15 лет назад Андрей Георгиевич Битов, в тесном кольце питерских журналистов, посадил в Ботаническом саду «сосну густоцветковую». Я, будучи аккредитованной от «Новостей Петербурга», так боялась пропустить что-нибудь важное, что следовала за ним хвостом.
Сосна, занесенная четверть века назад в Красную книгу, была посажена мэтром отечественного постмодернизма рядом с пихтой, которую так же, в присутствии местных «акул пера», укоренил в Ботаническом Нобелевский лауреат Жорес Алферов.
Юлия Надеждинская: "Андрей Битов: "За Петербург болит душа".
И так как я, по горячим следам уже написала материал о встрече с одним из любимых писателей современности, и он был опубликован как в газете, так и на различных ресурсах, мне осталось только воспроизвести (по записям в рабочих блокнотах) то, что не попало в статью. Итак…
О деревьях и благородном слое
Семена культового древа (все-таки сам Битов сажал!) родом из Хасанского района Приморского края. Всходы они дали в 1998-м году, в апреле, а новорожденной сосенке, когда она приехала в Петербург было почти 10 лет. Судя по тому, как Андрей Георгиевич, с прострелом в спине, прикапывал ее в заранее приготовленную ямку, он получил инструкции от специалистов, правда, подтрунивал, что так и не понял, что такое «благородный слой».
Сотрудница Ботанического, стоя рядом с ним, учила, как посадить деревце так, чтобы не повредить корневую шейку (какие-то «корневые волоски»). В толпе то и дело раздавалось: «Андрей Георгиевич, шейку не повредите!». На что Битов гордо отвечал, дескать, «я- крестьянский сын». Мол, и сам все знаю. И точка! «Деревьев в текстах у меня полно! Даже есть книга в зеленой обложке под названием «Дерево».
- Самое красивое, что я видел в детстве, это Ботанический сад, - сказал он, когда в лейке закончилась вода. – По материнской линии я – Кедров. Мать моя – Ольга Александровна Кедрова. Кстати, мой прапрадед был протоиреем, а прадед – директором филологического института. А я, по диплому, горны инженер. Сажал ли я до этого деревья? А как же! Последний раз в Москве. От предыдущей жизни у меня осталось алоэ. Помню, я открыл окно зимой, оно замерзло. Но потом дало росток. В Армении, если жив буду, посажу кедр ливийский.
Юбилей – это неожиданность
В том, 2007-м году, Андрею Георгиевичу исполнилось 70 (27 мая). О своем творчестве он рассказывал с присущей ему иронией и весьма неохотно, наверное, потому что вопросы, что вы сегодня пишете, над чем работаете, ему задавали регулярно, и он уже устал на них отвечать.
- Мои тексты уже полвека прожили и не умерли, - отшутился он. – Меня читает уже четвертое поколение. Текст, если он живой, живет дольше человека. Он важнее.
Но на вопрос, считает ли он себя живой легендой эпохи, ответил с лукавой улыбкой, дескать, «для меня это тоже неожиданность», и заметив изумление на лицах журналистов, пояснил, что когда-то написал рассказ, в котором писатель умирает в день своего 70-летия. Мол, тексты могут быть пророческими, могут приговорить автора. Хотите верьте, хотите нет.
Служить не люблю, черновиков не пишу
А главное, что трудяге Битову совсем не нравилось само слово «работа». «Работа – это служба, а я не люблю служить», ответил он, уже без улыбки на вопрос, почему. И признался, что никогда не пишет черновиков, а творить начинает, «когда что-то берет за душу, например, тоска, понимаешь, что надо что-то делать и вдруг – прорывает». «Выбор тем – не стихиен, замысел вынашивается долго, что-то умирает, что-то воскресает». Вообще, согласно битовской концепции, писать надо не все и не обо всем. Его поколение было лишено профессиональных условий для творчества, поэтому они стали тем, кем стали. К примеру, он стал «маленьким Достоевским», потому что такой же «припадочный» и любит делать «припадочные вещи». И понимайте это, как хотите. Что же касается мест для вдохновения… Васильевский и Аптекарский острова. Последний – его «вотчина». Он описал его в своей «Империи».
Вместо послесловия
Мы встречались с Андреем Георгиевичем еще трижды или четырежды, не помню. Тогда, в октябре 2007-го, я примчалась с распечатанной на принтере готовой полосой в Пушкинский дом (у Битова есть одноименная книга, которую он напечатал в Америке в 1978-м), чтобы завизировать его интервью. Они сидели там с коллегами – Владимиром Войновичем, Людмилой Петрушевской и другими. Битов сел передо мной за крохотный столик, с любопытством пробежал глазами текст, сказал, улыбаясь: «Неплохо, даже очень неплохо» и достал из кармана ручку…
Потом я видела его на творческих вечерах Петрушевской, в особо атмосфере, которая завораживала меня не меньше чтения их книг под настольной лампой.
Когда в 2018-м его не стало, я восприняла это как личную потерю. Уверена, что там, на небушке, у них, с ушедшим с ним в один год Владимиром Войновичем, отличная компания. И духом никто не упал.