Кто же из родителей не желает своим детям счастья? Все желают. Только зачастую берутся устроить жизнь детей на свой лад, так, как это им с высоты собственного опыта представляется. Только чужое счастье – оно и есть чужое, даже если и родительское. Об этом история моей знакомой Ольги Львовны.
Пригласила она меня в светлый праздник Радоницы, когда встретились случайно у могилы её дочери:
- Зайди когда-нибудь, попроведай старуху, одиноко мне, горестно… Расскажу-то тебе чего…
Я и зашла при первой же оказии, а оказалось, что не просто зашла, рассказала мне Ольга Львовна про свою внучку, которая толи ей приснилась, толи в самом деле приезжала проведать старуху...
Дом Ольги стоял у самого леса, молодой еловый подсад в последние годы подступил чуть ли не к самому крылечку, обороняться от него не стало сил. Да и сам дом со смертью хозяина как-то разом обветшал, по срубу местами пополз мох – верный признак разрушения. А когда-то в этом доме жила весёлая и дружная семья, впрочем, когда-то, это давно, ещё до войны. А потом поселились они с мужем, которого неведомо каким ветром занесло в эти края, за неимением местных парней она за него и вышла, хозяйкой всегда сама была, оба с мужем много работали, детей растили – сына и дочку.
А в прошлом году, будто дикий ветер налетел на деревню, восемь человек только за зиму свезли на погост к разрушенной церкви. Вот и Ольга похоронила в эту зиму мужа и дочку. Муж хоть уж в годах был, болел – не диво, а вот дочка… Дочка – это Богова кара, как считала сама Ольга, за свершённый когда-то грех. Всю жизнь за этот грех расплачивается, всю душу извела, так и прожила, не имея покоя. Вот и сын совсем отшатнулся от дома, будто чувствует, что она, мать, всю его жизнь исковеркала. А она-то при чём? Хотела, как лучше…
С этими невесёлыми мыслями Ольга ложилась и вставала. Вот и сегодня подошло уж время корову в поскотину гнать, а она всё ещё со своей израненной душой совладать не могла.
Кто-то робко постучал в окошко. Встала с трудом, отдёрнула занавеску, перекрестившись, воскликнула: «Боже милостливый!» За окном кучковалась какая-то молодёжь, парень и две девчушки. Откуда? Утро раннее, автобус ещё не приходил, с луны что ли свалились? Не пострашилась, пошла открывать, решив про себя: «Будь, что будет… да у меня и брать-то нечего…»
Впустила в дом, не спрашивая, кто и откуда, только почувствовала, как дрогнуло и сжалось её сердце, будто померещилось что-то. Она постояла минутку, подождала, пока боль отпустит, оживилась при виде молодых и светлых лиц, отметила только про себя: не пьяные…
- Бабушка, у вас нельзя ли молочка купить? Мы тут у вас на берегу ночевали, в палатках, продрогли совсем…
- В палатках? Да что вы, милые, какие сейчас палатки, ночи-то вон до чего холодные. И роса… Вы бы постучались с вечера, я бы пустила, места-то вон сколько, а народ где? Вон только на карточках и остался, - и она махнула рукой в сторону стены, где висели увеличенные портреты мужа и детей. Заметила, что одна из девушек подошла к стене и стала внимательно всматриваться в лица на портретах. Другие увлеклись рассматриванием трав и цветов, которые, засушенные, пучочками висели у неё вдоль всей переборки. Спрашивали: от чего да зачем она их насобирала. А Ольга, забыв и про корову, которая время от времени напоминала о себе неистовым рёвом, взахлеб рассказывала о том, как ходит по лугам в поисках нужных трав, как в зимние вечера заваривает их и пьёт с мёдом, получая силу или, как говорят врачи, укрепляет свой иммунитет и никогда не болеет.
- Даже от людей стыдно. Спросят, бывает, о здоровье, а я и говорить не знаю чего… Не болею я… А это всё травки…
Вдруг та девочка, что стояла у портретов, спросила:
- А они где все? Вы разве одна живёте?
- Одна, милая, как перст, одна, вон с Зорькой только и поговорю. Мужа с дочкой Господь прошлой зимой забрал. Муж-то у меня хороший был, добрый, работал хорошо, славился по всему району, уж и на пенсии-то был, так везде просили то чего подколотить, то печку переложить – всё умел. А вот у дочки жизнь не задалась, не по той дорожке пошла, намаялась я с ней…
Ольга заметила, как заволновалась девушка, спросила тихо-тихо, Ольга едва и расслышала:
- А сын? Как зовут сына?
