Это был азарт, добыл чего-нибудь к столу - день удался.
Нынче пойдешь в магазин, никаких тебе неожиданностей, всего вдосталь, постоять приходится разве только у кассы в супермаркете. Надо только лупу с собой брать и читать внимательно состав на упаковках, если не хочешь наесться чего ни попадя, и то не факт, что убережешься, производители то, они знают уловки разные. А так, совершенно никакой радости.
А вот в девяносто втором, кажется, году, зашла я вечером в магазин в Москве, пусто на прилавках, полки зияют голодными разинутыми ртами, и зубы кафельные, так и клацают. И людей даже нет, которые отчаялись видно ждать чуда, а, может их уж того, на колбасу? ... тьфу ты, лезет же в голову..., хотя, времена лихие.
Тетки там в белых халатах и высоких крахмальных колпаках, одна стоит, другая под прилавком исследует. Опустелость такая, синим холодом отовсюду так и тянет.
И вдруг, продавщица выкладывает на стол два батона вареной колбасы, завернутые в серую бумагу, и стоимость отвешенной колбасы на уголочке этой бумаги шариковой ручкой написана. Я как раз рядом проходила, и тут неожиданно такое счастье вывалилось. Хвать я эти оба батона, стою, к груди прижимаю, не совсем еще даже верю происходящему, а продавщица мне говорит снисходительно: "Идите, оплатите сначала в кассу", - а я боюсь уже эти свертки из рук выпустить, вдруг уплывут, засосет их обратно, - эти пустые широкие синие полки, как лопасти турбинные. А тут еще позади меня жалобный голос, пожилая женщина стоит, и канючит: "может, вам многовато будет двух то батонов, может вы со мной поделитесь".
Поделилась я, конечно, куда деваться, еще женщина такая пожилая и тихая, была бы какая-нибудь грубиянка, я бы все себе заграбастала, без зазрения совести. А тут. ... Хотя, мне никак не многовато было.
Я тогда слонялась по родственникам, пока моя маленькая дочка в больнице на Ленинградском проспекте лежала. И я к ней каждый день ездила. Можно было бы и с ней устроиться в больнице, там лежали мамы, тоже из разных городов прибывшие, и не было, по-видимому, у них никого в Москве. А в больнице тепло и каша остается, но детей своих эти женщины не видели, можно сказать. Я попробовала. Они за койку то эту, и кашу, да чтобы поблизости с ребенком быть, должны были полы мыть и за едой в пищеблок с тележками ходить.
А площади какие, размах то там, ойе-ей! Вниз на лифте, одетыми, с громыхающими телегами, в которых судки и кастрюли, идешь, идешь, как на станции метро "Павелецкая", конца и краю не видно, только не посреди красоты беломраморной, а по тускло освещенным серым подземным переходам, где кажется, крысы только вот из-под ног разбежались и по черным, хотелось сказать, "рембрандтовским" углам попрятались; а ведь, и покойников, наверно, по этим же переходам-лабиринтам возят. Не дай бог, тут одной оказаться... Идешь, идешь по сквознякам то этим, друг за дружкой, среди таких же мамушек, да в очередь, в которую со всех корпусов и отделений стекаются нянечки и доставщики питания, и так три раза в день. График дежурства там у них. И времени на своих деток уже совсем не остается, измотанные все. Но им деваться некуда, нет у них тетки в Москве, даже троюродной.
А я приходила к своей дочке каждый день, помыть ее могла, ключ мне от душевой комнаты давали, погулять с ней, почитать, посидеть в обнимку.
В этот вечер шла я ночевать к своей дальней родственнице, троюродной тетке, но это по крови, а так, очень даже она нам близкой была, эта тетка. Они приглашали переночевать, а мне удобно, - от них утром пораньше можно было в больницу прийти. Тетушка жила на Юго-Западе, от больницы в двух автобусных остановках. Это несравненно ближе, чем в Балашиху каждый день мотаться, где мне тоже дали место для ночевки родственники мужа.
И зашла я в этот магазин рядом с теткиным домом, в надежде купить чего-нибудь к ужину. Зашла, и можно было сразу бы и выйти, делать там нечего. Но, засосало. Двигаюсь я медленно вдоль прилавков. Авось. Совсем пустой идти ночевать неудобно.
И тут такое везение. Но вот женщина жалобная за спиной. Отдала я ей, естественно, один батон. Потому, как если бы не отдала, потом совесть бы меня мучила. Да и посторожили мы с ней по очереди нашу колбасу, чтобы не умыкнули, пока бегали, одна за другой в кассу оплачивать.
Увесистый кусок вареной колбасы, кило на полтора, - это большая удача. Это потому, что конец смены, а продавщицы видно лишка для себя припрятали. Вот и выкинули.
И шла я по темной улице с этим батоном колбасы такая счастливая. И тетка моя, увидев его, кинулась меня целовать. И радовалась, что завтра мужикам ее: муж и зять на "шабашку" едут, работа подвернулась на выходные, будет им теперь что с собой дать. Нарежет тетка им бутербродов, а то дома только суп из голов копченой скумбрии! Тоже муж ее где-то добыл две рыбины, рыбу съели, а на головах еще и суп тетка сварила, изобретательница. Я бы не додумалась. И есть не отважилась, сказала, что не голодна вовсе.
Налили они мне винца. С устатку, и согревшись, сижу я, расплывшись на стуле, и разомлев от удовольствия, в их теплой маленькой кухне, и тетка напротив: " и шож я в тэбе такая влюбленная..." - весь вечер мне глазами изъясняется. Живем! Авось, и завтра где-то, что-то.
А нынче?! Колбасы полные прилавки, начитаешься, пока выберешь. А брать не хочется.
Фото с Pixabay.
Предлагаю почитать:
Щи да каша - пища наша. Эх, картошка - объеденье! Что помнится.
Сельмаг. Сельпо. Ситник. Зарисовки из детских воспоминаний о жизни в поселке.