Для кого-то это будет откровением, кто-то сразу закроет страницу и сотрёт тут же воспоминание о ней. Но мы должны знать!
Повесть "На обратной стороне Луны..." /Автор Константин Тарасов/ (продолжение)
Было раннее утро, а мы уже тронулись в дальнейший путь. Но очень быстро, примерно через час, въехали на безлюдные улицы большого города. Афганцы из нашей охраны были чем-то взволнованы. Автомобиль буквально "летел" по улицам. За окном можно было видеть опрятные двухэтажные дома-коттеджи, яркие рекламные плакаты и вывески многочисленных магазинов и учреждений. Всё это было написано латинницей или причудливой арабской вязью. Поразили работающие светофоры на перекрёстках асфальтированных улиц. Это уже свидетельствовало о культуре города.
Ближе к предполагаемому центру города стали появляться солидные и богатые здания с яркими вывесками. Одна из них на английском очень поразила меня и заставила похолодеть сердце. Я даже окаменел на какое-то время. Наконец, переведя дух, я похлопал Белова по плечу: "Жорка, ты видел? Ты видел, что там было написано? "Кветта Пакистан банк". А значит, мы с тобой..." Я волновался и не на шутку был встревожен.
"Да, я тоже прочитал её", - без всяких эмоций промолвил Жорка.
"Чёрт возьми! Это же Пакистан!" - я был близок к отчаянию.
Бородатый охранник, видя наше беспокойство, схватился за автомат и приказал замолчать, добавив грязное ругательство. (Я думаю, что смысловая суть этих ругательств одинаковая во всех странах и у всех народов. Не исключение она представляла и у афганцев. Это мы стали понимать позже, немного освоив их язык).
Потрясённые мы сидели напротив друг друга и, молча, смотрели в пол. Это открытие просто "раздавило" нас. Это куда же судьба забросила нас?! Значит, всё это время мы находились среди настоящих душманов, даже не предполагая такого поворота событий. (Слово моджахед в те годы мы ещё не знали, оно возникло в нашей речи позже).
Итак, сомнений больше нет - мы среди врагов, и они переправили нас в соседнюю страну. Назад пути нам больше не будет.
Между тем джип резко свернул в узкий переулок и, проехав ещё немного, остановился у красивых кованых ворот белого особняка. Двери быстро открылись, и мы въехали внутрь небольшого дворика. Нас встретил высокий пожилой афганец с седой бородой и в аккуратной одежде. На вид я дал бы ему лет шестьдесят- шестьдесят пять. К великому нашему удивлению афганец заговорил на хорошем русском языке, причём акцента практически не ощущалось.
Странно было в таком месте услышать русскую речь. Странно и очень приятно. Ну, наконец-то мы сможем всё узнать, тем более что афганец был настроен к нам весьма доброжелательно.
Вслед за хозяином мы поднялись на второй этаж. По строению и по убранству дом напоминал европейский. В комнатах чисто и светло, правда, на всех окнах были ажурные металлические решётки. Душевая с кафелем произвели на нас с Жоркой неизгладимое впечатление. Это после-то заставы "Памир"! Вентиляторы под потолком просто "добили" нас. Были и чисто афганские приметы: полное отсутствие мебели, свёрнутые на полу матрасы. Всё это говорило, что в доме проживают "правоверные".
Спустя немного времени афганец-старик стал задавать нам вопросы. Его интересовало всё: кто мы, откуда родом, как оказались в руках моджахедов. Вопросы он задавал в спокойной манере, не стараясь на нас давить или задавать провокационные, выпадов в нашу сторону мы не заметили. Мы отвечали откровенно, тем более не видели в вопросах никакого подвоха. Старик владел даром расположить к себе, хорошо владел искусством диалога. Вскоре он задал, вероятно, один из основных вопросов: "Сколько вами лично убито афганцев?"
Наш ответ прозвучал глупо, мол, мы все приехали в Афганистан не убивать его жителей, а помогать строить новую жизнь. Такой ответ явно вызвал недоверие и непонимание. Однако афганец ничуть не изменил свою манеру беседы, остался таким же корректным и тактичным. Он разрешил задавать ему вопросы и стал на них отвечать, правда, очень кратко и с явной неохотой.
