Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Хочу поблагодарить всех, откликнувшихся на моё недоумение в нехарактерной для формата "Русскаго Резонёра" статье о метаморфозах Дзена. А знаете что?.. А пусть их делают что хотят: постят котиков-хомячков, купаются в джакузи и всерьёз полагают, что пять фотографий из фильма - уже рецензия. А я, пожалуй, продолжу следовать намеченным курсом, недосужно, судари, глупостями заниматься... К тому же - заждался нас очередной день XIX века: предмет, куда более интересный и тонкий, нежели весь вышеперечисленный пустяшный вздор. Традиционно, для настроения, ещё один зимний российский пейзаж. Титульная картина, кстати, - "Переправа через Ангару" Николая Добровольского
25-м января 1805 года... да-да, кажется, ужасающе давно... датировано высылаемое заранее поздравление Императора Александра сестре Марии Павловне, менее года назад сочетавшейся законным браком с с наследным принцем Саксен-Веймарским Карлом Фридрихом, и к тому моменту проживающей постоянно в Веймаре.
"Нарочный, с которым я отправлю это письмо, передаст его Вам, любезная Мари, в Ваш Праздник. Как горько мне, дорогой Друг, что все эти пожелания, которые мое сердце без устали посылает Вам, я могу выразить лишь на бумаге. Будьте всегда столь же счастливой и довольной, сколь сильно я хочу Вас таковой видеть; Вы этого более чем заслуживаете. Вспоминайте иногда о Брате, который искренно к Вам привязан. Я заранее сочувствую тому, мой любезный Друг, сколько комплиментов и поздравлений Вам придется выдержать, и заранее боюсь, как бы Вы не начали от них лопаться, разве что эта благородная предрасположенность исчезает, как только покидаешь Cara patria. Могу поручиться, что здесь, напротив, она сохраняет всю свою силу. В этот раз я пишу Вам очень коротко, любезный мой Друг, ибо у меня очень мало времени. К этому письму я прилагаю пару рыбок или же животных амфибий, как Вам будет угодно, которые прошу принять как память о Брате, нежно к Вам привязанном. Прощайте, добрый мой Друг, не оставляйте меня Вашей дружбой, и верьте в ту дружбу, которую я сохраню к Вам навеки"
Как видим, царственные особы- такие же люди, как и мы с вами, и они точно так же скучают по родным, и изъясняются вполне себе "по-человечески", без привычных "мы, божьею милостью... тосковать изволим".
В браке Мария Павловна была вполне счастлива, родила от своего принца четверых детей, из которых лишь первенец скончался в годовалом возрасте, а остальные благополучно дожили до преклонных лет (например, последний ребёнок с мудрёным именем и титулом Карл Александр Август Иоганн Саксен-Веймар-Эйзенахский умер только в 1901 году).
Храбро сражавшийся с Наполеоном и вышедший в отставку в чине капитана князь Николай Борисович Голицын всегда более тяготел к музыке, нежели к марсовых утехам. Будучи основоположником русской виолончельной школы, переписывался с самим Бетховеном и даже имел честь заказать ему несколько квартетов, о чём мы сейчас и узнаем из ответного послания композитора от 25 января 1823 года:
Бетховен – Н.Б.Голицыну в С-Петербург
Вена, 25 января 1823
Ваша светлость!
На Ваше письмо от 9 ноября я не преминул бы ответить раньше, если бы написать Вам мне не помешало множество дел. Я был очень рад узнать, что ваша светлость питает симпатию к созданным мной произведениям. Вы желаете иметь несколько квартетов, и так как я вижу, что Вы играете на виолончели, то позабочусь о том, чтобы угодить Вам в этом отношении. Вынужденный обеспечивать себе возможность существования продуктами своего духа, я должен взять на себя смелость установить гонорар в 50 дукатов за каждый квартет. Если Ваша светлость согласны, то прошу Вас поскорее поставить меня в известность и перевести указанную сумму в адрес банкира Хеникштейна в Вене. Я же обязуюсь предоставить первый квартет в конце февраля или ,самое позднее, в середине марта.
Изъявив Вам свой искренний интерес в Вашему музыкальному таланту, я благодарю Вашу светлость за то внимание, которое Вы благоволили мне оказать, избрав меня для усиления, если это удастся, Вашей любви к музыке.
