С Колей мы встретились случайно, в поликлинике, около кабинета зубного врача. Не виделись почти сорок лет, но узнали друг друга сразу. Поскольку время приема обычно затягивается, мы понимали, что сидеть в томительном ожидании своей очереди придется долго, то, попросив очередь запомнить нас, вышли на улицу и присели на ближайшую скамейку. Легко начали разговор, как будто и не было между нами временной пропасти.
- Ну, рассказывай, - попросила я, - как ты, что, где? Какие новости?
- Да нет никаких новостей, - как всегда, чуть виновато улыбнулся он. Жизнь пролетела, а вроде и вспомнить нечего.
- Не может быть, колись, по тебе видно, что цветёшь, возраст что-то тебя не берёт…
- Да и тебя…
- Ну, меня-то понятно, я – дама, и заметишь, что постарела – не скажешь… А с тобой-то что? Вторая молодость? Уж не любовницу ли завел?
- Да ничего особенного, только вот отцом на День Победы стал…
Я поспешила поправить:
- Ты хочешь сказать – дедом…
Он опять тихо улыбнулся какой-то новой потаенной улыбкой:
- Дедом - это само-собой, ещё в прошлом году. А в этом году стал отцом… Представляешь? Угодила мне Галина подарочек аккурат к Дню Победы, и назвали сына именем моего покойного отца-ветерана - Петькой! Такой пацан, чуть не на пять кило… Весь в меня, такой же конопатый… Даже бровки рыжие, у такого-то маленького…
- Постой-постой, - остановила я его, - какая Галина? Я же у вас с Татьяной на свадьбе гуляла, свидетельницей была. Вы что, разошлись? С ума сошли? Такая любовь была…
- Разошлись, разошлись, и давно. Ушла моя Татьяна туда, откуда не возвращаются…
От ужаса я закрыла рот обеими ладошками сразу, чтобы не закричать. Татьяна? Ровесница моя, подруга душевная? Не может быть!
А Николай, будто не заметив моего смятения, продолжал:
- Мы ведь после распределения в Подмосковье уехали. Нам как молодым специалистам там сразу квартиру в новом доме дали, правда, с подселением, но соседи тоже молодые, сдружились мы, как родные жили, из одной кастрюли, случалось, щи хлебали, ребятишек вместе нянчили – то они нашу Дашку, то мы ихних.
Мебели в квартире никакой не было, обедали на перевёрнутом ящике, который у магазина подобрали. Бывало, не столько едим, сколько хохочем. Тёща приехала навестить, чуть в обморок не грохнулась от нашего быта. Привезла, правда, деньжонок, купили стол с табуретками да кровать. Но ведь оба работали, всё нажили помаленьку, как у людей, и мебель, и ковры, хотя всё это нас не особо и заботило.
Летом с друзьями в походы ходили – то с палатками в лес, то по реке на байдарках. Костры по ночам жгли, уху варили, тогда моды на шашлыки еще не было, песни студенческие под гитару пели… Ты же помнишь, какой у Тани был голос… У нас Дашка, кажется, так и выросла в рюкзаке…
Девять лет так прожили, думали, что счастью нашему конца не будет…
Николай замолчал, сгорбился, постарел как-то разом, все его шестьдесят тут же и вынырнули наружу. Я тоже молчала, испытывая неловкость от того, что не искала их, не пыталась организовать встречу, что со своими делами и проблемами выпала из когда-то не разлей вода компании.
Судорожно докурив сигарету, Николай продолжил свой невесёлый рассказ:
- Сгорела моя Танюша, как свечка… Говорят, что у хорошего мужа жена никогда не заболеет раком груди, каждую ночь под контролем… А я вот оплошал, хотя у Татьяны-то тоже я болезнь обнаружил, да только поздно уже всё было. Её даже не оперировали…
Ухаживал я за ней до последнего, с работы уволился… Бывало, несу в ванную на руках, а она меня за шею обхватит и шепчет: «Коля, я не умру?» Утешал её, а сам больше её в утешении нуждался, сердце разрывалось. Легко ли было смотреть, как она угасает?
Никогда не умел молиться, а тут научился, просил Господа, чтобы прекратил её мучения. Да и она меня потом уж просила: «Коля, когда меня не станет, ты держи себя в руках, долго обо мне не горюй, не пугай Дашу, ей ведь ещё жить и жить…»
В общем, похоронил мою любимую, в тридцать два года один в пустых стенах остался, на руках девочка-глупышка.
Не скрою, пробовал горе водкой заливать, но, спасибо ребятам с работы, вовремя меня в оборот взяли. На работу вернулся, стал Дашку растить, на ноги ставить. Находились женщины, подбивали ко мне клинья, но никого нам с ней не надо было, я все проблемы свои с Татьяной решал, бывало, встану перед её портретом и советуюсь. Помогала она мне, ей Богу помогала…
Но годы пролетели быстро, уже и Дашка подросла, такая красавица, только вот замуж рано выскочила. Муж, ничего не скажу, хороший попался, и родители его вокруг неё вьются: «Доченька, доченька…». Чувствую, вроде она уж и не нуждается во мне, а если учесть, что квартирка у нас небольшая, двухкомнатная, то я, привыкший на кухне сам управляться, понял однажды, что только под ногами путаюсь.
