Романтизировать войну очень легко. Со времен «Илиады» ахейцы гордятся победами над троянцами. А уж что началось, когда после Французской революции и впервые со времен античных республик в игру вернулись национальные государства… Оплеванный пацифизм вызывает только циничные ухмылки и никому не нужен, даже мне. Да и зачем он, на самом деле? Хватит и того, что мы после контузии окинем мир взглядом на тысячу ярдов.
Когда-то давно я работала над текстом о сложностях психологической реабилитации на фоне ПТСР. И вдруг проскочила у меня шальная и забавная мыслишка. Ведь наш разум, наша психика на глубинном уровне не так уж отличаются от того, что было в голове у наших предков пять тысяч лет назад. Отличия, которыми мы можем похвастаться, наносные, полученные благодаря обучению, развитию научного мышления, интеграции в накопленную коллективную культуру. Значит, солдат-афганец или срочник из Чечни будут похожи на легионера под Каннами.
Мог ли ПТСР развиться у македонских фалангитов? Разумеется, потому что это одна из базовых реакций на стресс, фундаментальная прошивка в наших мозгах. И мы даже найдем несколько косвенных свидетельств, например, в «Истории» Геродота:
«В этой битве при Марафоне пало около 6400 варваров, афиняне же потеряли 192 человека. Таковы были потери обеих сторон. Случилось в этой битве также удивительное происшествие. Один афинянин, по имени Эпизел, сын Куфагора, доблестно сражавшийся в битве, лишился зрения, не будучи поражен ни мечом, ни стрелой. С этого времени он ослеп и остался слепым на всю остальную жизнь. Как я слышал, он сам рассказывал об этом приблизительно вот что: предстал ему тяжеловооруженный воин огромного роста, борода которого закрывала весь щит. Призрак этот прошел, однако, мимо него, но поразил стоявшего с ним рядом воина. Так, говорили мне, рассказывал Эпизел».
Ну явно же какая-то психосоматическая боевая травма. Или сам Арес влез, как обычно. Если верить историкам и реконструкторам, античные битвы — страшное дело. Крики, лязг оружия, трубы и рожки — шум, как на аэродроме. Не сравнивайте подворотню и поле боя. Схватка с тремя гопниками и близко не дает того стресса, какой переживают люди на войне. Есть версия, что бойцы спецподразделений лучше психологически подготовлены к таким экстремальным нагрузкам, а страдают в основном пацаны-срочнички и рекрутированные вчерашние фермеры. Вполне вероятно, но у спецназовцев и без этого деформация личности на всю жизнь.
Другой непосредственно физической реакцией, часто встречающейся на войне, является тот самый взгляд на тысячу ярдов. Вики предлагает нам «взгляд на две тысячи ярдов«, по одноименной картине Томаса Ли (которая, кстати, вынесена на обложку), но вообще так никто не говорит — хватит и одной. На бумаге все тривиально: чаще всего это следствие шока и контузии, когда человек впадает в ступор, ни на что не реагирует и лишь насквозь смотрит в бездну отрешенным, расфокусированным взглядом. Образ, непередаваемой силы, заменяющий собой любые антивоенные плакаты вместе взятые. Подобные снимки даже запрещали тиражировать, чтобы не подрывать боевой дух солдат. Не в последнюю очередь именно благодаря визуальной мощи этот феномен стал относительно широко известен.
Началось все с картины, написанной Томасом Ли в 1944 году. Это портрет неизвестного морпеха во время битвы за Пелелиу. Автор оставил нам следующий комментарий:
«Он покинул Штаты 31 месяц назад. Перенес ранение и тропические болезни. Он едва ли спал ночью и весь прошлый день выкуривал япошек из их нор. Две трети солдат из его роты убиты или ранены. И утром он снова пойдет в атаку. Как много может вынести человек?..
…Я видел людей с таким выражением лица. Оно было у меня самого. Ощущается скованность, и мышцы не слушаются, когда вы пытаетесь улыбнуться, или проявить эмоцию, или заговорить».
Термин вернулся и окончательно закрепился в 1965 году, когда американцы полезли во Вьетнам. К их ужасу оказалось, что взгляд на 1000 ярдов это не какая-то личная проблема безымянного солдата времен Второй Мировой, а нечто большее: они узрели лицо войны.
