Аленка всегда с детства была "завидущая". Все тебе от меня надо, говорила ее мама.
Вот у двоюродной сестры Саши есть красивые куклы, а у Аленки их нет, а хочется эти куклы, и завидно-ну как так то, у Сашки есть, а у Аленки-нет?
Еще у Сашки мама красиво заплетала ей волосы, красила Сашке ногти. Аленка на все это смотрела, просто реально открыв рот.
Это сейчас-красьте чем хотите, в каком салоне хотите, а тогда все было дефицит. Кажется, это было в середине 80-х годов.
Однажды летом, когда Аленка и Сашка были у бабушки, Сашкина мама посадила их под сараем, взяла в руки расчески и массажки, и начала творить красоту.
Аленка сидела, не шелохнувшись. Сашке-то что, Сашке это даже в тягость, ее мама заставляла сидеть, потом просила посидеть немножко прямо, потом - не верить головой...
Противная Саша, думала Аленка, не может посидеть нормально.
А когда прическа была готова, Сашка как ни в чем не бывало начала бегать по двору и играть. Даже спасибо маме не сказала.
И вот наконец-то Аленка дождалась своей очереди... Сидела, как стойкий оловянный солдатик, боясь пошевельнуться и испортить красоту.
У Аленкиной мамы разговор был короткий: хвостик и не верти головой, я тебе сказала!
Тут Аленка сидела не дыша не потому, что боялась Сашкиной мамы, а боялась испортить красоту, которую она говорила.
И вот, готово! Аленка на негнущихся ногах из-за сиденья без шевеления подошла к умывальнику, над которым было широкое, но узкое зеркало.
Ой, что за красавица на нее смотрела! Какая у нее была прическа!
Красивый, ровный узор заплетенных вокруг головы волос заставлял сердце биться сильнее.
Они еще были на затылке спрятаны шпильками! Как у взрослых!
Аленка довольно-смущенно улыбалась, еще Сашкина мама так ей и сказала, всплеснув руками: какая же ты красивая, Аленка!
Аленка благодарно смотрела на Сашкину маму, ведь она тогда не знала, что она и вправду очень красивая, она подумала, что стала красивая из-за прически.
Ну кто ж Аленке сказал-то хоть раз, что она красивая: вечно занятый папа, вечно ею недовольная мама, или ворчливая бабушка, которая всегда ругала Аленку?
В первый раз в ее жизни ей сказали: красивая.
И да, Аленка и сама увидела; да, правда-правда красивая!
Потом Сашкина мама достала свою косметическую сумочку, и ой, мама дорогая, чего в ней только не было!
Аленка опять сидела с открытым ртом, а ее взгляд не мог оторваться от содержимого сумочки. И крема, и помады, и тушь-"плювалка", и лаки для ногтей!
Из всего этого добра, большей частью Аленкой неопознанного, у ее мамы были только крем и помада. Сумочки не было.
Помада у Аленкиной мамы была одна, и один раз Аленка отхватила от мамы и шлепков, ругательств, когда она помадой нарисовала "тетю" на задней стороне новой стенки.
-Стенка-дефицит! Будешь еще на ней моей помадой теток рисовать!
-и хрясь, хрясь Аленку по голове.
Аленка тогда убежала за кровать, за печку и сидела, вжавшись в самый дальний угол, докуда мать не доставала, и беззвучно плакала.
Она нарисовала во-первых, не тетку, а маму; а во-вторых - красиво нарисовала, как в жизни, ведь у нее самая красивая мама...
А помадой нарисовала потому, что у нее цвет красивый, не то, что остатки Аленкиных карандашей-коричневых и черных.
И чем, скажите, рисовать свою красивую маму, если не красивой помадой?
Аленке было обидно, что мама себя не узнала. А еще обиднее было то, что мама не поняла, что Аленка взяла помаду, чтобы мама получилась красивее.
Аленка сидела, скрючившись, за кроватью, куда мама не могла до неё дотянуться, и представляла, что когда-нибудь ее мама станет как Сашкина мама-добрая, будет улыбаться ей и вкусно готовить, обнимать ее и гладить по голове, как Сашкина мама, а не хлестать рукой и ставить щелбаны ей, как сейчас.
Потом, когда мама утихомирилась, Аленка не пошла кушать, а сказала, что не хочет, и потихоньку залезла на общую с мдадшей сестрой кровать и плакала, мечтая умереть, от голода или еще от чего, раз она такая никому не нужная, ведь мама знала, что Аленка ела только утром, и Аленка даже своим маленьким умом понимала, что мама знает, что она голодная, и все равно не зовёт...
Никакая она, бесполезная, не нужная...
И вот, зато теперь-восторг и упоение!
Сашкина мама покрасила ей ногти красивым красным лаком и дула на ногти, чтобы они быстрее высохли.
Аленка, как всегда, все схватила на лету, и уже начала сама дуть на свои ногти, подражая Сашкиной маме.
Потом, даже когда ногти высохли, она ходила, выставив руки вперед, и махала кистями, чтобы ногти хорошо, очень хорошо высох лак.
Потом они пошли купаться на речку, и даже там Аленка умудрялась купаться так, чтобы накрашенные ногти были всегда перед ней, чтобы любоваться ими.
На завтра Сашкина мама и Сашка уехали, а Аленка еще дня два не давала бабушке распустить волосы.
Бабушка, в войну видевшая и вшей, и что похуже, бывшая страшной чистюлей, боялась, что у Аленки заведутся вши, если не расчесывать волосы, и силой распустила Аленке волосы.
Хоть бабушка ее и не била, а только ругала, что заведутся вши, если не распустить волосы, Аленка плакала еще дольше, чем тогда, когда отхватила за помаду.
Она знала, что никто теперь ее не заплетет так красиво: бабушка умела плести только обычную косичку, а маму просить научиться так плести Аленке даже в голову не приходило-она знала, что лучше ни о чём не просить, потому что в лучшем случае мама скажет, чтобы она отстала.
Бабушка уже почти перестала ругаться и просила успокоиться, она думала, что Аленке больно из-за того, что она долго не распускала волосы, и теперь уже просто ворчала Аленке: надо было сразу распустить, конечно, теперь тебе больно, столько дней ходила не распуская!
Откуда же ей было знать, что Аленка оплакивала свою красоту, что никто теперь ее так красиво не заплетет, и не накрасит ногти, и не скажет, что она красивая, и не будет, любуясь ею, вертеть перед зеркалом, как Сашкина мама; не быть ей теперь никогда красивой...
Никому не нужная, ни кем не любимая...