В какой деревне найдется картинная галерея и Дом творчества и, соответственно, насыщенная культурная жизнь?Можем подсказать один такой адрес: деревня Мороскино Горномарийского района Республики Марий Эл. Все благодаря тому, что здесь живет заслуженный художник республики Сергей Алдушкин.
Текст и фото: Алексей Макеев
При одном взгляде на поместье Алдушкина понятен размах его идей. Старинная изба и ворота с богатой резьбой, на другой избе – резная вывеска музея. На ней волжский пейзаж окружают осетры, водяные лилии, задумчивая русалка. Название выведено на марийском – «Ши-Йыл», то есть «Серебряная Волга». Входим через скрипучую дверь в избу.
«Это наш семейный дом, – рассказывает Сергей Алдушкин. – После смерти мамы в 2006 году дом достался мне, как самому младшему, пятому ребенку в семье. Я решил дом отреставрировать. Картины отца некуда было переносить, они вписываются только в деревенский интерьер. И я стал музей понемногу собирать. Экспонаты все местные, можно сказать, родные. Вот эта дуга для упряжи ямщика 1875 года сделана моим прадедом Ембатуровым Елизаром Петровичем. У него была целая артель, дуги они отправляли по России. Вот и фотография артели сохранилась. Это гармошка Ерошкина Никандра Петровича – нашего гармониста. Впрочем, раньше почти каждый играл на гармошке, а женщины – на гуслях.
Здесь же хранится архив деревни и окрестностей. Я собирал народные названия районов, деревень, оврагов, холмов. Очень важно знать и хранить историю малой родины. Основу архива создал местный житель Петров Фока Егорович. Он написал историю почти каждого дома в Мороскине, по его записям я систематизировал материал. Архив, как видите, совсем не пылится: сюда приходят жители наших деревень узнать о родных, о своих семейных домах».
СОВЫ, РУСАЛКИ И ВДОХНОВЕНИЕ
В архиве у многих жителей паспортные имена продублированы местными, которые ни в каких документах не значатся. Звучат они непривычно: Петр Хедор Лия, Силюн Миколай, Лазр Лёксандр, Кузьман Овоть, Тёпин Серге… Некоторых жителей чаще называют марийскими именами. Бывает, спросишь Васильева Анатолия – соседи пожимают плечами, а скажи «Патён Толя» – всякий знает.
Алдушкин придумал и символ деревни – сову. Резные украшения в виде сов – по одиночке и «семьями» – встречаются в его поместье повсюду. Рассказывают, что старинный родник в овраге издавна был пристанищем белых сов. И до сих пор там в зарослях гнездятся совы и филины.
Ну а символ музея и дома Алдушкиных – русалка. Обнаженные красавицы с рыбьим хвостом вместо ног здесь в любом виде: рисованные, глиняные, деревянные. Отец Сергея, Сергей Степанович Алдушкин, тоже любил писать русалок. Картин его сохранилось немного, качество их удивляет, ведь у него было всего четыре класса образования. Где отец научился рисовать – для Сергея загадка. Вероятно, в летние месяцы он ходил на берег Волги смотреть, как работают художники: местные виды привлекали живописцев не только Поволжья, но и москвичей. Отец Сергея в колхозе занимался творческой деятельностью: заведовал клубом, рисовал плакаты, писал и ставил пьесы в драмкружке… Культурная жизнь, судя по всему, в Мороскине кипела.
Сени дома – место мистическое. На полу разлеглась русалка, вырезанная из ствола липы; над ней – три большие картины «Жизнь отца».
«Этот триптих – моя курсовая работа в Суриковском институте, – объясняет Сергей. – Каким-то чудом удалось вернуть картины после экзамена. Тогда еще и в мыслях не было делать музей, но вот они сюда вписались единственно возможным образом – по размеру и по смыслу. В центральной картине запечатлен момент, как рождается образ у художника: к нему приходит вдохновение в виде музы, ему хочется задержать это мгновение, он ни о чем другом не думает… А на двух других картинах – будни отца, он был заядлый рыбак».
ТЯГА, НАСТЫРНОСТЬ И ПОИСК СЕБЯ
Отец умер в 1979 году, когда Сергею было 12 лет. Он вырос в окружении красок и холстов – старший брат, Вениамин, тоже занимался живописью. Неудивительно, что и Сергей увлекся ею.
