Глава 1
Уже довольно немолодой сероглазый мужчина, почтительно тронутый обильной проседью в некогда густых каштановых волосах, проснулся погожим пятничным утром последнего декабрьского дня в чудесном и мечтательном настроении, невольно ожидая от кануна нового года чего-то неуловимо-волшебного, чего-то такого, чего ожидают люди в этот светлый праздничный день, даже если никаких явных предпосылок для этого не обнаруживается.
Поднявшись с жестковатой от времени односпальной кровати и оторвав от настенного календаря предпоследний листок, Антон Михайлович неспешно привёл себя в порядок, заварил на кухне чашку сладчайшего какао, сел за небольшой прямоугольный стол и, глядя из окна, с приятным любопытством стал наблюдать за своими подопечными – серо-коричневыми воробьями, желтобокими синицами и сизыми голубчиками, что к этому часу уже благополучно облепили тощие ветки оголённых кустов, а также беспокойно бродили под ними в ожидании привычного кормления, которое сердобольный «орнитолог» затеял ещё с конца ноября и организовывал обязательно и каждодневно, участливо помогая пернатым созданиям пережить снежную и морозную зиму.
Допив вскоре свой сладкий напиток и тщательно вымыв чашку, худощавый мужчина вернулся в комнату и присел на корточки в углу у открытого деревянного шкафа, на нижней полке которого находились разноцветные целлофановые пакеты с птичьей провизией. Рассыпав слоями по двум небольшим пластиковым ведёркам различные крупы, семечки и зерно, Антон Михайлович всё аккуратно перемешал пластмассовой ложечкой и вынес ведёрки в прихожую, где тут же надел нелепого вида серую вязаную шапку, накинул такого же цвета старенькое пальтишко и, всунув ноги в потёртые коричневые ботинки, вместе с ведёрками с рыхлой смесью покинул квартиру, что располагалась на первом этаже пятиэтажного дома из желтовато-красного кирпича.
Сразу же после того как мужчина попал из блёклого узенького подъезда под косые солнечные лучи, зеркально отблескивающие от снега и назойливо слепящие, встретила его своими недовольными и корящими возгласами пожилая соседка, что жила этажом выше, прямо над квартирой Антона Михайловича.
– Снова выполз свою ораву крикливую кормить? – стоя у заснеженной скамейки, выпалила она.
– Они тебе так мешают? – невольно прищурив глаза, слегка обиженно произнёс Антон Михайлович.
– Все ведь окна обгадили! Ты мне стёкла мыть будешь? Да и верещат уже с раннего утра, ишь, какие прыткие!
– Вот что ты за старая карга такая, Софья Павловна? Радовалась бы, что можешь ещё слышать птичий свист да под солнышком ковылять, а не в могиле сырой лежишь, уж ведь годы-то не юные… тьфу на тебя! – неожиданно строго подытожил мужчина и про себя добавил: «Падлюка этакая!»
– Ох, ты ж какой бес! Это я-то старая карга, это я-то ковыляю? – гневно вскрикнула оскорблённая женщина и продолжила выражать своё недовольство уже не птицами, а хамским к ней отношением, однако Антон Михайлович более не обращал на неё никакого внимания и целенаправленно ступал короткими шагами по заснеженной широкой клумбе, что отделяла дом от асфальтовой пешеходной дорожки, аккуратно пробираясь сквозь безлистные серо-зелёные ветки кустов к опустевшим за вчерашний день кормушкам и пластиковым коробочкам на земле.
– Гули-гули-гули-гули, гули-гули-гули-гули, – стал он подзывать суматошно вспорхнувших пташек и щедро рассыпать по кормушкам приготовленные угощения, после чего утрамбовал ботинком снег под кустами и высыпал на то место ещё корма для голубей, которые в силу своего веса и размера не могли усидеть на тонких веточках и проникнуть в небольшие фанерные домики с крышами.
Далее Антон Михайлович, всё ещё разумно игнорируя непрерывные причитания сварливой соседки, возвратился в квартиру и некоторое время, глядя в кухонное окно, с добродушной улыбкой наблюдал за тем, как бойкие воробьи нагло выталкивали друг друга из кормушек, а нахохлившиеся голуби ворчливо топтались под кустами, усердно разбрасывая по сторонам своими розоватыми лапами рыхлую массу и выискивая в ней приглянувшиеся им зёрна и семечки. И только белощёкие синицы сдержанно сидели на ветках и безмятежно клевали продолговатые кусочка сала, подвешенные на тонких проволоках ещё накануне. Затем мужчина необходимо сварил себе обычной овсяной каши на молоке, неторопливо ею позавтракал и, снова посмотрев из окна на чудесную солнечную погоду, решил непременно отправиться на прогулку, тем более что на центральной площади, недалеко от которой он и проживал, прямо в эти часы должна была начаться новогодняя ярмарка, ознаменовывающая открытие традиционных предрождественских базарчиков.
