Когда человек совершает добрый поступок, он совсем не задумывается о том, что это добро однажды вернётся к нему сторицей, впрочем, как и зло. Просто одни люди природой запрограммированы нести зло, а другие, как раз наоборот. Жить рядом с такими людьми – счастье.
Сегодня Зоя Анатольевна проснулась раньше обычного, хотя и так по велению жизни всегда с рассветом просыпалась, только вот, уйдя на пенсию, и позволяла себе поваляться в постели часок-другой, понимая, что торопиться стало совсем некуда. А тут-то проснулась от звука, вынырнувшего откуда-то из глубин памяти, из деревенского детства, когда пастух по деревне собирал бурёнок, ритмично ударяя в барабанку.
Она сунула ноги в охолонувшие за ночь валенки и шагнула к окошку, за которым расстилалось белое безмолвие, только возле дома росла старая берёза, на сучке которой сидели две сороки. Тут только и поняла, что это они, балаболки, устроили перебранку с утра пораньше. Обведя взглядом огород, яблони с оставшимися на зиму плодами, которые заискрились от инея, но мужественно решили держаться до весны, Зоя Анатольевна зябко повела плечами: «Моё! Это же всё теперь моё! Жалко только, что так поздно, жить-то осталось с гулькин нос, да и живых душ в деревне раз, два и обчёлся».
Но чувство собственничества было всё-таки приятным, потому что прожила она всю свою трудную жизнь, так и не насладившись тем восторгом, который испытывает настоящий хозяин большого собственного дома.
Нет, в её памяти, конечно, жил деревенский дом родителей, хотя и не большой, и не просторный, потому что просторной была душа у отца, наплодил он большую семью, а дома нормального для неё так и не построил. Ютились, кто на печи, кто на полатях, кто в углу на соломенном матрасе. Потому так рано разлетелись из родительского дома дети, Зоя Анатольевна - тоже, едва окончив семилетку, упорхнула в город, знакомые устроили в няньки, и она посчитала это за большую удачу, которой было лишено большинство её подруг. Конечно, не сладким оказался городской хлеб, доставалось ей, особенно ночами, когда ребёнок беспокоился и кричал, а заспанная хозяйка выходила и кричала на Зою, после чего Зоя выла вместе с ребёнком. Но всё-таки выстояла, пронянчилась до полного своего совершеннолетия, пока не встретила однажды на вокзале солдатика в шинельке, со службы возвращался, а она автобус ждала, чтобы домой ехать. И вдруг он подсел к ней, начал знакомство заводить, и Зоя, такая пугливая обычно, не отмахнулась от него, почувствовав, что запело что-то в груди, затенькало, защекотало.
- Ой, мамочка! – взвизгнула она, когда почувствовала свою руку в его руке, взвизгнула, но руки не выдернула, так и пошла за ним.
А вскоре и свадьба. Она стояла перед зеркалом вся в белом, веря и не веря привалившему вдруг счастью, просто сияя и освещая съехавшихся на свадьбу гостей этим сиянием.
Только мать, обняв её за худенькие плечи, шепнула:
- Не шибко, доча, радуйся, всякое в жизни бывает…
И повторилось всё один в один, как в той её жизни, когда она служила у хозяев. В круг друзей мужа она тоже не вписалась, он как будто стеснялся её малообразованности, поэтому всё чаще уходил из дома один, возвращался навеселе, брал в руки гармошку, играл и орал песни, совершенно игнорируя её просьбы вести себя тише, не пугать ребенка. Да и свекровка, выбегая из своей половины, спускала всех собак, но не на сыночка, а опять же на Зою.
В общем, терпела Зоя, терпела да и ушла однажды от своего скороспелого счастья, дали ей комнатку в семейном общежитии. Вот тут она и познакомилась с молодыми тогда ещё и очень доброжелательными людьми, молодой парой - Катей и Гришей. Видя, какой тяжкий крест несёт Зоя, одна воспитывая ребенка (муж как-то самоустранился от помощи, а она и не настаивала, молила лишь Господа, чтобы оставил муженёк её в покое). Зоя, ещё со своего деревенского детства втянутая в физическую работу, не боялась трудностей и подрабатывала везде, где только было можно, а Катя с Гришей жалели её и помогали всем, чем могли – Гриша делал все необходимые ремонты, Катя оставляла у себя мальчонку, пока Зоя по ночам мыла подъезды. Сдружились они настолько, что когда Кате дали наконец-то однокомнатную квартирку, уходить она поперву не хотела, а уходя, плакала горючими слезами, будто расставалась с самыми родными людьми. Да они, собственно, и не расстались, по-прежнему горе и радость делили пополам, все праздники вместе отмечали до тех самых пор, пока однажды в квартире Зои не появилась заплаканная свекровка. Размазывая по щекам неумело наложенный макияж, она почти прокричала Зое, что сыночка её шарахнул инсульт, что нет у неё, старухи, сил ворочать такую тушу и очень просила Зою забыть всё зло, которое она когда-то ей причинила, и вернуться в её семью.