Вот думал я, думал и принял решение уехать в деревню, в пустующий родительский дом. Пенсию, правда, по выслуге, я уже заработал, решил, что мне хватит.
Собрал кой-какие вещички в рюкзак и, сказав, что еду на лето, уехал насовсем. Здесь отцовскую пасеку восстановил, деньжонки появились, зажил кум королю, брат министру. Одно гнело – опустела деревня, зимой волки под окошком воют, боялся, что разговаривать разучусь. Но человек ко всему привыкает, и я привык, две зимы один перезимовал, а на третью, ещё по осени, послал мне Господь в помощь новую спутницу жизни…
Я, знавшая его однолюбом, удивленно вскинула брови:
- Да ты что? Неужели решился?
- Да вот решился, так уж звёзды, видно, сошлись…В лесу я был, дрова на зиму заготовлял, так, сухостой. И вдруг слышу: аукает кто-то. Думал: послышалось, подмораживало уже, какие грибники в такую пору могут быть? Пошел на крик, вижу: молодая женщина ли, девица ли с корзинкой по лесу ходит и подмороженные грузди ломает. А у самой целые глаза слёз – заблудилась, замёрзла, отчаялась совсем.
Привел я её к себе в деревню, в шубейку завернул, обогрел, чаем с мёдом напоил, нехитрую её историю выслушал.
Узнал, что одинокая она, из южных краёв к нам по объявлению приехала, тогда горы золотые обещали. Только ведь давно известно, что девушку манят, без шапочки стоят, а выманят и здравствовать не хотят. Так и с ней вышло… Устроилась она на работу в колхоз дояркой. Да какие сейчас в колхозе зарплаты – разруха кругом. Без своего хозяйства не прокормишься.
Вот и стала она за местными бабульками ухаживать, тут работы непочатый край – дети по городам разъехались, а старики одни в деревнях кукуют, рады любые деньги заплатить, чтобы хоть кто-нибудь в бане помыл да вокруг дома траву окосил…
Взглянув на мою реакцию и не увидев в моих и глазах и доли осуждения, он продолжил:
- Слушал я её, слушал и всё больше убеждался, что она - вторая половинка моего одиночества, уж больно на Таню мою покойную похожа оказалась - и голосом, и статью, и взглядом на жизнь.
Я как-то выпал из реальности и даже не задумался о том, что сам-то, считай, старик, что она немного Дашки моей постарше.
Затосковал, да и всё. Она ушла, а я места себе не нахожу. Стал с Татьяной, как обычно советоваться, поговорил с ней, покаялся в том, как плохо мне одному. Поцеловал портрет, поставил на комод и пошёл из комнаты. А когда стал дверь закрывать, услышал звон, оглянулся, а портрет Тани на полу лежит вниз лицом и стекло - вдребезги.
Так я и понял, что отпустила она меня. Собрал я осколки, положил фотографию в комод, а сам на мотоцикл – и в деревню. Всю дорогу переживал о том, как мне свои чувства объяснить, ведь, считай, предложение делать ехал. Да только решилось всё без лишних церемоний, Галина сама всё поняла, собрала свои вещички в сумку и поехала со мной в новую жизнь.
Дом она за неделю прибрала, чего греха таить, истосковался он по женской руке, какие-то материнские занавесочки да салфеточки понавесила, стал этот старый дом на дом моего детства похож, этим она мне еще больше угодила.
Первую-то зиму она ещё к своим бабулькам бегала, не могла с ними расстаться, а как перезимовали, весной огород посадили, цветы у дома, стали Дашку с семьёй в гости принимать, не до бабулек стало, своя жизнь путем пошла.
Я забыл и про года, поверишь ли, сам почувствовал, как силы дремавшие, нерастраченные вернулись.
А по осени это и случилось - объявила мне Галина, что скоро, значит, отцом я стану. Думаешь, легко я это известие перенёс? Сомневался, да ещё как, ночи не спал. Гале ничего не говорил, а сам мучился, что не успею малыша поднять, будет, как Дашка, сиротой расти. До того досомневался, что однажды моя Галина собрала вещички и, пока я был в лесу, опять к бабкам в деревню ушла.
Обратно-то уж я её чуть не всю дорогу на руках нёс. На коленях прощения просил. Пылинки сдувал, тяжелее ковшика поднять ничего не позволял.
А она только смеялась, ей-то что, молодая баба, здоровая. Родила, не охнула. Мать из неё хорошая получилась, квохчет над пацаном, грудью кормит – молока, хоть залейся… Только оставлять их одних боюсь, мало ли теперь по деревням дураков всяких шастает, не обидели бы. Вот сижу, переживаю, вдруг на автобус не успею, как там она одна-то переночует.
А ты приезжай к нам, скоро крестить сына понесём, крёстной матерью будешь. Приедешь?
Пришлось пообещать, грешно было опять на сорок лет исчезнуть.