Глава 2
Лёгкий морозец милосердно пощипывал Антону Михайловичу нос и щёки, а от свежего воздуха дышалось легко и свободно, однако редкие порывы ветра, внезапно вырывавшиеся из открытых переулков, всё же шаловливо залетали за поднятый воротник пальто и бесцеремонно похлёстывали шею и горло.
«Шарфик бы мне прикупить, – справедливо напоминал себе мужчина, неспешно шагая по узкому тротуару мимо кирпичных домов старого города, – да и парочка новых кормушек не помешала бы пташкам моим, зима ведь ещё бог знает когда закончится».
Свернув вскоре на широкую центральную улицу, выложенную плоскими брусчатыми камнями и ведущую прямо к продолговатой площади, в центре которой величаво возвышалась пышная ёлка с огромными синими и красными мерцающими снежинками, Антон Михайлович тут же очутился среди ярмарочных приземистых домиков и с лёгкостью уловил исходящие от них характерные веяния свежей выпечки, ароматы острых и душистых пряностей, а также ни с чем не сравнимые запахи приготавливаемых в эти самые минуты пахучих шашлыков.
«Неужто Масленица? – рассеянно озираясь по сторонам и стараясь не наскочить на кого-нибудь из многочисленных прохожих, беспорядочно снующих вокруг, шутливо удивился он. – Рановато ещё…»
Прошагав около сотни метров вдоль импровизированных мясных, блинных и шашлычных, Антон Михайлович благополучно вышел к площади, по краям которой также располагались похожие низенькие домики с откидными прилавками. Здесь же уже совсем не пахло ни варёной кукурузой, ни запечёнными картошками, ни рыбной ухой, ни наваристыми мясными бульонами. Местом вокруг площади по большей части завладели одни ремесленники, предлагавшие потенциальным покупателям свою оригинальную продукцию: изделия из обожжённой глины, вязаные покрывала и пледы, мелкие металлические и серебряные вещи, украшения из янтаря и полудрагоценных камней, плетёные корзины и коробы разных форм, кожаные браслеты и бусы, деревянную кухонную утварь и прочее неисчерпаемое имущество. С интересом осмотрев ассортимент нескольких лавочек, мужчина подошёл к одной из тех, где торговали вязаными вещами. Остановив вскоре свой выбор на нескольких моделях широких шарфов, Антон Михайлович взял один из них в руки, потёр его пальцами, после чего приложил к шершавой щеке и недоверчиво произнёс, обращая свои слова к озябшему продавцу – молоденькому красноносому пареньку:
– Шерстяной шарфик-то? Или китайский?
– Шерстяной, отец! – с улыбкой ответил юноша. – Из овчинки, мать моя сама вязала… пряжа крепкая, мягкая, приятная…
– Да, крепкая! – согласно ответил мужчина, распрямив по всей длине чёрное с белыми и серыми продолговатыми полосками изделие и несколько раз потянув его туда-сюда. – И сколько просишь за него?
– Две тысячи, отец…
– Ну-у-у… – это дорого для меня, куда там… – безрадостно протянул Антон Михайлович и стал аккуратно складывать явно приглянувшуюся ему вещицу.
– А может, вам ещё что-нибудь нужно? Для комплекта… Я бы тогда и скидочку сделал… варежки например...
– Да нет, у меня карманы имеются… не нужны мне варежки, кормушку бы мне ещё для птиц, да то – другое…
– Да как же – другое? – удивлённо воскликнул парень. – Батя мой – столяр, через три палатки отсюда торгует, есть у него кормушки. Пойдёмте, я вам покажу. Коля, присмотришь пару минут? – выйдя из-за прилавка, обратился он к бородатому коллеге из соседнего домика.
– Присмотрю, конечно! – высунувшись из бокового окошка, ответил ему рыжий бородач, после чего Антон Михайлович вернул на место шарфик и проследовал за своим собеседником.
– Ну вот, выбирайте, пожалуйста… тут и скворечники, и кормушки имеются… ежели что приглянется, тогда и на шарфик полтысячи скину, так уж и быть! – снисходительно пояснил юноша, лучезарно улыбнулся отцу и поспешил воротиться к оставленному торговому месту.