«После восьмого класса я решил поступать в Йошкар-Олинское художественное училище, – рассказывает Сергей Алдушкин. – У меня не было подготовки, но была сильная тяга к рисованию. Приехал я в Йошкар-Олу первый раз в жизни. Мне 14 лет, я один, никаких знакомых. По жизни у меня всегда находились люди, которые помогали, настоящие наставники. В Йошкар-Оле меня приютил мой земляк Анатолий Иванович Трофимов – он был известным дизайнером в городе и преподавал в художественном училище. Не зная ничего обо мне, он поселил меня у себя и подарил первую в моей жизни хорошую беличьюкисточку. В училище один студент четвертого курса преподал мне первый мастер-класс – написал этой кистью кувшин акварелью…
После училища меня направили в Москву, в Суриковский институт (Московский государственный академический художественный институт им. В.И. Сурикова. – Прим. авт.). Не просто далось, только с третьего раза поступил. Два провала стали для меня серьезным вызовом. Человек я по натуре настырный, отступать не хотел. После каждой неудачи начинал рисовать еще сильнее, циклами зарисовки делал, анатомию проштудировал от и до.
Как художник я нашел себя на третьем курсе. В институте у меня композиция плохо шла. Зимой на каникулах решил рисовать для души. Сделал цикл акварельных зарисовок деревенского мира: бабушка вяжет чулочки, молодая женщина с ребенком, рыбак за починкой сети. Преподаватели оценили высоко. Думаю, во Францию на стажировку меня отправили именно благодаря этому циклу. Вообще, я очень благодарен институту, профессора там видят сущность творчества, они действительно помогли мне открыть себя. Почувствовал, что деревенская тема – это мое. Акварель в работе у меня стала преобладать, с 1997 года я почти полностью на нее перешел.
После окончания института меня тянуло в Мороскино. Никаких других вариантов не рассматривал. Здесь я чувствую связь с родной землей и предками. Хотя тогда Мороскино было настоящей дырой – ни дорог, ни газа.
Пока учился на четвертом курсе, закупил стройматериалы. Как приехал, сразу взялся строить дом для семьи. За лето управились. Сейчас сам удивляюсь: как хватило сил? Полы, потолки, окна, мебель – все сам делал. Когда успел? Еще ведь и рисовал, ездил в Москву, сотрудничал с галереей «Золотой плёс» – меня туда сразу пригласили после института. В строительстве, в быту, казалось, я мог запросто потерять себя как художника. Получилось наоборот. Заработка на все хватало. И до сих пор хватает – нам ведь много не надо на самом деле».
ПЛОДЫ ВИМЯ
Только дома и музея Алдушкину было мало. Так в деревне появилась внушительных размеров картинная галерея и Дом творчества. В конструкции здания угадывается высокий сводчатый ангар, модифицированный так, чтобы внутри было обилие дневного света. Большой камин – скорее, даже высокий каменный жертвенник – стоит почти в центре, по стенам развешаны картины. Тут же расположились габаритные музейные экспонаты: лодка-долбленка (бóтник, или, как говорят местные, «пóтник»), пятиметровые резные
украшения домов, сани, плетеный диван из дуба и черемухи. Такой диван выставлялся на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. Как говорят краеведы, является редчайшим образцом характерной марийской мебели.
«Галерея родилась из внутренней потребности коллекционирования, – рассказывает Сергей. – Сколько художников знаю, каждый признавался, что хотел бы собрать свою галерею. Здание Дома творчества и галереи появилось почти чудом. У нас в колхозе стояла разоренная ферма, председатель предлагал ее распродать. Железные конструкции я решил взять себе. Не мог только сообразить, как эту громадину разобрать. На следующий день прошел ураган, ферму повалил. Дело оставалось за вимя. У марийцев «вимя» – совместная работа, дословно можно перевести как «центр силы». У нас по деревням испокон веку так было: бросили клич, что нужна помощь, – люди идут помогать. Так ко мне человек 15 пришли с болгарками, сварками, тракторами. Конструкции распилили, перевезли сюда, по новой все сварили и поставили. Дальше – нужны фундамент и стены. Работали у нас тогда дорожники, дорогу делали. И с ними вимя получилось. Они материалы перевезли, землю выровняли, возвели конструкцию стен. Я им только стол накрывал и баню топил. Люди, как муравьи, отовсюду пришли и такое здание построили. Давно вывел для себя формулу: если делаешь нужное дело, помощь всегда придет, Бог помогает, если ты на правильном пути».
