чтобы я это делала…Мы же просто друзья, даже если и переспали несколько раз, но он ведь не хотел что-то менять, а я не хотела быть назойливой и не поднимала эту тему. А вдруг, из-за этого он и уходит? Вдруг я выглядела холодной и незаинтересованной в нем, поэтому ему надоела? Черт, почему так больно и пусто внутри?
Поднялась. Включила свет, чайник, насыпала кофе и села за стол, тупо глядя в билеты. Нужно взять себя в руки. Мы делаем выбор, гребаный выбор, каждый день, каждую секунду своей жалкой жизни, и сейчас тоже. Что для меня важнее, учеба и мое будущее или какой-то проходимец? Ответ очевиден.
И она начала бешено повторять все то, что и так уже знала. Вбивала информацию в свою голову словно отбойной кувалдой, шлифуя очередной чашкой кофе. Так она сидела до половины седьмого утра. Потом на автомате собралась, выпила финальную кружку кофею и пошла в университет. Снег уже не шел. По улице шли редкие прохожие, пара собачников. Не было ни одной машины. И тишина. Но теперь она давила на неё, обвивалась тугим змеем вокруг шеи, душила.
Едва она перешагнула порог, тут же услышала где то сбоку громкое тарахтение.
- Привееееет! Как ты? Готова? Все вопросы готовила? Я вот все, думаю на пять сдам. А ты как думаешь? Ты на что?
- Привет, Варь. Не знаю, всю ночь учила, думаю на четыре сдам. Там черт её знает, мне кажется легче свалить от минотавра чем выйти из кабинета Дрозденко, - Хана натянула непроницаемую маску язвительной, немного грубоватой первокурсницы, которая вроде как недурно учится и вроде как со всеми одинаково ровно общается. Ни одна живая душа не должна знать, что у нее внутри обрушился весь мир и зияет огроменная чёрная дыра. Показать это – стать слабой, уязвимой. Она никому не позволит видеть такую свою сторону, - Ты Сашу не видела? Я думала, она уже пришла.
- А, да, видела. Они пошли искать ключ от кабинета вроде, - Варя задумалась, - Напиши ей лучше, вдруг разминетесь?
Хана кивнула и двинулась наверх. С Сашей они подружились как то для всех неожиданно, для неё семой в первую очередь. Они были как небо и земля, как теплое озерце и суровые скалы. Саша была худенькой, высокой обладательницей тихого, чуть хрипловатого голоса, темно-рыжего каре и россыпи веснушек на впалых щеках. Кроткие зеленые глаза, которые Хана с первой встречи цинично назвала оленьими, смотрели на этот мир с интересом и одновременно настороженностью. Она хорошо ориентировалась во всех предметах и нравилась преподавателям своей кротостью и согласием на дополнительные задания. Больше всего она общалась именно с Ханой, первые две недели и вовсе держась особняком от всех. Хана же выступала ее полным антиподом: низкая, фигуристая, сверх меры громкая, грубоватая, с копной кудрявых мелированных волос. У нее тоже были зеленые глаза, но оленьими назвать их было невозможно. Её облик и поведение олицетворяли некий вызов этому миру, лишь ей понятный, но он был настолько ловко сплетен с напускной вальяжностью и пофигизмом, что никому и в голову не приходило ее порицать в чем то. Она говорила то, что думала, не боясь, зачастую метко попадая в цель. Преподаватели считали, что она обычная студентка, не прилагающая достаточных сил для обучения, поэтому относились к ней снисходительно.
Иногда Хана завидовала подруге. Такой милой, женственной, тихой и умной. Саша обладала уникальным умением схватывать все на лету, была окружена парнями с подросткового возраста, ей дарили подарки, заботу, водили на свидания. Хана была другой. Ей, в отличие от Саши, предметы давались сложнее, за исключением проектных. Может, следовало бы пойти на курсы ораторского ил актерского мастерства, чтобы развивать свои навыки, но денег на это не было. Парней она и вовсе отпугивала: язвительная, как говорили многие, слишком умная, требовательная и чересчур самоуверенная. Мужчины таких не любят.