Да, мы находимся в пакистанском городе Кветта. Теперь мы принадлежим отряду "борцов за веру", а нашу дальнейшую судьбу будет решать высшее руководство оппозиции. Завтра мы продолжим переезд и поедем дальше по территории этой страны. Ещё мы узнали, что после выхода из пустыни Регистан, следующей ночью, пешком пересекли границу Пакистана и вышли к городу Чаман или Нушки (я думаю, это был всё же город Нушки, ведь именно там проходит железная дорога).
Я задал-таки мучивший меня давно вопрос, мол, откуда так хорошо знает русский язык? На это старик- афганец, чуть помедлив, пояснил, что долгое время учился в Киеве.
Наш грязный и оборванный вид вызвал у старика скорее отвращение, чем сожаление или сочувствие. Конечно, мы понимали, что выглядим ужасно, поэтому попросили привести себя в божеский вид. Старик сразу одобрил нашу просьбу и отвёл нас в душевую. В качестве смены он дал нам два комплекта афганской одежды: длиннополая рубашка и широкие короткие штаны. Он пояснил, что в любом случае мы не можем ехать дальше в советской военной форме. Спустя ещё пару минут, афганец принёс нам два куска розового и удивительно ароматного мыла. Чудесный запах заполнил всё вокруг, опьяняя и будоража воображение. (Странно всё же устроен наш мозг: этот запах на всю последующую жизнь остался в глубинах памяти, в рецепторах обоняния. Стоит мне столкнуться с подобным запахом, как мгновенно вспоминается этот дом, и этот кусок розового мыла).
Мыться пришлось холодной водой, но нас это не смущало. Обильные струи воды стекали по нашим худым телам. Как давно мы не видели воды и мыла! Как давно не имели возможности просто ополоснуться водой! Конечно, за один раз мы не могли смыть многомесячный слой грязи, въевшейся в кожу. Но что-то всё же удалось. Но вот позор плена и горечь нашего положения мы не могли бы смыть и за десяток помывок.
Оделись в предложенную одежду. Конечно, она показалась нам смешной, почти нелепой. Но она была лёгкой и чистой, пусть и не новой. Огорчило, что разбитые и разваливающиеся армейские ботинки нам пришлось одеть снова на босу ногу - обуви для нас не оказалось.
Почувствовав некоторое облегчение после помывки и смены одежды, мы даже немного приободрились. Проследовали в узенькую комнатку без окон, она напомнила мне чулан. Нас заперли изнутри. Охрана, насколько мы поняли, постоянно присутствовала в доме и во дворе.
Мы сидели на полу и всё пытались согреться после холодного душа. Дрожь волнами пробегала по нашими телам, голодные желудки давно напоминали о себе. У нас еще оставалась последняя смятая советская сигарета, одна на двоих. Это хоть как-то порадовало.
Я затянулся сигаретой и передал её товарищу:
-Да, Жорик, влипли мы с тобой окончательно. Теперь совершенно неизвестно, что нас ждёт.
-Похоже, назад нам дороги уже нет. Свои-то нас точно расстреляют - измена Родине как-никак получается.
-Ты еще вернись на Родину, чтобы тебя смогли расстрелять.
Мы замолчали, говорить больше не хотелось.
Через день мы тронулись в путь. На переднем сидении джипа ехал новый попутчик, указывая дорогу водителю. Это был тот самый старик-переводчик. Дорога оказалась долгой и очень утомительной. За окном пролетали редкие пакистанские селения, изобилующие уличной торговлей. Зелёные оазисы чередовались каменистыми, пыльными просторами. Встречались и промышленные предприятия, стоявшие отдельно, на ярко крашеных стенах виднелись английские надписи.
Дороги были в хорошем состоянии, по ним медленно двигались грузовые машины, заполненные "под завязку". С интересом рассматривали мы легковые автомобили, диковинных и неведомых нам марок. За всё время пути остановок практически не было. Впрочем, одна была.
Был уже вечер, солнце почти опустилось за горизонт, тут мы и остановились на выезде из небольшого посёлка. Мы с Жорой вышли из машины и прошлись немного по поросшей зелёной и сочной травой обочине, вдохнули свежего воздуха. Стало значительно теплее. Рядом, через дорогу, разместилась придорожная "харчевня". Небольшой ветерок доносил ароматный запах жареного мяса и каких-то восточных приправ.