Имею честь быть Вашего сиятельства
покорнейший слуга
Луи ван Бетховен.
Называемые впоследствии "голицинскими", струнные квартеты действительно были великим композитором написаны к сроку. Я попытался перевести 50 дукатов в тогдашние рубли ассигнациями, получилось около двухсот. А недорого брал Бетховен - учитывая несомненную бесценность каждого произведения спустя века! И как, вероятно, лестно было князю с деланой небрежностью отмечать в обществе: "Не правда ли, прелестная вещица? Это для меня Бетховен написал..." Шучу, разумеется, - Николай Борисович был вполне адекватным человеком, не снобом, меценатом, и его общественную деятельность крайне ценили Шопен, Глинка и Даргомыжский.
Упомянув только что Пушкина, невозможно не привести и знаменитое его письмо барону Геккерену, датированное как раз 25-м января 1837 года. Да-да, знаю, многие его помнят едва ли не наизусть, но... оцените слог! Сколько в нём сдержанного, ювелирно взвешенного бешенства, как продуманы и до изящества изощрённы фразы... Насколько был бы богаче современный русский язык, коли бы в Сети (а хоть бы и в Дзене) блогеры и читатели пикировались бы подобным образом! А то некоторые порой так "отрецензируют" (и не лень же!), что прямо так и тянет, отринув языковые стилизации, врубить в ответку что-то вроде "Слышь, э!.."
"Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения; я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать ходу этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга..."
Расчёт был верный: "заболев сифилисом", "подобно бесстыжей старухе"... Такое спустить (или сделать вид, что ничего не произошло) уже невозможно, итог мог быть лишь один - и Пушкин, разумеется, знал, что делает.
Взявшись однажды за Гоголя (как ваш покорный слуга), дальше уже не остановишься. Вот и сегодня не смог удержаться от трогательнейшего письма Николая Васильевича другу (и удивительному человеку, достойному, пожалуй, изрядной отдельной монографии) Петру Александровичу Плетнёву от 25 января 1851 года.
" Одесса. Генварь 25. 1851.
Благодарю тебя много за обстоятельное и милое твое: письмо. От всей души поздравляю тебя с замужеством милой дочери и прошу также от меня передать ей поздравление. Рад, что здоровье твое укрепилось от холодного лечения. Я тоже имел от него пользу. Но нам всем, русским, нужно помнить и твердить себе беспрестанно: «Ничего не доводи до излишества!» В наши с тобой лета совершенно переламывать привычки и прежний обычай жизни опасно, а понемногу оставлять их, трезвиться телом и духом очень, недурно и даже непременно следует. Иначе потеряешь как раз равновесие между телом и духом. Я уже давно веду образ жизни регулярный или, лучше, необходимый слабому моему здоровью: занимаюсь только поутру, в одиннадцатом часу вечера уже в постеле. Стакан холодной воды натощак и ввечеру. Но большое употребление холодной воды и обливаний вредит, производя во мне слишком большую испарину. В Одессе полагаю пробыть до апреля. Приезд Жуковского в Москву, может быть, несколько изменит мой маршрут, и вместо весны придется, может, быть в Петербурге осенью. Впрочем, это еще впереди. Покуда будь здоров, не забывай меня. А мне хочется очень с тобой, по старине, запершись в кабинете, в виду книжных полок, на которых стоят друзья наши, уже ныне отшедшие, потолковать и почитать, вспомнив старину. Но это не могло и не может быть, покуда готово то, о чем нужно говорить. Будет готово — разговоримся так, что и языка не уймем. Ведь старость болтлива, а мы, благодаря бога, уже у врат ее. Будь здоров"
Гоголю о ту пору нет и сорока двух, Плётнев - много старше, ему - 58, однако оба уже причисляемы Николаем Васильевичем к "старикам". Это очаровательное "ничего не доводи до излишества", упоминания о режиме, и, конечно, "старость болтлива"... А книжные полки, "на которых стоят друзья наши, уже ныне отшедшие"? Пушкин, Боратынский, нежно почитавшийся Гоголем Языков, Крылов, Давыдов... "Иных уж нет..." Да чего уж - и самому Гоголю осталось чуть более года!