Саша обнаружилась уже около кабинета. Затем было приветствие, положенная беседа об экзамене, переживания и прочее. Все по сценарию. Хана блестяще отыгрывала свою роль в этом маленьком импровизированном спектакле, как, впрочем, и все остальные. Наконец, пришла Дрозденко. Вопреки фамилии эта властная женщина имела скорее орлиный профиль, а так же пронзительные черные глаза и уникальный стиль. Не смотря на почтенный возраст и миловидное лицо она была для студентов ночным кошмаром, и заставляла их дрожать на всех занятиях, что уж говорить про экзамен.
Хана вошла в первой пятерке сдающих. Взяла билет и сразу принялась за практическую часть. В этот момент мир словно остановился, была только она и набор букв, который стройными рядами разместился на бумаге. Голова кипела, извлекая все необходимые знания, время ограничено, а это значит права на растерянность и ошибку нет. Она очнулась когда исписала уже второй лист. Рука болела и, словно окаменела, дыхание участилось, а где-то в животе она, наконец, впервые за эти сутки услышала свое сердце. Глухие и редкие удары словно сотрясали все внутренности, а по спине мерзко пробежала капля холодного пота. Пора.
Сев напротив преподавателя она подала практическую часть. Дрозденко проверяла её, попутно комментируя, пару раз глянув на девушку своими пронзительными, черными глазами.
_-Недурно, - она усмехнулась, - На практических занятиях ты казалась мне менее…Ориентирующейся в предмете. Из вас двоих Саша оставляет впечатление в значительной степени более обучаемой студентки.
- Первое впечатление бывает обманчивым, - Хана выпалила это раньше, чем успела подумать. Видимо, сказывалась общая усталость всего её организма, - Переходим к самому ответу?
-Да, пожалуйста, - женщина не мигая смотрела на неё, словно хотела увидеть что-то неподвластное простому человеческому взгляду. Её глаза словно видели саму суть, то, что сидящая напротив студентка искусно прятала от всех остальных.
Хана набрала побольше воздуха. Легкие были словно не готовы к этому, с левой стороны под ребрами возникла резкая боль, подобная втыкающейся отвертке. Она была не в курсе, каково это, когда в тебя вонзают отвертку, но это не мешало быть уверенной в том, что ощущение именно такое. Она проигнорировала эту боль, впрочем как и обычно. Экзамен важнее.
Когда она закончила отвечать, лицо Дрозденко приобрело какое-то странное, непроницаемое выражение. Она поправила ее в нескольких местах, затем задумчиво посмотрела в ведомость.
- Я вижу, что ты учила. Но этого мало. Нужно понимание, а у тебя его…Недостаточно. Ты не знаешь на пять, только на четыре. Но это твердая, заслуженная четверка.
- Я согласна.
- Зачетку.
- Хм, Анна Германовна значит, - она прищурилась, - Звучит интересно. Я бы даже сказала, с вызовом, но красиво.
- Спасибо.
- Это не комплимент. Я скорее удивлена таким удачным сочетанием. Начинайте учиться Анна, это ваше.
Хана стремительно покинула кабинет. В коридоре её ждала Саша, которая сдала на отлично и была этим очень горда, предмет все таки сложный и мало кому дается. Она начала радостно лопотать, какие они обе молодцы, и что заслужили каникулы, и она сегодня едет к своему парню, и мама купила ей какую то очередную нужную безделушку и…
Хана автоматически кивала и улыбалась, но не слушала. Ей казалось что внутри у неё Помпеи, которые уже похоронены под слоем свежего, еще горячего пепла. Тело вдруг стало тяжелым, желудок скрутило – она не ела со вчерашнего обеда. Сердце, все это время молчавшее, вдруг начало отбивать настоящий набат, она буквально всем телом чувствовала эти удары. К горлу поступил такой знакомый и противный комок, такой же как и вчера, когда она прочитала его сообщение.