Я подумал с большой надеждой: "Неужели они, наконец, остановились перекусить? Целый день эти люди едут без пищи и воды. Откуда у них силы берутся? Может быть, и нам хлеба дадут, ведь желудок уже практически "присох к спине".
Двое охранников вышли из машины и, пропуская большой поток мчавшихся автомобилей, осторожно перешли дорогу, скрылись в придорожной закусочной. Вскоре они показались снова - каждый нёс по несколько бумажных тарелок с мясом, густо политым каким-то соусом, и стопкой лепёшек.
Нас с Жоркой отвели в сторонку и усадили в глубокий ,заросший высокой травой кювет, так чтобы не было видно с дороги. Каждый получил по куску лепёшки и бумажную тарелку с кусочками мяса,густо залитого соусом . Надо сказать, что мы слишком опрометчиво набросились на незнакомую еду. Уже через пару секунд мы сидели с вытаращенными глазами и не могли сделать ни одного дыхания. Наконец, прокашлялись. Во рту и горле нестерпимо горело от острого соуса, было такое впечатление, что я глотнул обжигающего кипятка. Незаметно для других мы стали выплёвывать на траву кусочки мяса, почти совсем сырого и несъедобного для нас из-за приправы. Слёзы ручьем бежали из наших глаз. К сожалению, у нас даже не было воды, чтобы запить и прополоскать рот. Мы сидели, измученные голодом, и с сожалением смотрели на аппетитные с виду кусочки мяса, буквально, давясь слюной, но есть это блюдо просто не могли. И смех и грех. Местная кухня оказалась не для нас. Мы воровато сбросили на траву остатки мяса и принялись есть сухую лепёшку.
Мы уже тронулись в дальнейший путь, а внутри у нас всё еще бушевал "пожар" после такого угощения. Глубокой ночью мы остановились на ночёвку в удалённом от дороги селении.
Рассвет только-только забрезжил, а мы уже ехали дальше. Перед нашим поражённым взглядом предстали громадные горы-многотысячники. Их вершины уходили высоко в небо. Мы были в непосредственной близости от них, а это производило особо завораживающее впечатление. Какая мощь! Какое величие!
Дорога наша направлялась прямо к подножию этих исполинов. По мере продвижения к горам мы всё больше изумлялись: как вообще возможно преодолеть такую неприступную преграду?! Однако наша дорога, упершись в гору, резко свернула влево. Джип, натужно ревя мотором, медленно и тяжело поднимался по узкому серпантину дороги. Подъем был очень крут и, видимо, опасен. От одного взгляда в окно на увеличивающуюся пропасть охватывал ужас.
Одно неверное движение руля и - всем конец. Идущие по дороге машины порой просто прижимались к отвесным скалам своим бортом. Мы забирались всё выше и выше. На некоторых участках стали встречаться пакистанские солдаты. Сбоку от дороги, по всей её длине, тянулась нескончаемая труба водовода, преломляясь в стыках на крутых поворотах.
Небольшие "карманы" на трассе давали возможность для отдыха, пополнения запасов воды и вынужденного ремонта техники. На протяжении всего пути попадались многочисленные кучки мелкого битого камня. Видели мы и одиноко сидящих, запылённых рабочих в защитных очках, которые усердно долбили камни молотками, превращая его в щебень, который пойдет на строительство. Мне вдруг сильно захотелось вот так же оказаться одному на этой трассе и долбить этот камень.
Между тем, мы забрались на вершину неизвестного нам перевала, и перед нами предстал прямо-таки фантастический мир.
( Это были Сулеймановы горы, окраинные горы на востоке Иранского нагорья. Северные их отроги находятся в Афганистане, а в Пакистане они представляют систему субмеридионально вытянутых почти на 600 км параллельных хребтов с высотой от 1800- 2100 до 3441 м, разделённых сквозными долинами. . Сулеймановы горы имеют несколько перевалов и проходов).
Я смотрел на эту завораживающую картину и не мог налюбоваться: бесконечная горная цепь, окутанная белоснежными облаками, островки изумрудно-зелёных долин, полей и рощ, желтеющие каменистые вершины, голубая лента широкой, бурной реки Инд. Начался спуск, не менее опасный, чем подъем, поэтому особенно не пришлось полюбоваться открывшимся видом горного пейзажа.
Этот перевал мы благополучно преодолели, и джип по хорошему шоссе снова помчал на большой скорости, всё дальше унося нас вглубь чужой страны.