ПО НАИТИЮ
Какое-то единство коллекции в галерее с ходу угадать сложно: картины Алдушкин собирал, как он говорит, «по внутреннему наитию». Какие-то работы друзья дарили, другие через третьи руки попали, иные сам покупал. Почти у каждой своя история.
«Развесил картины тоже по наитию, – объясняет художник, – где-то гармония цветовая, где-то смысловая.
Вот эту работу написал Якимов Федор Иванович – мой первый учитель рисования в Емангашской школе. Он нигде не учился, но как здорово писал маслом! Здесь изображена продразверстка в Мороскине. Федор Иванович 1925 года рождения, воевал, фронтовик. Не знаю, что его подвигло написать об этом в 1987 году. Бывает, поражаешься, как художник быстро широкими мазками создает экспрессию. Здесь иное: скрупулезная работа о реальной жизни. В октябре 1918 года к нам приехали продотрядовцы Гузанов и Зубов. Местные жители их убили. Как видно на картине, события развивались спонтанно: одни были за советскую власть, другие – против. Потом прислали карательный отряд, народ разогнали, некоторых расстреляли. Напугали деревенских на многие годы, после этого все шли в колхоз безропотно. В общем, драма нашей жизни.
Надо сказать, художники здесь были в каждой деревне, земля эта рождает живописцев. В Мороскине несколько человек маслом хорошие картины писали. В Микрякове жил Оськин Лазарь, Суриковский окончил. Для таких глухих мест – уникальный случай. А это картина Алманова Николая – нынешнего самородка из нашей деревенской глубинки. Он не получил профессионального образования, но видение жизни у него исключительное: он смешивает примитив с чем-то потусторонним. А вот – самарская художница Анна Сливкова. Как она купается в цвете! Мужчины так не могут. Мы слишком правильные, что ли. У женщин какое-то космическое видение свободы.
А это ватага мороскинских рыбаков. Местная рыбацкая жизнь много лет привлекала людей искусства. На реке у них вся жизнь: сети ставят, проверяют, сушат, рыба прыгает, тут же уха, костер. Вокруг рыбаков то и дело ходили фотографы, художники, писатели. В 2007 году я собирал по деревне старые фотографии. Смотрю: этюд с дядей Прокофием, видно, что написан профессионалом. Мне говорят, что это рисовал некий Жора из Москвы, свою фотографию затем на память прислал. В Москве своему другу, художнику Василию Ивановичу Инчину, я показал фото. «Это же Георгий Эдуардович Сатель, – воскликнул он, – его мастерская этажом ниже моей!» Спустился туда, дверь открыла внучка художника Маша – Георгий Эдуардович к тому времени уже умер. Мы с ней подружились, она показала мне эскизы больших работ Сателя. Георгий Эдуардович с супругой приезжали к мороскинским берегам на своем катере в 1950–1960-е годы. Писали нашу деревенскую жизнь на берегу, влюбились в эту тему, несколько лет кряду приезжали. Несколько картонов тех работ сохранилось у внучки, она мне их передала. Это не то что эскизы, это зарисовки с натуры, очень ценные картины, энергетика здесь натурная, энергетика нашей волжской ватаги».
КАРТИНЫ ЛЕЧАТ
Работ самого Алдушкина в галерее почти нет. Во-первых, он из тех, кто не любит выставлять себя напоказ. Во-вторых, его основные картины – акварели, которые боятся света и экспонируются только во время выставок.
Портрет супруги Галины, написанный в 1993 году, Сергей Алдушкин считает одним из лучших своих портретов маслом. Написан он на третьем курсе учебы в институте, когда художник был в Мороскине на каникулах. Образ запечатлен с натуры: жена у окна ждала мужа домой, ждала рождения сына… Кстати, сейчас Алдушкины ждут сына на каникулы из Суриковского института. Можно не сомневаться, что Валентин Алдушкин продолжит череду живописцев из Мороскина.
«А это мое посвящение мороскинским рыбакам, – показывает Сергей панорамную картину. – Здесь два мира марийской души: ежедневная тяжелая работа и духовная стезя, где есть любовь, молодость, песни, мечта о русалке. Здесь личная драма – как мы с женой несем мир больной дочери. «Посвящение» я хочу написать фреской здесь – на шестиметровой стене. Нужно для этого закрыться на год. Сейчас у меня нет на это сил, но я чувствую поддержку рода, духи отцов и дедов говорят: «ты можешь!»