Вот еще один морпех с Тихоокеанского театра военных действий.
А вот его вьетнамский единомышленник.
Чтобы ощутить всю полноту преемственноcти, вот каким в 2011 году стал итальянский солдат после затяжных городских боев в Бала Мургаб, что в провинции Бадгис на северо-западе Афганистана.
И советский солдат во времена Второй Мировой, чтобы не думали, будто война только изнеженных натовцев косит.
Все, что осталось от людей. Конечно же, через какое-то время они придут в себя, но что-то ведь ломается. Как говорил один ветеран: «У меня ничего не осталось. Я слишком застрял на войне, чтобы жить в мире, и слишком поврежден, чтобы воевать дальше».
Интересная деталь. Взгляд на тысячу ярдов почти невозможно изобразить, сыграть. Актерам такое недоступно. Ближе всего, пожалуй, к этому подошел Элем Климов в великом «Иди и смотри«. Он там набрал непрофессиональных актеров, многие из которых непосредственно жили в тех местах, где происходили описываемые в книге и фильме события. Ах да, книга «Я из огненной деревни«, сборник воспоминаний жителей сожженных нацистами белорусских деревень, — еще жестче, и Климову приходилось смягчать повествование, чтобы у фильма появились хотя бы минимальные шансы пройти цензуру. Почитайте, какие перспективы в большую войну ожидают мирняк. Так вот, на съемочной площадке творился лютый треш с использованием настоящих боеприпасов и снарядов, различными провокациями заставляли массовку играть правдоподобнее и переживать травматические флэшбеки из коллективной памяти геноцида. А уж как погружали в роль мальчика Алексея Кравченко (которого специально взяли за внушаемость и эмпатию), там в ход шло все: от кадров кинохроники до аутотренинга. Но в итоге, да. Настоящий взгляд на тысячу ярдов.
На мой взгляд, два фильма надо гонять в прайм-тайм на 9 мая. «Иди и смотри» и «Обыкновенный фашизм» Ромма. А не стыдливо прятать их где-то в недрах канала «Культура». Впрочем, мотивация и тогда, и сейчас одна и та же — «чтобы не расстраивать народ«. Ха-х, у людей черепица с крыши посыпется от одного лишь фильма о войне, приближенного к реальности, не говоря о самой войне.
Все остальное — выдумки, художественный эффект и литературщина. Взять хотя бы Льва Николаевича Толстого. Ага, который «Война и мир». Там есть знаковая сцена, повязавшая князя Болконского и небо Аустерлица. Давайте торжественно разложимся и перечитаем:
«Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», — подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба,— высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал,— подумал князь Андрей,— не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист,— совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»»
Врет, конечно, товарищ Толстой. Сразу после контузии, как мы знаем из современных источников, никто на экзистенцию не выходит и философские думы не мурыжит. В реале было бы что-то такое:
«Я был напуган огромными снарядами сыпавшимися на нас. Один попал прямо в наш окоп. По крайней мере, наверно, так случилось перед тем, как я обнаружил себя в одиночестве, выброшенного наружу, абсолютно жалкого и беспомощного… Мои зубы скрежетали друг о друга, сердце колотилось, во рту пересохло, в глазах все поплыло, прошиб пот, я мог совершать лишь случайные короткие вдохи, и я боялся глотать, чтобы не задохнуться».
И никакой тишины, знаете ли, никакого успокоения.
Да, у искусства свои законы, но плохо, когда военные романы Толстого или сюрреалистичные военные притчи Буццати воспринимают как документалки. Война отдельно, книги отдельно, флаги — в бочку с огнем. Насилие неизбежно — лгут те, кто говорят, что его можно избежать. Насилие уродливо — те, кто обходят этот пункт стороной, утаивают правду. Упиваться военщиной стало возможным лишь после того, как поколение фронтовиков практически вымерло.