Глава 3
Подобрав по своему кошельку парочку самых незамысловатых птичьих домиков с крышами и получив обещанную скидку на шарфик, Антон Михайлович, вполне довольный плодотворной прогулкой, неспешным шагом направился в сторону своего дома. Войдя в квартиру и приятно раздевшись в тёплом помещении, мужчина решил отложить привязывание кормушек к худой рябине, что высилась рядышком с кустами, где ежедневно питались его ненаглядные птахи, на следующий день, а сейчас же принялся готовить себе обед, после которого по привычке намеревался предаться полуденному сну.
Когда Антон Михайлович неожиданно пробудился от звуков взрывающихся за окном петард, стрелки настенных круглых часов в виде золотистого корабельного штурвала приближались к трём часам пополудни. Решительно пытаясь вспомнить приятный сон, что снился ему ещё мгновение назад, мужчина некоторое время полежал на кровати, после чего, окончательно потеряв нить развеявшегося сновидения, поднялся на ноги и пошагал на кухню. Приготовив там чашку своего любимого какао, Антон Михайлович вернулся в комнату, сел на край кровати, включил цветной кинескопный телевизор, располагавшийся в нише широкого шкафа напротив, и стал машинально щёлкать пультом в надежде отыскать какую-нибудь занятную передачу. Остановившись вскоре на вещании приглянувшегося ему ретроконцерта, мужчина удобнее устроился на кровати, прислонившись спиной к стене, и тут же окунулся в сладостные воспоминания о своей молодости, услужливо навеваемые ласковыми и весёлыми мелодиями.
Просидев чуть более часа перед голубым экраном, Антон Михайлович взглянул на настенные часы и решительно выключил телевизор, после чего поднялся с кровати и должно проследовал на кухню, чтобы незамедлительно приступить к приготовлению новогодних блюд: парочки бесхитростных салатов и нежной говядины с картошкой и морковью.
– Ещё бы было с кем отмечать, – кисло пробормотал он себе под нос, доставая из холодильника купленные накануне продукты, – но праздник есть праздник, каким-нибудь супом не отделаешься…
Провозившись около двух часов с новогодней стряпнёй, то и дело поглядывая сквозь стекло духовки на меняющее свой цвет мясо и иногда протыкая его вилкой, Антон Михайлович засунул свежие салаты в небольших кастрюльках в холодильник, выключил духовой шкаф, оставив в нём ароматное мясо, и педантично разместил на низком овальном столике в центре своей комнаты, между кроватью и телевизором, хрустальную вазу с мандаринами и яблоками. Он также поставил в центр стола пачку апельсинового сока, плоскую бутылку дешёвого коньяка и довершил незамысловатую сервировку столовыми приборами с парой тарелок, высоким бокалом для сока и достаточно вместительной рюмкой. Ничуть не устав и пребывая в каком-то равнодушно-легкомысленном настроении, мужчина снова взглянул на круглый циферблат золотистых часов и слегка озаботился тем, что до полуночи оставалось ещё предостаточно времени. Поразмыслив самую малость, Антон Михайлович надел серые плотные брюки, такого же цвета шерстяной свитер и вышел из комнаты. Нацепив на ноги свои неизменные коричневые ботинки и накинув на плечи любимое и единственное пальто с высоким воротом, он обмотал шею новым шарфом, натянул на голову вязаную шапку и, взглянув в овальное зеркало, что уже лет десять висело на одном и том же месте в прихожей, с лёгкостью покинул квартиру.
На дворе к этому часу уже ожидаемо зажглись фонари, а в самом центре города красочно воссияли разноцветные гирлянды и стоячие украшения в виде огромных снежинок и проволочных сохатых оленей.
Дошагав в скором времени до центральной площади, где большинство недавних торговцев уже закрыли ставни своих лавочек, оставив под их крышами пышную бахрому из зелёной и белой ёлочной мишуры, Антон Михайлович неподдельно изумился почти полному безлюдью. У высокой красавицы-ёлки лишь с десяток людей фотографировали друг друга на мобильные телефоны и то и дело пытались угомонить своих озорных детишек, чтобы и те отчётливо запечатлелись на памятных фотографиях.