25 января 1857 года прапорщик 7-го линейного батальона Достоевский пишет из Семипалатинска своему благодетелю и другу А.Е.Врангелю:
"... На письмо Ваше, бесценный друг, бесценный брат мой, отвечаю этим коротеньким письмецом. Прошу Вас, не считайте мое письмо ответом на Ваше, а только предисловием к ответу... Да, друг мой незабвенный, судьба моя приходит к концу. Я Вам писал последний раз, что Марья Дмитриевна согласилась быть моею женою. Всё это время я был в ужаснейших хлопотах, как не потерял голову. Надо было устроить возможность свадьбы. Надо было занять денег. Я крепко надеюсь, что мне в этом же году что-нибудь позволят напечатать и тогда я отдам. В ожиданье же надо было занять во что бы ни стало... Только 3 дня тому, как я получил деньги, и в воскресенье 27-го еду в Кузнецк на 15 дней. Не знаю, успею ли в такой короткий срок доехать и сделать свадьбу. Она может быть больна, она может быть не готова или например, не станут венчать в такой короткий срок (ибо нужно много обрядов) - одним словом, я рискую донельзя, но никак не могу не рисковать, то есть отложить до после святой. Нет никакой возможности откладывать по некоторым обстоятельствам, и потому надо сделать одно из решительных дел. Как-то надеюсь, что удастся. Во всех моих решительных случаях мне сходило с рук и удавалось. Но тысячи хлопот в виду. Уж одно то, что из 600 руб. у меня почти ничего не останется по возвращении в Семипалатинск: так много и так дорого всё это стоит! А между тем я едва мог купить несколько стульев для мебели - так всё бедно. Обмундировка, долги, плата и необходимые обряды и 1500 верст езды, наконец, всё, что мог стоить ее подъем с места, - вот куда ушли все деньги. Ведь нам обоим пришлось начинать чуть не с рубашек - ничего-то не было, всё надо было завести. Писал в Москву к родственнику и просил 600 руб. Если не пришлет, я погиб, по крайней мере месяцев 8 буду жить как нищий, то есть до того времени, когда, по расчетам, могу что-нибудь напечатать. Теперь я хлопочу, как угорелый, дела бездна и письмо это пишу к Вам, друг милый, в три часа ночи, а завтра в 7 надо уже быть на ногах..."
Трудно, пожалуй, сыскать хоть три письма Фёдора Михайловича, в которых не было бы упоминаний о деньгах. Даже известие о предстоящей свадьбе неизменно соседствует у него с невесёлыми финансовыми раскладами. И так - всю жизнь... А финал сегодняшнего письма и вовсе напоминает постоянные слёзные просьбы юного (да и, впрочем, молодого тоже) Гоголя маминьке Марии Ивановне.
"... Прилагаю мерку с головы для кивера. Бесценнейший Александр Егорович! Мне крайне нужны эти вещи. У нас нет ни за какие деньги, и даже мы не знаем хорошо настоящей формы. Надо: кивер, шарф, погоны, пуговицы, вот и все! Но где достать, коли нет. Вышлите, ради бога, поскорее"
Экий сегодня день-то... печальный! Наверное, Пушкин тон задал - не иначе! Как тогда объяснить проникнутый пессимизмом общий фон письма Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина литератору и врачу Н.А.Белоголовому от 25 января 1882 года?
"Многоуважаемый Николай Андреевич. Сам сознаю, что слишком редко пишу к Вам, но воистину давно не бывал я в таком неистовом положении, как в последнее время. Вот уж с лишком три недели, как в меня вцепился драхеншус и не отпускает, а Вы знаете, какая это неприятная, даже мучительная болезнь. И теперь, вставая по утрам, чувствую себя необыкновенно скверно, но думаю, что это уж не драхеншус, а ревматическая боль. Н. И. Соколов уверяет, впрочем, что признаков ревматизма нет, но думаю, что это он меня утешает, потому что в прописанной им микстуре замечаю присутствие саллициловой кислоты. Вот будет прелесть, если эта штука разыграется у меня подобно тому, как это было в 1875 году? Право, иногда такую физическую боль ощущаю, что под постоянным ее давлением на свет не смотрел бы. И за всем тем обязываюсь писать и пишу. Точно вечный жид: кончу одно и сейчас же должен начинать другое. Третьего дня покончил с февральским письмом, а завтра уже зачну мартовское. А в свободные часы — корректуры, чтение рукописей — и в результате доход Краевскому 161/2 тысяч, а мне 81/2. И представьте, хоть бы он какую любезность мне сделал, напечатал бы, например, даром объявление о моих книгах — никогда!