Во времена Первой Мировой описывали очень похожий, но более общий феномен — «снарядный шок«. После битвы на Сомме на него списали до 40% всех потерь. Это еще что. В наполеоновские времена артиллерийские обстрелы давали до 80% потерь. И армии тогда демонстрировали выдержку на грани между героизмом и безумием. Еще в 16 веке, когда отряды подвергались артобстрелу, командиры предпочитали либо идти в контратаку, либо как-то маневрировать. В 19 веке муштра и дисциплина вышли на такой уровень, что целые полки стояли и, будто огарки, таяли под неприятельским огнем, не имея возможности ответить. Гибли, даже тупо стоя в резерве. Тот же Тучков со своими солдатами. Вот, как описывал Бородинскую битву Карл фон Клаузевиц:
«Кавалерия построилась в 300–400 шагах позади пехоты, а от нее до общего резерва оставалась едва 1000 шагов. В результате кавалерия и резервы жестоко страдали от неприятельского огня, не будучи чем-либо заняты. А если вспомнить, какое огромное количество артиллерии имелось в армии, и если учесть, что русская артиллерия вследствие многочисленности своих маленьких зарядных ящиков занимает больше места, чем какая-либо другая, то можно себе представить, как все было набито и наставлено друг на друге».
А ведь Толстой сам ветеран, более того, как раз артиллерист. На заре карьеры, когда писатель был откомандирован на Кавказ, вражеское ядро попало в колесо пушки, которую он наводил. Тем интересней его личностная и творческая эволюция от ярого патриота, восхваляющего войну, к пацифисту, войну презирающему. У Владимира Щипкова, кандидата философских наук, есть пригодная нам статья. Приведем несколько отрывков.
«Лев Николаевич отмечал: «…Мне в детстве внушено было всю энергию мою направить на молодечество охоты и войны…»…
…Понимание необходимости Кавказской войны и личного участия в ней, Толстой выразил в черновом варианте рассказа «Набег». «Кто станет сомневаться, – отмечал писатель, – что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне? Ежели бы не было этой войны, что бы обеспечивало все смежные богатые и просвещенные русские владения от грабежа, убийств, набегов народов диких и воинственных?»…
…«Дух в войсках свыше всякого описания, – сообщает Лев Толстой своему брату Сергею. – Во времена древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо: «здорово ребята!», говорил: «нужно умирать, ребята, умрете?» – и войска кричали: «умрем, Ваше Превосходительство. Ура!». И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду»…
…В пору своей молодости, когда Л.Н.Толстой находился под сильным воздействием патриотических чувств, он смотрел на войну как на естественное явление. В феврале 1852 г. он оставляет в дневнике запись: «Странно, что мой детский взгляд – молодечество – на войну для меня самый покойный». Более того, Толстой начинал свое участие в войне с восторгом. Он с умилением смотрел на героизм солдат на Кавказе и в Севастополе, сам готов был ринуться в наиболее опасные очаги сражения. В одном из черновых вариантов повести «Казаки» главный герой (Оленин) в войне видит событие, в котором обретается слава, демонстрируются сила, храбрость и приобретается счастье. В характере, образе мыслей героя несомненно угадывается сам автор повести…
…Окружающая действительность была насыщена насилием и удручающе действовала на писателя. Воплем души (и гласом вопиющего в пустыне) звучат вопросы и призывы в статьях и трактатах писателя: «Что же нам делать?», «Что делать?», «Где выход?», «Неужели так надо?», «Не убий!», «Одумайтесь!», «Пора понять». Толстой прилагал титанические усилия для поиска путей спасения России. Предупреждал правящие классы о надвигающейся социальной катастрофе. В статье «Одумайтесь» Лев Николаевич указывает направление деятельности трудового народа и призывает его сказать живущим за его счет: «Да идите вы, безжалостные и безбожные цари, микады, министры, митрополиты, аббаты, генералы, редакторы, аферисты и как там вас называют, идите вы под ядра и пули, а мы не хотим и не пойдем. Оставьте нас в покое пахать, сеять, строить, кормить вас же, дармоедов»…
…Толстой убежден в том, что абсолютное большинство зла в мире – от инквизиции до динамитных бомб, казней и страданий десятков тысяч так называемых политических преступников – имеет в своем основании оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты другого ближнего от худшего насилия, а образованные классы, церковь, государство пытаются доказать необходимость этих грязных дел. Эта ложь деформирует сознание трудового народа, приводит людей в состояние послушных рабов… А в «Солдатской памятке» заключает: «…Нельзя повиноваться людям, если они велят тебе убивать людей…»
…Толстой последовательно доходит до логического предела пацифистской идеи – в числе важнейших причин, препятствующих искоренению войн, называется именно патриотизм.«…нужно уничтожить то, что производит войну. Производит же войну желание исключительного блага своему народу, то, что называется патриотизмом. А потому для того, чтобы уничтожить войну, надо уничтожить патриотизм»».
