Детства осталось в нас намного больше, чем обычно кажется. Оно хранится где-то глубоко, на уровне подсознания. Детство даёт о себе знать внезапными выбросами из непроизвольной памяти, как проснувшийся после столетий покоя вулкан.
Ассоциации возникают неожиданно, они рисуют картинки, звучат, пахнут, иногда можно даже уловить их вкус. Неповторимый вкус детства. К примеру, ребёнком я очень любил пирожки. А самые лучшие продавали на Моховой, напротив станции метро «Библиотека имени Ленина».
Лет в тринадцать я решил заняться греблей. Мой дядя был знаком с байдарочником, чемпионом мира и, конечно же, спартаковцем Юрием Кабановым. Известный спортсмен, пятикратный победитель первенства страны имел большой авторитет и без труда «направил» меня на знаменитую базу «Труд» в Серебряном бору, благо жили мы тогда от неё недалеко.
Волшебная фраза «от Кабанова» сняла много вопросов на первом этапе, но не открыла путь в академическую греблю, как мне хотелось. Туда брали с четырнадцати лет. Однако отправлять с базы меня и двух одноклассников, которых я взял с собой «за компанию», не стали. Нас записали в каноисты. Скрепя сердце, я согласился потерпеть годик и помахать пока одним веслом вместо двух.
Каноэ — удивительная лодка. Суда, предназначенные для преодоления водных преград, обычно уверенно держат человека на воде. Тут же ситуация обратная — с первого дня я понял, что каноэ, наоборот, на плаву держит человек. Дело было уже осенью, поэтому на тренировки мы приезжали с двумя запасными комплектами одежды — чтобы хоть пару раз попробовать укротить строптивого «скакуна» с индейским названием.
Стоя на колене, водишь веслом по воде так, чтобы лодка под тобой не перевернулась. Это — первое, чему предстоит научиться. Дважды окунувшись в довольно прохладные воды Москвы-реки, мы отправлялись бегать кроссы, а гребля на этом заканчивалась, поскольку тренер боялся нас простудить.
Долго ли коротко, чему-то мы научились, а тут и зима пришла. До весны гребцы тренировались в другом месте — в историческом бассейне на «Стрелке», на самом мысу острова, образованного Москвой-рекой и Водоотводным каналом. Сейчас там высится фигура Петра на игрушечном паруснике.
Занятия были довольно изнурительными — около полутора часов приходилось махать веслом, погружая его в текущую мимо тебя мощную струю воды. Есть после этого хотелось страшно, и пока я был каноистом, и позднее, когда всё-таки перешел в академическую греблю.
Чувство голода распаляли запахи с кондитерской фабрики «Красный Октябрь», мимо которой мы шли после тренировки пешком к метро. Приближаясь к библиотеке имени Ленина, голодные гребцы невольно ускоряли шаг, чтобы, не дай бог, не кончились пирожки в пирожковой на Моховой улице. Тогда пришлось бы ждать, когда зарядят в барабан новую порцию, а сил на это не было.
Ах, что это были за пирожки! Пусть вам рассказывают ужасы про советский общепит, не стоит верить всему, что носит ветер. Да, бывало всякое, но пирожковая, прилепившаяся к стене дома № 10 по Моховой, была местом просто волшебным!
История самого дома — отдельная трагическая тема. Осенью 1941 года немецкая фугасная бомба угодила почти в самую его середину. Обломками рассыпалась целая секция, завалив бомбоубежище. Откапывали людей и боролись с пожаром несколько часов. Разрушенную часть решили не восстанавливать, и этот след войны, шрамом делит здание на две асимметричные части до сих пор, хотя номер у них одинаковый.
К меньшей части дома в конце 1960-х или позднее, точно не знаю, пристроили стеклянное кафе, в котором установили автомат по изготовлению пирожков. Это был здоровенный барабан, вращавшийся вокруг нагревательного прибора и резервуара с маслом. С одного края в нём виднелись ещё не пропечённые бока полуфабрикатов, с другого в лоток высыпались румяные красавцы, наполнявшие помещение умопомрачительным запахом.
Юные гребцы томились в ожидании своей очереди и истекали слюной, глядя на волшебное действо. Каждый считал, сколько пирожков осталось в лотке: хватит или нет на твою долю? Перед тобой обычно стояло человек десять, и если барабан только что выпотрошили, значит, достанется всем, и пирожки будут очень горячими.
Родители давали нам с собой копеек 40 − 50. Два пятака уходили на метро, оставалось ещё на три-четыре пирожка по гривеннику. И это было счастье! Если денег было больше, можно было разгуляться и более основательно: порция пельменей стоила 36 копеек. Были ещё салаты, бульон, яйца, сметана в стакане… но это было не очень интересно при таких пирожках!
Знаете, мало какие блюда, которые мне довелось в дальнейшей жизни попробовать в разных уголках планеты, способны встать в один ряд с мясным пирожком с хрустящей корочкой с Моховой улицы. Может быть, дело в аппетите мальчишки 13 лет после гребных тренировок зимними и весенними вечерами. А может — в особой магии, которой обладают только детские воспоминания, бережно хранимые нами в самых потаённых уголках памяти.