4
К вечеру мы въехали в большой и густонаселённый пригород. Сначала он сильно напоминал бедные афганские кварталы, состоящие из глинобитных построек. Показалось, что мы снова перенеслись в Кандагар. На улицах шла бойкая торговля, суета, встречалось множество людей, одетых на афганский манер. Скорей всего, это и были афганцы, поселившиеся здесь после бегства из своей страны. Этот народ нашёл здесь приют у своего братского и единоверного Пакистана.
По мере нашего движения менялась и картина за окном: она больше стала напоминать современный восточный город. Наш джип уклонился вправо, и мы снова очутились в пригороде города, долго петляли среди лабиринта глухих глиняных улиц.
Я спросил у старика-переводчика, невозмутимо сидящего рядом с водителем, мол, что это за город? Он гордо ответил: "Пешавар!"
Справка. "Пешавар - столица северо-западных областей Пакистана, граничащих с Афганистаном. После ввода советских войск в Афганистан в 1979 году Пешавар стал политическим центром для антисоветского движения моджахедов и был окружён огромным лагерем афганских беженцев. Многие из беженцев оставались здесь на протяжении гражданской войны, которая разразилась после ухода советских войск в 1989 году, правления талибов, оккупации американцами и союзниками в конце 2001.
Наконец, выбравшись из этого лабиринта, мы въехали на огромный, голый пустырь. Вдали на горизонте возвышался невысокий горный хребет, отливавший каким-то темно-синим оттенком. На его вершинах я заметил яркие огни. У его подножия протянулась длинная, зелёная полоска из деревьев.
Вечер уже наступил, но было ещё светло, окрестности хорошо просматривались. Справа, в километре от нас, одиноко стояло сооружение, похожее на тюрьму или крепость. Его окружали длинные, высокие стены с большими въездными воротами и сторожевыми вышками.
Прошло несколько минут, и джип, громко сигналя, остановился у этих ворот. Навстречу нам, отворив массивные двери, уже бежало несколько вооружённых людей.
Глава третья. Лагерь "Бадр"
1
Электрическая лампочка под потолком горит всю ночь напролёт. Свет намеренно не выключают, ибо охрана должна постоянно нас видеть.
Чёрт, никак не заснуть. И я снова смотрю то на ребристый потолок, то на дверь. Два стареньких матраса на полу - это наша постель здесь. Комната - маленькая бетонная коробка с крошечным оконцем, которое снаружи всегда прикрыто железной ставней. Правда, щель в ставне есть, так что можно иногда посмотреть на мир за окном.
В углу комнаты имеется металлическая дверь, выкрашенная в весёленький синий цвет. Больше ничего в комнате нет. Даже в домике на заставе "Памир" было побогаче с обстановкой. Чтобы как-то избавиться от яркого света, прикрываю глаза рукой и отворачиваюсь к серой стене.
Мой друг Жорик вроде бы уже спит, а вот мне мысли всё не дают покоя. Какое, интересно, сегодня число? Обязательно спрошу об этом у старика-переводчика, только что-то его не видно уже несколько дней. Скоро наступит Новый год. 1985-й. Каким он будет, что принесёт? И наступит ли он для нас с Беловым вообще? Вот это вопрос. Судьба наша до сих пор не решена. Думать о худшем мы с Жоркой уже устали, принимали всё происходящее с нами, как должное. Но было очень обидно, что никто и никогда так и не узнает правды о нас, не будет знать, где и как мы сгинули.
Трудно представить, что сейчас творится у меня или у Жоры дома. Какое горе, и какой позор обрушились на головы наших несчастных матерей, а также на отца Белова! Наверняка им уже сообщили, что их сыновья стали дезертирами, предателями и изменниками. Более того, добровольно сбежали к душманам. И не будет никаких оправдательных сообщений, мол, "пропал без вести". Это точно, не будет!
А отсюда мы ни письма, ни записки не пошлём. Это было бы спасением, но... Всё так. И мысль эта рвёт мне душу на части. Крохотная мыслишка всё же теплится в голове: может быть, представится возможность вырваться отсюда и вернуться домой. А для этого надо, чтобы "эти" оставили нас в живых. Впрочем, и среди "своих" нам придётся не сладко. Тоже ведь не будут с нами церемониться. В лучшем случае - "влепят" большой срок, а в худшем - "вышка" светит за измену Родине. А если разобраться, то кому это мы изменили, кого предали?! Много, ох, как много сложных вопросов возникает перед девятнадцатилетними (да и то еще не "стукнуло" столько) пацанами. Ну, теперь времени будет предостаточно, успеем надуматься.