В Доме творчества собираются друзья Сергея и пару раз в год проходят мастер-классы по акварели с выездом на пленэры. Для размещения гостей по сторонам галереи сделаны шесть одноместных «кают». Алдушкин представляет свое детище как творческий корабль.
«В поездках я насмотрелся, как создают дома творчества художники, – рассказывает Сергей. – Например, во Франции, под Тулузой, у Жерара это настоящая юрта, которую он со всей обстановкой из Монголии привез. Там вокруг костра происходит общение. Я камин у себя сделал. Марийские старейшины решали важные вопросы возле костра, и мы собираемся здесь решать художественные задачи. На встречи мы приглашаем музыкантов, марийских гусляров, артистов, поэтов… Хочется, чтобы на моей родине было интересно. Это и есть патриотизм – жить у себя и создавать красоту, интересную, достойную жизнь вокруг».
Я застал «каюты» пустующими, но в Мороскине это не означает отсутствия творческого общения. В тот день в деревне оказался музыкант из Йошкар-Олы Василий Чернов. Договорились встретиться на роднике – как раз в том пристанище сов, откуда пошел символ Мороскина.
ДУХ ЗАКАЛЯЕТ
Все четыре переулка, пересекающие единственную улицу деревни,ведут к источнику. Не заблудишься. Сергей по дороге показал место, где в 1860 году его прадед поставил дом.
У дороги – железные понтоны, наполненные водой. Во время половодья такие понтоны, случается, плывут по Волге, «потеряв» хозяина и пристань. Эти экземпляры местные мужики выловили и притащили в деревню для пожарных нужд. Изящность расписанной в византийском стиле придорожной часовни подсказывает, что к росписи приложил руку местный художник и ценитель искусств. Алдушкин много чего делает для своих соседей и уверен, что деревня в России не погибнет. Насчет Мороскина это можно сказать определенно. Здесь жители дороги общими усилиями делают, создали кооператив по доставке газа, ремонтируют водопровод и колодцы, часовню построили, родник обустроили. «Каждому нужно делать добрые дела, тогда человек крепко стоять на ногах будет, это дух закаляет», – говорит Сергей.
Алдушкин считает родник особым «энергетическим местом». Издавна здесь брали воду, подходили на лошадях с бочками. Сергей и Василий испили бодрящей водицы, омыли головы, взялись за карандаш и флейту соответственно.
Василий Михайлович – увлеченный музыкант, выпускник Гнесинской академии, создатель оркестра старинных европейских музыкальных инструментов, композитор. На флейте он играл марийские и классические мелодии. Сергей подпевал: «Салым сола покшалнэт…» («Посреди села огромный дуб стоит»). В старину этой песней в деревнях провожали в солдаты. Говорили о марийских мелодиях, композиторе Якове Эшпае, помянули воззрения Германа Гессе в разговорах о нынешнем культурном потоке. Когда звучала флейта, Сергей делал зарисовки музыканта.
«Я пишу то, что считаю в жизни ценным, пишу реально происходящее – свое место и время, – говорит Сергей Алдушкин. – Особенно хочется ухватить то, что скоро утечет безвозвратно. Бывает, наваждение находит: все бросаешь, берешь карандаш, кисточку и пишешь. Очень здорово, например, запечатлеть настроение, которое было у тебя в данный момент. Блокнот у меня как дневник. Активно рисовать в блокноте я начал после института, в 2000-х годах. Мы с галереей «Золотой плёс» почти всю Европу объездили, в лучших европейских музеях побывали. Было много красоты вокруг, интересных встреч. В год я примерно четыре блокнота изрисовываю. Жизнь полна событиями, впечатлениями, эмоциями. Осенью смотришь в окно: слякоть, грязь на улице, все серое. Вдруг звонок: Сергей, приезжай с выставкой. Жизнь как гармошка – то скучно у окна, то вдруг в Швейцарию поездка. А оттуда домой тянет. И все это в блокноте запечатлено...».
Когда мы приехали на высокий берег Волги, Сергей тут же оценил пейзаж: лесистые острова в полуденном свете. И снова схватился за блокнот. «Работа у нас вечная, – говорит художник. – Пока мир существует, есть что рисовать».