«Ну да, ну да… последние приготовления, все уже у домашнего очага, – небрежно окинув пространство вокруг себя, тоскливо сообразил мужчина. – Высыпят теперь только ближе к салюту…»
Полюбовавшись ещё некоторое непродолжительное время огромной пушистой красавицей в центре площади, Антон Михайлович неспешно прошёл в близлежащий парк, в центре которого снег в широкой выемке из-под нынче выключенного фонтана подсвечивался бирюзовыми прожекторами так, словно даже зимой здесь стояла аквамариновая вода, обошёл его по прогулочной дорожке вокруг и снова воротился на главную улицу, уже подумывая о скором возвращении домой. Нерасторопно минуя невысокие многоквартирные дома, по большей части трёхэтажные, мужчина с доброй завистью в сердце смотрел на их украшенные бумажными снежинками и мигающими змеями гирлянд окна и тихонько радовался за всех неизвестных ему людей, что сейчас в своих семейных кругах умиротворённо и живо подготавливались к празднованию одного из самых тёплых и красочных событий в году. В то же самое время он старательно подавлял откровенную досаду за своё нынешнее одиночество и безвозвратно ушедшие годы, в течение которых ему так и не удалось обзавестись собственной семьёй.
Антон Михайлович негромко всхлипнул, вытер краем шарфа заметно увлажнившиеся глаза и понуро побрёл дальше в сторону своего дома, однако, пройдя по малолюдной улице около пятидесяти метров, он внезапно остановился у некогда облюбованного им предприятия общественного питания, смутно походившего не то на придорожный ресторан, не то на второклассную закусочную.
Глава 4
Немного поразмыслив и прикинув в голове оставшееся до полуночи время, мужчина всё же решил подняться по нескольким широким ступенькам и войти в столь памятное ему ещё с молодости заведение. Как сообщалось в напечатанном на белом листе объявлении, прикрепленном к тыльной стороне стеклянной вставки в двери, с одиннадцати часов сего вечера в «Голубом Дунае» начиналась новогодняя программа, куда нужно было заказывать столики заранее, однако же сейчас можно было запросто посидеть в просторном зале и послушать белоголового музыканта, что на приземистой сцене уже готовился к началу своего продолжительного выступления и деловито настраивал чёрно-красную шестиструнную электрогитару.
Оказавшись во вместительном и тёплом помещении с приглушённым светом, которое было разделено невысокой решётчатой перегородкой из дерева на две части: слева располагалось два ряда столиков со стульями и с бордовыми диванчиками, а справа находилась компактная площадка для танцев, – Антон Михайлович решительно прошагал к барной стойке, жестом руки поприветствовал знакомого ему музыканта, чья сцена находилась правее, и запросил у полноватой темноволосой девушки пару рюмок коньяка, чашечку кофе и тарелочку бутербродов с тёплым паштетом. Сразу оплатив свой скромный заказ, любезный посетитель подошёл к одному из диванчиков, повесил пальто и шапку на стоявшую у высокого окна вешалку, присел за прямоугольный столик с закруглёнными углами и с любопытством осмотрел немногочисленных посетителей, которых насчитал около десяти. То были в большинстве своём немолодые женщины, какие-то неопрятные и угловатые – и все как одна отталкивающие и даже устрашающие.
«Ну что ж… видать, не судьба», – безрадостно изрёк у себя в голове Антон Михайлович и начисто осушил одну из только что принесённых ему рюмок.
Вскоре оживившийся музыкант настроил свой инструмент, поприветствовал всех здесь нынче собравшихся и начал своё сольное выступление с незамысловатых и весёлых мелодий, разбавляя их громкими отрывистыми словами, но уже совсем скоро, опрокинув за воротник несколько рюмок с прозрачной жидкостью, он кардинально сменил репертуар и совершенно гнусавым и протяжным голосом, небрежно покачиваясь из стороны в сторону, стал исполнять такие лирические песни, от которых на душе становилось особенно грустно и тоскливо. Сначала он проникновенно запел о пруде у дома в Подмосковье, где белый лебедь качал павшую звезду, затем было что-то про новую жизнь и ещё про зеленоглазое такси, а после расчувствовавшийся артист поведал о том, как упоительны в России вечера. Впрочем, от всей этой упоительности сердце Антона Михайловича стянуло таким тяжким унынием, что он тут же поднялся со своего места, немедля оделся и поспешил покинуть это «увеселительное» заведение, не одарив задушевного исполнителя даже сдержанными аплодисментами.
Выйдя из «Голубого Дуная» и сделав пару шагов с невысокой лестницы, Антон Михайлович неожиданно поскользнулся на нижней ступеньке и картинно повалился на бок, ощутимо ударившись коленной чашечкой об очищенный от снега асфальт.