Они договорились встретиться сегодня. Ну как договорились, скорее она настояла на этой встрече, оперируя тем, что очень хочет, чтобы он лично сказал ей в лицо все то, что написал. Где то в глубине души она искренне верила, что когда он увидит её, то передумает. Что когда он скажет ей о своих чувствах глядя в глаза, он ответит ему тем же, что вся эта ночь окажется просто переломным моментом, дурацким недоразумением, которое на самом деле станет началом их собственной истории. Разум лишь цинично хмыкал на эти мысли, но ее израненная душа упрямо верила, что будет именно так. Она ведь немного открылась ему! Самую малость, но открылась, в отличие от всех остальных людей, пришедших в ее жизнь с началом учебы.
Она быстренько попрощалась со всеми и пошла домой. Уже там наконец выдохнула, привела себя в порядок, зашла ВК. Он в сети. Но не пишет.
Внутри полоснуло неприятно чувство то ли обиды, то ли досады. Она отмахнулась от него.
Вика помогала ей собираться и всячески поддерживала. Она была единственным человеком, с которым Хана построила крепкую эмоциональную связь. Будучи соседками она часто болтали допоздна, и, каким то неведомым образом открывали друг другу страницы своей жизни. Вика стала первым человеком, которому Хана рассказала про своё детство, про все препятствия и проблемы, с которыми столкнулась. Она не искала жалости, ей просто хотелось, чтобы еще хоть одна живая душа знала, через что она прошла, знала и разделила с ней эту ношу, которую Хана тащит вот уже восемнадцать лет.
И Вика разделила. Она не жалела её, не всплескивала руками и не прикрывала рот в притворном ужасе. Лишь слушала, хмурила брови, задавала вопросы и молча обнимала её. Этого было достаточно.
Наступил вечер. Хана собралась, накрасилась. Часы неумолимо приближали момент встречи, и она вдруг начала нервничать. Почему то ей показалось, что она поступает глупо и унизительно, требуя объяснений, что ни одна самодостаточная девушка так не поступает и вообще, последнее слово должно оставаться за ней.
Но ведь так и есть. Он не дал ей даже права последнего слова! И если всё что он написал правда – она выскажет ему всё, что думает, и станет легче! Не будет больше этой дыры внутри, противный комок перестанет подкатывать к горлу, а сердце наконец успокоится и будет стучать так же, как раньше.
Он написал, что ждёт у подъезда.
Быстро одевшись, она слетела вниз с третьего этажа. Он действительно стоял у подъезда. Такой же, как в день их первой встречи, полгода назад. Смуглый, худой, с пушистыми черными волосами и круглыми глазами теплого, карего цвета. Он был на год старше, но только в паспорте. Внешне ему было от силы пятнадцать.
-Привет, тёть Ань! – он переминался с ноги на ногу, - Пройдемся?
Тёть Ань. Самое дурацкое прозвище, которое только можно было придумать, но ей нравилось. Да и в целом, оно отражало сущность их отношений, она казалась значительно старше рядом с ним. Она не чувствовала в этом обращении какого то укола или подначивания, это было искренне. Наверное, именно поэтому не злилась на такую фамильярность.
- Привет, Дим. Давай пройдемся, только не далеко, я сегодня очень устала.
Они пошли по полупустой улице, хрустя свежевыпавшим снегом. Когда то давно в детстве Хана прочитала, что когда под ногами слышен хруст снега, это звук ломающихся конечностей снежинок. Этот факт произвел такое впечатление на шестилетнего ребенка, что она и по сей день, идя по свежему снегу, испытывала мучительное чувство стыда и жалости. Ей казалось, что она собственными ногами безжалостно убивает эти миниатюрные произведения зимнего искусства, которые всего минуту назад порхали нежными белыми мотыльками в воздухе.
Дима пытался вести непринужденную беседу, расспрашивал ее про экзамен, сетовал на снегопады, обрушившиеся на город, попутно отвешивая ей комплименты. Хана слушала это где то двадцать минут, но в итоге не выдержала.