А книги мои, между тем, совсем стали. Вот уж два месяца, как ни один книгопродавец ни одного экземпляра не берет. Это Вам рисует нашу публику. Я объявил в «Отечественных записках», что иногородние, обращающиеся в контору за моими изданиями, за пересылку ничего не платят. Думал, что при подписке найдутся желающие. Представьте же себе, что таковых нашлось — 20 человек! Это из числа 4 тысяч с лишком писем, полученных уже поныне в конторе. Ничего более подлого вообразить себе невозможно, и я буду беспредельно рад, когда, наконец, треклятый контракт кончится, и я брошу все это дело. Я бы давно это сделал, если б не обязанность оставить семье хоть какой-нибудь кусок хлеба..."
Весёлого точно мало! "Драхеншус" - поясничная боль, вещь неприятнейшая. А тут ещё читательский интерес угас!.. У нас традиционно Салтыков-Щедрин ассоциируется с вице-губернаторством, управлением казённой палатой, тверским имением, сказками-аллегориями и, конечно, Иудушкой... То есть, вполне себе состоявшийся и успешный человек. То, что вся вторая половина его жизни была проведена в неустанной борьбе с цензурою, болезнями и битвою за "разбежавшегося" читателя - факт не слишком распространённый. И счастливым (или лёгким) его существование уж точно никак не назовёшь... Пожалуй, из когорты литераторов "первого списка" более или менее благополучно жили лишь Тургенев и Толстой. Даже вполне обеспеченного Гончарова мучили неуспех "Обрыва", непонимание постреформенной России, одиночество и болезни. Грустна судьба пророка в богоспасаемом Отечестве...
Раз уж у нас такой разнузданный по минорности звучания день получается - не стану традиционно завершать его дневниками последнего Императора (тем более, что с его беспечным для правителя такого сложного государства образом жизни всё давно уже понятно), а помещу лишь небольшую цитату из письма Чехова своему соученику по Таганрогской гимназии П.Ф.Иорданову от 25 января 1899 года, отправленному из Ялты в Таганрог:
"...Вот уже неделя, как в Ялте непрерывно идут дожди, и я готов кричать караул от скуки. А как много я теряю оттого, что живу здесь!.. Моя «Чайка» идет в Москве в переполненном театре, билеты все проданы. Говорят, поставлена пьеса необыкновенно..."
Тоскливо, наверное, Чехову было вынужденно (по хронической болезни) постоянно проживать в Ялте - он ведь тогда даже женат ещё не был, давняя любовь Лика Мизинова - в Париже! Слава богу, вторая реинкарнация "Чайки" в МХТ оказалась успешной (первая постановка пьесы в Александринке оказалась провальной). И уже годом ранее состоялось знакомство с Ольгой Книппер, ставшей ближайшим его спутником... до самого конца.
А самый здравый (и, как ни странно, оптимистичный) взгляд на порядок вещей сегодня у... Афанасия Фета, 25 января 1891 года написавшего небольшое стихотворение, неожиданно для его автора призывающее отбросить в сторону все сомнения и тревоги и предаться почти вакхическим страстям. И то верно! Давайте безумствовать!
Завтра – я не различаю;
Жизнь – запутанность и сложность!
Но сегодня, умоляю,
Не шепчи про осторожность!
Где владеть собой, коль глазки
Влагой светятся туманной,
В час, когда уводят ласки
В этот круг благоуханный?
Размышлять не время, видно,
Как в ушах и в сердце шумно;
Рассуждать сегодня – стыдно,
А безумствовать – разумно!
Таким (или примерно таким) увиделся мне сегодняшний день, а уж хорош он был или плох - судить вам, я же - всего лишь послушное перо Истории, её инструмент, "былинка" - как с удивительной скромностью назвал себя некогда Император Николай Павлович, и если что-то в этой статье удалось - заслуга точно не моя!
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть (поверьте - в том нет ничего хорошего) и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