– У-у-у, – импульсивно протянул мужчина и, схватившись руками за ногу и прижав её к телу, стал беспрестанно ворочаться на спине, мучительно корчась от нестерпимой боли.
Глава 5
Через несколько минут Антон Михайлович всё же потихоньку присел, затем аккуратно поднялся на ноги и, вытерев шарфиком скупые слёзы, нахлынувшие не то от боли, не то от досады, что не оказалось никого рядом, чтобы ему помочь, поковылял в свою пустую квартиру заметно прихрамывающей походкой. Оказавшись дома и затворив за собой дверь, мужчина медленно разделся в прихожей, прошагал в тёмную комнату и прилёг на кровать, где и пролежал почти до самой полуночи.
Интуитивно предчувствуя скорое наступление праздника, Антон Михайлович зажёг в комнате свет, занавесил плотные золотистые шторы и прошагал на кухню, откуда тут же принёс охлаждённые салаты. После этого он разогрел несколько кусочков мяса, к этому времени уже остывшего в тёмной духовке, выложил их на слегка углублённую тарелочку, туда же определил два ломтика ржаного хлеба и снова вернулся в комнату за стол. Включив свой старенький телевизор, мужчина с лёгкостью нашёл главный федеральный канал, на котором уже вовсю вещали новогодний концерт с эстрадными певцами и юмористами разных лет, и уже было хотел начать трапезничать. Однако настроение его оказалось таковым, что и кусок в горло не лез… тем временем за окнами уже стали раздаваться частые взрывы петард и фейерверков, неистово озаряя тёмное звёздное небо множеством ярких и разноцветных всполохов.
«Да уж… веселье такое, что хоть бери да вешайся», – не то в какую-то злую шутку, не то взаправду подумал Антон Михайлович, и эта мимолётная мысль так ловко и глубоко пронзила его разум, вгрызлась в него всей своей остротой, что с каждой секундой стала делаться всё более навязчивой и неотвязной…
Задумчиво высидев сие мышление с минут десять, мужчина тоскливо откупорил бутылку с тёмно-янтарным коньяком, налил в объёмистую рюмку жидкость со слабым ванильным ароматом и тут же опрокинул её себе в рот. Затем Антон Михайлович тяжело выдохнул, выключил телевизор, поднялся на ноги и вышел в прихожую, где снял с вешалки свой новый шарфик, растянул его по всей длине, как делал это перед самой его покупкой, и многозначительно произнёс:
– Да… пряжа поистине крепкая!
Затем мужчина шагнул снова в комнату, развернулся у открытой двери и расчётливо посмотрел на тонкую трубу, что по какому-то неведомому замыслу проектировщиков дома проходила прямо над дверным проёмом и была поддержана стальными креплениями. После этого он принёс из прихожей низкую табуретку, на которой обычно разувался, поставил её на пол под трубой и, не выпуская шарфа из рук, уверенно ступил на неё обеими ногами. Просунув один конец шарфа под трубу, Антон Михайлович тут же схватил его свободной рукой, спустил вниз с противоположной стороны и стал энергично обматывать мягким шерстяным изделием свою тощую шею, неумело пытаясь затянуть на ней замкнутую петлю в виде удавки…
Провозившись несколько минут со всё никак не поддающимся шарфиком и уже почти перестав ощущать прежнюю решимость, незадачливый висельник безнадёжно опустил руки, и слезливый взгляд его вдруг остановился на одной из двух птичьих кормушек, которые лежали на открытой нижней полке шкафа, в дальнем углу комнаты, куда он их и определил после возвращения с дневной прогулки.
– Повременю уж тогда до весны, – простояв ещё с минуту на табуретке, примирительно произнёс мужчина. – Кто же ещё этих обездоленных пташек накормит, раз Господь не вразумил их улетать на зиму в тёплые края? – подытожил он свой недолгий монолог и стал старательно освобождать шею от небрежно намотанного на неё шарфа.
А после колючих холодов, с самой ранней весны, раскидистые кусты и долговязая рябина начали постепенно прихорашиваться зелёной пышностью и невольно созывать на свои ветви истосковавшихся по живой пище птиц, что с превеликим ликованием стали поглощать первую мошкару и радостно заливаться звонкой и жизнерадостной песней, отчего у Антона Михайловича снова появлялось страстное желание жить, а чувство щемящего одиночества, которое внезапно вспыхнуло в последний декабрьский день и будоражило душу всю оставшуюся зиму, куда-то незаметно улетучилось, даже не оставив после себя и следа.