Жизнь в неволе
В предыдущей статье я остановился на том, как немцы, отступая под натиском Красной Армии, сожгли деревню, а житель, в том числе и нашу семью, угнали на чужбину. Мать часто повторяла нам, детям, один и тот же рассказ о злоключениях того времени:
«После двух лет жизни под оккупацией стали доходить до населения слухи, что Красная Армия уже близко и вот-вот перейдёт в наступление. Уже слышны были залпы минометных реактивных установок «катюша». Немцы в спешке покидали деревню. Жители попытались спрятаться в окрестных лесах. Но карательный отряд почти всё население собрал в поле, у деревни, и повёл в сторону Дятькова по старому Брянскому тракту. Позади долго ещё виднелось на горизонте зарево от горящих домов.
Отца и других некоторых мужчин немцы увезли раньше. Помощи ждать было неоткуда. Я шла, в чем была одета, с четырьмя малыми детьми, сам – пят. Слабенькую Катю пришлось всю дорогу нести на руках. У младшей сестры Дуси был свой маленький ребёнок. Поэтому всё имущество, даже самое необходимое на первый случай в дороге, пришлось бросить. Нас гнали как скот, кое-кто был с тачками. В Улемле всех погрузили на машины. В Бежице, на железнодорожной станции, всех загнали в товарные вагоны.
Мы долго ехали на поезде. В Ковно всех высадили и пропустили через баню. Потом шли пешком до Олиты под конвоем. Население кидало нам куски хлеба, сочувствовали нам. Прибыли мы в концлагерь под Олитой. Лагерь был рассчитан на 40 тысяч человек, обнесён в четыре ряда колючей проволокой.
Сначала мы жили в длинном, наспех построенном, бараке. Потом нас перевели в трёхэтажное здание, где мы и переживали зиму. На штукатурке помещения было выцарапано много фамилий. Здесь раньше держали советских военнопленных. Некоторые женщины среди надписей на стенах находили фамилии своих сыновей.
В лагерной охране, кроме немцев, работали и русские полицаи: и мужики, и девки. Некоторые из них помогали нашим заключённым, доставали им необходимые документы. Положат приготовленные документы в своё бельё и говорят нам: постирайте. Но были и такие, которые издевались над людьми.
Держали заключённых впроголодь. Один раз в сутки давали на обед жиденькую баланду с редкими плавающими в ней кусочками гнилого картофеля или брюквы. Выручал сын Ваня. Где-то раздобыл консервную банку и успевал несколько раз пристроиться в очередь к раздаче баланды. Но однажды я натерпелась страху: Ваня и Коля играли на складе дров, и их завалило поленьями из рассыпавшихся штабелей. Младшую дочь Катю кормила ещё грудью, но молока не хватало. Чтобы как-то существовать, мы с сестрой по очереди пробирались из лагеря под проволочное ограждение для поисков пищи в городе. Если дежурили добрые полицаи, они делали вид, что ничего не заметили, другие же ловили женщин и всё у них отбирали. Попала в руки полицаям и сестра. Дусю так избили, что она целый месяц не могла ходить.
Грудная Катя так и не перенесла лагерных условий. Немец из обоза помог выкопать могилу, нашёл обрезки досок для гроба и всё успокаивал меня: «Не плачь, мать! Война – плохо, война не вечная, может, и домой вернёшься. У меня тоже три брата погибли».
Лагерная власть регулярно отбирала для отправки в Германию наиболее молодых и здоровых. Оторвали от семьи и моего пасынка Мишу, ему исполнилось семнадцать лет. С тех пор его никто не видел. Может быть, где-то в чужих странах живут его потомки, если судьба была к нему милостива».
Освобождение приближается
Под активными действиями советских войск стала резко сокращаться захваченная врагом территория. Чтобы помочь прибалтийским крестьянам в производстве продуктов питания, в том числе, и для Вермахта, заключённых концлагерей раздали по местным крестьянам (по некоторым сведениям, заключённых выкупали у лагерных властей за определённую сумму). Мать и тётя Дуся попали на хутор, в двух-трех километрах от местечка Немежи, в патриархальную польскую семью Ошкяловичей, обрабатывавших 70 гектаров земли. В жнивьё на хуторе работало до 40 батраков.
Семья состояла из нескольких поколений под одной крышей: дедушки и бабушки, братья и сестры со своими жёнами и мужьями и многочисленными детьми, одних сыновей было восемь человек. Некоторым из них доставляло удовольствие унизить «кабеток» - так у них назывались советские женщины. Часто выручала, подкармливала тайком наших детей одна из невесток хозяйки по имени Михалина – жена Антона. А мать мою поляки звали Марылей.
Жизнь на хуторе была легче, если можно так сказать о неволе. Но и здесь на каждом шагу поджидала опасность. Из окрестных лесов появлялись на хуторе советские, польские партизаны, литовские «лесные братья». Одно время на сеновале прятался раненый красноармеец. Кто-то из хозяйской семьи выдал его «лесным братьям», и его расстреляли. Хотели увести с собой и мать, но хозяева отстояли её.
К хутору приближался фронт. Всё громче доносилась канонада. Хозяева стали добрее относиться к своим работникам. А однажды будят мать и говорят: «Кабетки, вставайте, ваши пришли!» Мать выбежала на дорогу. А по дороге грохочут танки с красными звёздами по бокам. Один танкист притормозил, вылез из люка, и спрашивает: «Вы из какой области?». «Из Орловской» -- отвечает мать. Тогда Жиздра входила в Орловскую область. «Возвращайтесь домой, ваши края уже освобождены от немца!» -- сумела разобрать мать сквозь рёв боевой машины.
Моя семья заторопилась домой, на родину, несмотря на настойчивые уговоры остаться на хуторе, и 25 августа уже была в Младенске. Не верилось, наконец, закончились все мытарства. С тех пор, как бы трудно ни складывались жизненные обстоятельства, на все случаи была одна поговорка в семье: ничего, переживём, лишь бы не было войны! И еще долго, пожалуй, до конца 60-х годов в наших краях сказывались отзвуки войны.
Отца оккупация тоже застала дома. И по возрасту, и по брони он не призывался в начале войны, до последних дней выходил на службу на свой разъезд. Как только фронт приблизился, и железную дорогу разбомбила вражеская авиация, отец ушёл домой. По наводке «доброжелателей» немцы хотели его вернуть на работу, но он не сознался, что является железнодорожником. При отступлении, как и всех жителей, отца немцы тоже отправили на Запад, но отдельно от семьи. В сборном лагере на станции Урицкой, что под Брянском, отец закопал документы, и документы не были испорчены немецкими печатями. И когда после освобождения он вернулся, его сразу же приняли на прежнюю работу.
Оглядываясь назад, с уверенностью могу заявить: я благодарен своим родителям за то, что, несмотря на невзгоды, перенесённые в результате войны, они не ожесточились душой и сделали все, чтобы мы, их дети, росли окружённые заботой и любовью.
О трагедии тёти Дуси, которая вместе с моей матерью пережила оккупацию, я расскажу в следующий раз.