Несколько дней минуло, как мы оказались в этом лагере. Моджахеды называют его "Бадр". Людей, что привезли нас из Кандагара, здесь уже нет, они вернулись обратно. У нас новая охрана, которая разместилась в палатке, установленной прямо за дверью "жилища". Дежурят наши охранники днём и ночью. Надо сказать, что желающих поглазеть на нас много. Но наши караульные строги и не подпускают никого без специального распоряжения руководства лагеря.
Поход в туалет - это была единственная возможность для нас с Жоркой выйти на свежий воздух. Нас выводили по одному и только один раз в день. Всякий раз, провожая "по нужде", ругали и раздражались, что до сих пор мы нуждаемся в такой необходимости. Туалет находился у противоположной стены крепости, так что во время движения можно было хорошо осмотреться. Как я понял, это был учебно-тренировочный лагерь для моджахедов.
Лагерь был достаточно большой. На нашей стороне, вдоль всей стены, находилось одноэтажное здание, поделённое на маленькие комнатки. Это было нечто вроде общежития. В центре этой постройки возвышалась мечеть. В углу слева - кухня. Кажется, там готовили пищу на весь лагерь. Дежурные приходили за едой и разносили её по своим комнатам. Правый угол длинной стены, продолжая ряд комнат, завершался офисом или резиденцией. Из всех серых сооружений он выгодно отличался добротностью и белизной покраски.
На сторожевых вышках моджахеды постоянно несли дежурство, особенно оно было усилено при въезде в лагерь. У одной из стен разместились своеобразные спортивные сооружения, у которых ежедневно собирались группы людей разных возрастов. В основном это был бедный и неграмотный сельский люд.
Они сидели прямо на земле и внимательно слушали всё, что им преподавали инструктора. Это были занятия от строевой подготовки до уроков по исламу. Конечно, упор делался на изучение стрелкового оружия, миномётов, РПГ (ручной гранатомёт), ДШК (крупнокалиберный пулемёт), а также старательно осваивалось и минно-взрывное дело. Какой-то азиат в кимоно давал уроки по карате, однако, несуразные и неуклюжие движения его учеников, особенно седобородых старцев, вызывали у нас с Жоркой только смех. Приходили на занятия и религиозные деятели. Они яростно и самозабвенно призывали своих учеников к священной борьбе с неверными.
Следует отметить, что интернациональный состав обучающихся "борцов за веру" был очевиден, это сразу бросалось в глаза. Однажды появились даже филиппинцы и малазийцы. Эти низкорослые человечки с чёрными глазами, в которых плескалась неприкрытая злоба, обязательно бросали в нас камнями, когда нас с Жоркой проводили мимо них. Сознаюсь, мне делалось страшно от осознания того, что все эти "ученички" скоро отправятся в Афганистан, чтобы убивать и калечить наших солдат. Естественно, кто-то из них и сам погибнет. Это-то меня не очень беспокоило - сами ввязались в чужую войну. Волновало другое: кем всё это придумано, ради какой высокой цели огромные массы людей калечат и убивают друг друга?! Лично мне, да и Белову, вчерашним выпускникам средних школ из далёкой и большой страны, мало были понятны мотивы разразившегося убийства одних людей другими. Нас будто забросили в это место на планете на фантастической машине времени. Шутка ли, мы "свалились" в Афганистан в XIV век...
2
За несколько дней, что мы провели в лагере, на нас пришло посмотреть много разных людей. Кое-кто пытался с нами наладить разговор, но, видя, что языковый барьер не преодолим, уходили, досадливо морщась.
Однажды в наш бетонный короб вошёл худощавый афганец, лет сорока, с узким лицом и чёрной клиновидной бородкой. Одет наш гость был в дорогую одежду. Поверх длиннополой рубахи на нём была одета добротная жилетка с множеством карманов и карманчиков. Он взглянул на нас чёрными глазами, и от этого колючего взгляда мы почувствовали сильное беспокойство. За ним в камеру вошёл наш старик-переводчик. Ему мы, честно говоря, даже обрадовались, как старому и доброму знакомому. Он являлся некой связующей нитью нас и внешнего мира. От этого человека мы могли хоть что-то разузнать. Переводчик приветливо поздоровался и, поглаживая свою белоснежную бороду, представил нам незнакомца.