- Дим, давай ближе к делу. Я не про снег с тобой вышла поговорить. Я хочу услышать от тебя лично всё то, что ты мне ночью настрочил. Зная, между прочим, что у меня очень важный экзамен сегодня.
- Вот всегда ты так, тёть Ань! – он неловко хохотнул, - Я тебе про прекрасное, а ты…
- А я?
-Испортила всё.
-Почему?
- Потому что, - он стянул капюшон и взъерошил волосы, - Арргх, да потому что…Что ты хочешь услышать, а? Как я могу сказать то, что написал? Господи, да я пил вчера и не помню даже, что я там вчера писал!
- Открой диалог и почитай.
- Да не хочу я ничего читать! Тёть Ань, ты не понимаешь! Я, я не знаю, что ты делаешь со мной, ты ничего не просишь, не надоедаешь мне, я даже не могу угадать, о чём ты думаешь! Я же говорил тебе, что хочу уехать по контракту, ну вот, и…В общем есть такая возможность, но я пока не уверен, и эти чувства для меня, ты понимаешь, я не хочу их сейчас, я же молодой, столько всего впереди, мне нравятся новые знакомства, разные парни, девушки, гулянки, а ты…Ты серьезная вон какая, учишься, сама себе на уме, да господи, тёть Ань, ты даже выглядишь старше меня, что вообще говорить?
Он продолжал. И продолжал. И продолжал. Хана слушала его, иногда прерывая монолог и пытаясь ему противоречить, но это было бесполезно. Они зашли уже далеко, небо потемнело и начался настоящий снегопад. Она слушала его и чувствовала, как внутри обрываются последние ниточки надежды и пробуждается зверь, который дремал столько времени, что она уже и не помнит, когда видела его в последний раз. Наверное на суде, когда родная мать кричала, что никогда не хотела её рожать и желала ей, пятилетнему ребенку смерти. Предательство. Он предал тебя, дорогуша. Променял тебя на призрачную службу, на попойки с друзьями, но простых и незамысловатых девиц, готовых раскрыть ноги перед каждым, кто хорошо попросит. Вот твоя цена, а точнее бесценок – вся твоя глубина, вся мощь, красота и ум, весь тот горький опыт что ты несешь на своих плечах не стоит даже этого. Тебя променяли, опять. Предательство внутри окончательно проснулось и заревело, дико, неистово, заглушая стук сердца и даже слова Димы, который шел рядом и продолжал что-то говорить. Раскрывая свою отвратительную пасть, усаженную сотнями острых, как бритвы зубов оно издавало звук, чем то похожий на вой сирены, царапало и разрывало внутренности, топтало все то, что еще час назад она лелеяла в своей душе. Эти крохотные надежды и мечты даже не успели сформироваться, но уже были раздавлены, уничтожены, втоптаны в грязь лапами неистовствующего в своей ярости чудовища.
- Но ты не переживай! – Дима мягко приобнял её за плечи, - Если через пять лет буду тут же и у меня ничего не получится, точно приду к тебе. Да и если получится, тоже тебя найду! Пять лет, это же не так долго, да? Ты как раз учёбу закончишь, будешь свободна. Хорошее же предложение, тёть Ань, да? Тёть Ань?
Снежные хлопья медленно падали, переливаясь в свете фонаря. Это был первый фонарь, у которого был не желтый, тоскливый свет, а яркий, белый. Наверное, именно такой видят люди в конце тоннеля, когда умирают. Она как завороженная смотрела на эти хлопья, тихо оседающие на землю, ветви деревьев, фонарь, памятник. Предательство утихло. Так же, как утихло и всё внутри неё. На секунду ей даже показалось, что она больше не дышит. Она словно…Умерла внутри. И внутри, и снаружи воцарилась густая, вязкая тишина. Хана не хотела нарушать эту тишину, было в не что-то такое… Необходимое ей сейчас. Она молча развернулась и пошла в обратную сторону.
Домой.