- Дак Алёшкой его кличут, в городе он, редко ездит, совсем отшатнулся от дома. С жёнами ему не везёт, то одна попалась чистая проходимка. Помогали, помогали им, дом выстроили, денег валили немерено, а выставила она его в одном пиджачишке. Не дала ему ничего, а может, сам не взял, гордый больно. Сейчас с другой живёт, вроде ничего бабёнка, с ребенчишком её взял, своих-то так и не нажил, а приедут другой раз ко мне, я и наблюдаю, лежат в отворотку, как чужие. Разве же это жизнь?
- А ты что, милая, интересуешься-то? Знаешь его али как?
- Да нет, не знаю, а повидать бы хотелось…
Корова на дворе опять заревела громко, протяжно. Ольга охнула и, не желая отпустить нежданных гостей, засуетилась:
- Вы подождите… Я скоро, скоро…
Торопливо выставила на стол хлеб, масло, молоко, подумала и достала палку колбасы, купленную вчера на машине, которая заезжает к ним иногда поторговать продуктами.
- Вы грейтесь, чайник вот кипятите, я сейчас, мигом, Зорьку в поскотину отведу, и мы с вами чайку попьём. Рада я людям-то, ой, как рада, всё одна да одна, боюсь, и разговаривать скоро разучусь…
И она поспешила за дверь, на ходу прихватывая резную палку, которая стояла в углу сеней.
Вернулась и правда, быстро, но гостей в доме уже не застала, калитка была аккуратно прижата лопатой. Испугавшись, не натворили ли гости чего, поспешила в дом, проверила под матрасом узелок со смертным, деньги были на месте. Подошла к тумбочке с иконкой, увидела какой-то конверт, развернула и прочитала: «Бабушка Оля, передайте Алексею Павловичу, что мама умерла весной, перед смертью очень просила меня разыскать его, а я вот не сумела выполнить её просьбу. Передайте, что у меня всё хорошо, учусь, работаю. Не болейте. Ваша внучка Марина».
На улице неожиданно потемнело, грянул гром и забарабанил по стёклам ливень, будто само небо разгневалось на Ольгу за то, что почувствовала, но не разглядела родную душу, выпустила пташку из тёплых ладошек. «Что я натворила? Что натворила?» - шептала она, натягивая на плечи старую вязаную кофту и выбегая прямо под острые струи дождя. Она бежала к реке, к обрывистому берегу, где под сосной и раньше, и теперь собирается молодежь. Красивее места и придумать нельзя. Но она уже никого не застала, только дымился ещё костерок, под струями дождя сердито шипели поленья. Сложив ладошку домиком, Ольга долго вглядывалась в туманную даль реки, но завеса дождя не позволяла ничего рассмотреть. Она повернулась и побрела обратно.
Не заходя в дом, завернула в сарай, долго стояла, держась за сердце, которое радо было выскочить из груди, а потом тяжело наклонилась и под перевёрнутой столетней кадушкой нашарила холодную железную коробочку, которую уже начала грызть ненасытная ржавчина. Смахнула передником пыль, прижала, как великую драгоценность и понесла коробочку в дом. Не раздеваясь, сразу приступила к делу, долго возилась с ножом, чтобы открыть. Потом открыла и достала будто только что вынутые из сумки почтальона письма, их было три. Три письма в голубеньких конвертах. Письма, которые пришли её сыну Алешке вскоре после того, как он вернулся из армии. Какая-то девушка писала ему, что отец-полковник против их любви, что это он специально посадил Алёшку на гауптвахту, а её той же ночью силой увёз к тетке в Зарайск. А ещё она писала, что ждёт ребёнка…
Ольга тогда очень сильно испугалась, испугалась того, что сын, только что вернувшийся из армии, опять уедет от неё, уедет, быть может, навсегда, ведь неизвестно, что с ним поделает отец-полковник, которому её Алёшка в зятья никак не подходит. Да и девушка, городская, неизвестно, что за птица, может, и не Алешкин ребенок, повесит на него… Так и спрятала письма, взяла грех на душу. С тех пор она почувствовала, что впала Господу в немилость, всё в её раньше такой спокойной и благополучной жизни пошло наперекосяк. Видела, как мается Алёшка, уезжал даже куда-то, понимала, что зазнобу свою ездил искать, да так ни с чем и вернулся. Вроде всё потом улеглось, а посмотреть если издалека, так ничего и не сложилось. А тут вот дочка, надо же…
Ольга начала мучительно вспоминать лицо девушки, хоть и плохо рассмотрела, но постепенно стало ей казаться, что она – вылитый Алёшка, и лицом, и статью…
- Что же я сижу-то? – всполошилась Ольга. – На автобус ещё успею…
Она сунула коробочку с письмами за пазуху и поспешила из дома.
Дорогие читатели! Буду благодарна за лайки и комментарии! Делитесь с друзьями!