Им оказался местный учёный богослов, проводящий в лагере занятия по изучению ислама, а также активный и непосредственный участник джихада (священной войны с неверными). Его очень уважали в лагере. Он держался очень важно и высокомерно, свои фразы произносил громко и официально, стараясь акцентировать наше внимание на наиболее важных, по его мнению, моментах.
Наш переводчик старательно переводил. Суть его речи заключалась в следующем: мы находимся в одном из лагерей подготовки моджахедов "Бадр", принадлежащем оппозиционной партии "Исламский Союз за освобождение Афганистана" (ИСОА) или "Иттихад-и-Ислами Моджахеддин Афганистон". Руководит партией великий человек-учитель Сайяф (эта фамилия нам с Беловым ни о чем тогда не говорила).
Я сразу вспомнил надпись этой организации на борту джипа, в котором мы ехали в Пакистане. Мулла ещё долго и восторженно говорил о священной борьбе с неверными, о её лидерах, о скорой и неминуемой победе над режимом Кабула и всеми "шурави". Заикнулся он и о перспективе освобождения братьев-мусульман по всей Средней Азии и Кавказу, о создании великого халифата. В конце своей высокопарной речи наш гость заявил, что учитель Сайяф великодушно сохранил нам жизнь. Однако, в ответ на эту милость, мы должны принять ислам и начать изучение священного Корана. Если этого не будет, то отношение к нам резко изменится и за нашу жизнь никто не поручится. Мулла ещё раз настойчиво повторил, что иного способа, чтобы остаться в живых, для нас нет.
Кормить и охранять нас бесконечно долго они не могут, да и не хотят. Есть много своих других проблем. Обучать нас основам ислама он будет лично сам.
Такой вот поворот судьбы вырисовывался. Впрочем, мы уже давно ждали развязки. Но такая перспектива всё же нас обескуражила.
-Можно нам подумать?
Я спросил это и с надеждой посмотрел на переводчика. Тот ответил почти мгновенно:
-А тут и думать нечего!
-Но мы же христиане!
Я ещё цеплялся за любые отговорки.
-А что вы знаете о своей религии? Прочтите мне хоть одну вашу молитву, назовите основные каноны. Ну, что же вы? Я жду.
Похоже, он слишком хорошо изучил нашу страну, учась в Киеве, знал и наши порядки. Мне нечего было ему ответить. Религии нас не учили ни дома, ни в школе. Во всей нашей округе "днём с огнём было не сыскать" ни церквей, ни попов. Да и другая "религия" господствовала в нашей стране в те годы. Разве мог октябрёнок-пионер-комсомолец учить молитвы?! А как нам сейчас была нужна и важна вера наших предков!
Мы переглянусь с Беловым и как-то нерешительно и совершенно беспомощно пожали плечами. Это было воспринято, как положительный ответ.
Мы с Жоркой шёпотом посовещались, после чего решили, что из этой затеи может что-то и получится. Впрочем, выбирать нам приходилось из двух: принять ислам и остаться в живых или погибнуть, не дожив и до девятнадцати.
По глазам муллы мы поняли, что он не верит в наше искреннее желание принять ислам. Мы не внушаем ему доверия, а стоит ли ему, в таком случае, тратить на нас своё время. Проще было бы прямо сейчас "шлёпнуть" нас, необрезанных "кяфиров". Раз - и проблема с нами будет решена.
К великому сожалению муллы, наша судьба находится не в его власти. Перед уходом наш гость сообщил, что незадолго до нашего появления в лагере, в соседней комнате жили пятеро "шурави". Все они приняли ислам, изучили язык и были вывезены в разные страны, в которые сами и пожелали.
Вот это новость! Она подарила нам надежду, что слабым огоньком зажглась в наших сердцах. Может быть, и нам в дальнейшем удастся выехать отсюда.
На следующее утро мулла принёс нам две тощие брошюрки неизвестного издательства, в которых на русском языке были напечатаны суры Корана. Смысл передавался очень коряво, с множеством ошибок и описок.