Стоит прислушаться ко Льву Толстому. Как Достоевский был знатоком внутренних пороков, так Толстой чувствовал пороки общественные. Он у нас мудрый, независимый, многое переживший и осмысливший. Мертвый, в конце концов. Все это выгодно отличает его от крикунов-телепидорасов и многоликих мараховских симоньянш. Ну и кому из них вы верите?
Для каждого ничтожества найдется своя отдушина. Так много книг о подвигах, так много фильмов о героизме — патриотическая лапша. Как же много лечебного геля надо вмазать, чтобы исцелиться от незаживающих ран? Воспоминания о страхе, преступлениях, пережитых невзгодах, пролитой крови. А вокруг пустые глазницы руин, выжженная и перепаханная взрывами земля, обгорелые деревья. Такое у нас высшее проявление человеческой доблести и дело настоящих мужчин. Славные традиции, передаваемые из поколения в поколение под заботливым взглядом политруков.
Защищать с оружием лично себя — самоуправство и превышение пределов самообороны. Нападать с оружием — бандитизм и терроризм. Однако если к этому призывает государство, то победителям ставят памятники. Безымянным солдатам, наполнившим братские могилы телами, своими и чужими, посвящают вечно пылающие огни, от которых ни холодно, ни жарко. Фотки в учебниках истории, опять же.
Кирилл Кладенец, мой коллега, сказал, что современная война может быть описана только с точки зрения выживания в катастрофе. Впрочем, так во все времена было. ПТСР по-нормальному изучать начали только после Вьетнама. И только на Западе, у нас с реабилитацией участников конфликтов не заморачиваются. Здесь это лечится трехдневной увольнительной и редкими концертами заезжих эстрадных исполнителей. Серьезно, в России суконная официальная психонаука считает, что ПТСР — это про то, как возить по санаториям последнюю сотню ветеранов ВОВ. Репутацию госструктур спасает только то, что разочаровавшиеся участники боевых действий последних лет сами никакой психологической помощи у государства не ищут. Льготу бы какую выбить или доплату, или жилье — хотя бы такую помощь получить от чинухов.
Афганский синдром, чеченский синдром. Скоро сирийский подъедет, а то и украинский. Обратимся к опыту ветерана обеих чеченских кампаний:
«Последствия пережитого стресса начали сказываться ближе к сорока годам. Прежде всего, в виде кошмаров. «[Снится, что] либо находишься на войне, либо возвращаешься оттуда. Естественно, вспоминаешь и то, что было непосредственно в части. Атакуют блокпост или мы по Грозному идем. Какие-то вещи сугубо военные, например, зачистка. Или ты почему-то один оказываешься в Грозном, пытаешься как-то выбраться оттуда. То ли в засаде сидишь, то ли участвуешь в перестрелке», — поделился Максим.
Изменилась и будничная жизнь. Иногда бывало так, что бывший военный приходил в парикмахерскую и чуть не выбегал оттуда. Беспричинно становилось страшно, чуть ли не до потери сознания кружилась голова, было невозможно сидеть на месте. О том, что это называется панической атакой, он узнал не сразу. Прежде чем ему диагностировали ПТСР и вместе с ним тревожное расстройство, он обошел многих врачей.
Сейчас Максиму Кутузову 45 лет, он вышел на военную пенсию. Регулярно наблюдается у психиатра и принимает антидепрессанты. Хочет со временем прекратить пить таблетки, но, как только пытается закончить медикаментозную терапию, ему становится хуже. Без лекарств он может целые дни проводить дома и не находить сил, чтобы выйти на улицу. Поддерживать уверенность в себе помогает спорт, но от физиологических проявлений болезни это не спасает. Постоянно работать из-за ПТСР тоже не получается».
А ведь еще одна фотка была, совершенно замечательная! Известная. Шарбат Гула, та девочка-беженка из Афганистана, пережившая Бог знает что. Тот же взгляд. Жуткая, неземная прелесть. Шармирует.
Только мертвые видели конец войны, а красота — в глазах смотрящего.