Зоя слушала её, но ничего не говорила в ответ, только мотала головой, будто защищаясь от очередного удара судьбы, и согласия на переезд старухе не дала. Но, проплакав всю ночь и почти уже решившись, она побежала за советом к Кате. Вместе они и решили окончательно, что не по-божески будет законного мужа, пусть и непутевого, но отца собственного ребенка в такой беде бросить.
Так Зоя на целых десять лет окунулась в уход за угасающим мужем, а заодно и свекровкой, до тех самых пор, пока не схоронила обоих. На квартиру их тут же нашлись другие наследники, а она, не имея сил сопротивляться их натиску, вернулась в свою однушку. Только тогда и очнулась, решила немедленно Катю с Гришей навестить.
Она сначала сильно переполошилась, узнав, что в их квартире живут совсем чужие люди. Но ей растолковали, что друзья её продали квартиру, и, высмотрев дом в пригороде, переехали туда на постоянное жительство…
В первое же воскресенье, накупив гостинцев, Катя поехала к ним в гости, да только вместо радости застала там горькое горе. Катя, подруга её сокровенная, заболела, да так заболела, что и надежды на выздоровление никакой не осталось.
Стала Зоя по выходным к подруге ездить, Грише по хозяйству помогать. И вот однажды, оставшись наедине, взяла её Катя за руку и попросила:
- Обещай мне, что когда меня не станет, ты Гришку не бросишь…
- Да ты что, Катя, ты поправишься…
- Не надо, Зоя, я всё знаю… Пообещай… Вы хорошей парой будете, ты ведь бабьего-то счастья, считай, и не видывала, а Гриша добрый, не обидит тебя, опять же, хозяйственный… Худо ему одному будет. Сынок – то у нас в подводниках, свою семью редко видит, до нас ли ему… А ты будь рядом…
- Вот что я тебе скажу, Катя, хоть и подруга ты мне, и добра мне немало сделала, и Гриша мне не чужой человек, но замуж я за него не пойду.
Зоя увидела, как глаза Кати стали наполняться слезами, наполнились до краев и двумя скупыми дорожками пролились по щекам.
Зоя обтерла лицо подруги влажным полотенцем и поспешила успокоить:
- Да не поняла ты меня. Я ведь не сказала, что брошу его, я сказала, что спать с ним не буду…
Катя улыбнулась ей одними глазами и вскоре затихла.
Сын на похороны матери не приехал, был в автономном плавании.
Гриша после смерти жены совсем слетел с катушек. Пил, куролесил, водил в дом всю деревенскую шваль, гонял, как одержимый, на своем стареньком ржавом «Москвичонке», будто ища себе прямую и скорую дорогу к Кате.
Приезжая к нему на выходные, Зоя, прежде всего, выгоняла из дома всех, кто попадался под руку, выносила на помойку скопившуюся за неделю стеклотару, мыла полы, стирала бельё и топила баню. Потом приводила в божеский вид Гришу. Он долго клянчил у неё опохмелки, но она оставалась непреклонной, и он, будто боясь её ослушаться, брёл что-нибудь ладить по хозяйству, потому что без дела сидеть не мог и не умел.
А в это время повзрослевший сын Зои привел с улицы молодую гражданскую жену, которая и без штампа в паспорте сумела построить и сынка, и саму Зою. Порой уставшей от жизни Зое казалось, что она живет на вулкане, старалась подладиться, чтобы просто уцелеть, она всё больше и больше молчала, деньги почти все молодым отдавала, а благодарности не видела, наоборот, явно понимала, что она тут лишняя и неплохо было бы ей насовсем убраться в деревню.
Она бы так, наверное, и сделала, Гриша не стал бы возражать, ему было бы с ней хорошо, но ей хотелось доработать до пенсии, чтобы иметь в старости свой кусок хлеба.
Так прошло ещё семь лет. А потом не стало и Гриши. Она уж и поминки по нему справила, когда приехал сын.
Прибрав дом, Зоя засобиралась уезжать. Сын Гриши, такой же высокий, черноволосый, вылитый Гриша в молодости, удержал её за руку, усадил на диван и сказал:
- Вот что, тётя Зоя, мне этот дом чужой, я в нём почти и не жил, мне их богатство не нужно, оставайтесь вы здесь хозяйкой. И мне спокойнее будет от мысли, что родные могилы под присмотром. Я вам и денег на памятники дам, наймёте тут кого-нибудь. А с документами я всё улажу.
- Милый, машину-то хоть отцовскую возьми себе…
Сын расхохотался:
- Где машина? Этот чермет? Помоги, давай скатим в овраг на свалку, чтобы место тут у тебя не занимала.
- Да что ты, милый, что ты, машина ведь, батько ею шибко дорожил… Послушай-ка, раз тебе её не надо, давай мы её отдадим Николе Татарину, у него семья, ребятишки, ему пригодится, глядишь, и меня когда до города подкинет.
- Отдавай, кому хочешь, твоя воля…
Зоя заулыбалась и радостно закивала:
- Вот и ладно, вот и хорошо…
С тех пор жизнь её круто поменялась, будто затух, наконец, вулкан, когда-то раздутый судьбой-злодейкой. Стало тихо и спокойно. Только иногда смущало бескрайное белое безмолвие, будто уже виделся в конце его самый краешек жизни.
Дорогие читатели! Буду благодарна за лайки, комментарии и репосты!