Каждый день наш новый учитель давал нам задания, а мы должны были выучивать небольшие тексты. Следующим утром мулла проверял и корректировал произношения сложных арабских слов, задавал новое задание. Общаться с муллой без переводчика мы не могли, чем очень сердили его. Ко всему прочему наш афганец-переводчик сообщил, что надолго должен уехать из лагеря. Он, правда, успокоил нас, мол, найдёт себе замену.
Изучение новой науки мне давалось с большим трудом, вот и относился я к ней несерьёзно, по-мальчишески и совершенно безответственно. Наверное, я до конца так и не осознал, что с такими вещами не шутят, и что я "играю с огнём" или "хожу по лезвию бритвы".
Мулла быстро "разобрался" со мной и от этого явно возненавидел меня. Он всё время зло зыркал в мою сторону и говорил всем, мол, этот "кяфир" учиться не хочет, а, значит, это кровный враг! Я думаю, он невзлюбил меня и за мою открытую иронию по отношению к предмету учёбы. Ясно дело, не нравился ему и зеленый цвет моих глаз, светлая кожа и волосы. Вот и по-русски я продолжал разговаривать, несмотря на строжайший запрет.
Жорка был моей противоположностью. Он был смуглым, тёмноволосым, с карими глазами-вишенками. А ещё он более старательно взялся за учёбу. Впрочем, я думаю, он к любой учёбе относился добросовестно. Мулла явно был доволен успехами Белова, относился к нему с видимым расположением и доверием.
Однажды мне просто и популярно объяснили, что от результатов моей учёбы будет зависеть, не много - не мало, а моя жизнь. И это предупреждение последнее. Пришлось внять этим словам и изменить отношение к изучению основ ислама.
К нашей охране добавили двух человек. Это были два молодых, безусых и безбородых парня, наверное, им не было и двадцати. Наверняка, они были из какого-то афганского города, так как очень отличались от простых крестьян. Они являли полную противоположность друг другу, как и мы с Жоркой. Один из новичков был маленького роста, он вечно изображал из себя этакого "опечаленного героя", мне он напоминал театрального героя Пьеро. Другой, напротив, был высокий, очень весёлый, комично и талантливо пародировавших всех вокруг. Мне кажется, он даже своим поведением переходил все границы дозволенного для правоверного мусульманина. Это поведение не вписывалось в атмосферу войны, в которой все мы пребывали. Впрочем, даже в подобные тяжёлые времена находятся такие балагуры и весельчаки. Звали их Хан-Ага и Камаль.
Появился у нас и новый переводчик. Это тоже был молодой афганец (вряд ли ему было более тридцати), приятной наружности и аккуратно одетый. Родом он был из Кабула, коренной житель. Звали нашего переводчика Абдул Васе. При обращении к нему всегда добавляли уважительное слово "инженер", очень почитаемое в Афганистане. Действительно, Абдул Васе когда-то учился в Ташкенте в Автодорожном техникуме, а потому, для неграмотного контингента лагеря он считался учёным человеком.
Не знаю, как по инженерной части, но вот переводчик из него был никудышный. По-русски он знал не больше пары десятков слов. Следует сразу оговориться, что человеком Абдул Васе оказался воспитанным и очень порядочным. Он выгодно отличался от кровожадных боевиков и фанатиков-моджахедов, которые уже встречались на нашем пути. Никакой злости и агрессии к нам он не испытывал, напротив, всегда внимательно слушал нас, аккуратно записывая в свою книжечку новые русские слова. Для него мы стали уважаемыми учителями русского языка.
Мне кажется, что эта развязанная война ему была совсем не нужна, а оказался он на ней явно не по своей воле. С этим "учителем" мы и начали изучать язык дари (афганский диалект фарси).
Переводчик много и часто общался с нами, рассказывал о своей прежней жизни в Кабуле, об истории страны и о её правителях: Захир Шахе, Дауде, Нур Мухаммеде Тараки, Хафизулло Амине, о переворотах и смене власти.
С большим интересом он рассказал о вводе наших войск в Афганистан, припоминая подробности, страх и негативную реакцию горожан на ввод. Явился он и свидетелем дальнейших исторических событий, которые совсем изменили отношение к шурави в худшую сторону.
Не забывал Абдул Васе и об основной своей задаче - обучению нас языку и помощи в изучении религиозных догматов. Несмотря на его доброжелательность, мы всегда помнили, что он "из другого окопа", поэтому особенно не откровенничали с ним. (154)