ЧАСТЬ 2-я
Вернулся к польским литературным впечатлениям ещё и потому, что на днях, во время заседания в Вене глава МИД Польши Збигнев Рау пустился в литературные аналогии, но не смог своим польским умом понять или хотя бы задать вопрос: разделял ли сам Фёдор Михайлович категорический моральный ригоризм, считал ли неуместно процитированный писатель, что «гармония мира не стоит слезинки замученного ребёнка»? Ведь эти слова в романе «Братья Карамазовы» произносятся не от имени автора, но от имени Ивана Карамазова, который пытается поколебать веру Алёши и доказать этой дилеммой невозможность существования ни много-ни мало благого Бога, и, понятно, такой богоборческий пафос с сомнительной дилеммой убеждённый православный христианин Достоевский разделять никак не мог. А вот про Польшу и про поляков не раз писал. В частности, предвидел на века, что Польша никогда не простит России первенства в славянском мире. Правда, правящая «элита» России устремлена на запад и этот мир – не жалует. А я – продолжаю его постигать и потому публикую эти заметки, которые выходили частично в «Российском писателе», но снова – весьма злободневны!
БЫЛО ТАБУ И НЕТ
В кабинете «Русского мира» в Кракове я спросил у заведующей Хелены Плёс, кого она из современных краковских поэтов порекомендует почитать? Знаток русского и русского мира только махнула рукой: «И называть не хочу! Тем более выделять». Ну, тогда я сам погрузился в поиски, сразу, под сенью замков и костёлов. Мне в большом книжном магазине «Под глобусом» порекомендовали типичного сына «бескровной революции, покончившей с коммунистическим режимом» - одного из тех, кто пришёл на этой волне и, не стесняясь в выражениях, объявил о решительном разрыве с прошлым. Молодой тогда краковский поэт Мартин Светлицкий написал в одном из своих программных стихотворений: «Пора захлопнуть картонные двери и открыть окно, / открыть окно и проветрить комнату». Он стал известным, раскованным автором, продолжает писать последние лет тридцать «обновлённые стихи» про одно и то же, примерно в одном и том же ключе: бабы, алкоголь, сигареты; вокзалы, бары, гостиницы; улицы, кухни и подъезды; встречи и расставания. Вот стихи, которые теперь не актуальны даже в России - «38-я песня о водке»:
В моей квартире нет проблем
с алкоголем, поскольку
я пью в городе.
Пью в городе. Пью от страха,
пью на радостях.
Пью в городе. Пью в сумерках.
И в дни карнавала, и во время поста…
Пер. Игоря Белова
Известный поэт, публицист и литературный критик Лешек Шаруга назвал свою книгу о польской поэзии 1939–1988 годов (а это едва ли не самый сложный период польской истории) «Борьба за достоинство»…». Оказывается, и в Польше была своя rewolucja godności - раньше Украины. К чему она привела? К полной раскованности и потери ответственности, воспетой Бахтиным. Вот один из ведущих лириков Петр Мицнер (род. 1955), который славится своей иронией:
Было табу
и нет
Нет ничего лучше польских колбас
нет ничего лучше польских девиц
сорванных прямо с ветки
лучше пажитей водки
Польша
мое сердце бьется снаружи…
Польша
дай огоньку
Польша о твой монумент выбью трубку
присяду на пути демонстраций
Патриотизм у меня
в аптечке первой помощи
Иногда от современной польской поэзии и впрямь требуется прибегать к аптечке первой помощи – «было табу и нет». Вот характерное стихотворение Геновефы Якубовской-Фиалковской из силезского Миколува, который, если Польша будет так рьяно развенчивать «преступления Сталина», придётся вернуть Германии. Она демонстрирует свою брутальность и раскованность на грани распущенности:
ищу его (бога и мужчину)
в аэропорту Истамбула
. . . . . . . . . . . . .
и снова дымлю в кабинке для курильщиков
и пью второй бренди (за стойкой бара)
муэдзин призывает к молитве
четыре утра
минареты вонзаются в меня
словно пенис бога
когда в туалете аэропорта я спускаю
джинсы колготки трусы и писаю
Переводчик Игорь Белов считает, что «писать такие стихи на восьмом десятке — признак особой крутизны». А, по-моему, тут не крутизна, а кощунство и нечто другое – не хочется обнажать дальше…Поэт трагической судьбы Бронислав Броневский перенёс и плен, и советские лагеря, но вернулся в Польшу, писал стихи, прославляющие Сталина, советско-польское братство по оружию и новую жизнь в свободном труде. Правда, когда глава правящей партии Берут заказал именно Броневскому написать слова нового польского гимна, он отказался и принес лишь листок со строчкой "Jeszcze Polska nie zginęła" - так вот и не появился новый польский гимн. Но Броневского оставили в покое и даже наградили несколькими премиями. Конечно, Polska nie zginęła, а поэзия её? На этот счёт могут быть разные мнения, но сбылось ли предсказание Броневского из стихотворения, посвящённого памяти Шмуля Зигельбойма - узника Варшавского гетто, покончившего жизнь самоубийством:
Общим нам будет небо над разбомбленной Варшавой,
после того как победу в битве кровавой добудем:
каждый получит свободу, хлеба кусок и право,
будет единая раса, высшая: честные люди.
Пер. Андрея Базилевского.
По-моему, каждый получил видимость свободы, но до единой высшей расы хоть в Польше, хоть в России – ох, как далеко. А поэзия – лишь отзвук надломленной души нации. Это ещё раз открылось над Вислой, на пронизывающем ветру польской равнины под серым небом.
Теперь, пройдя через ковидные испытания, разрыв всяких связей – от культурных до чисто человеческих – снова понимаешь: да, мы можем что-то не принимать, критиковать, как я в этих заметках, но главное пытаться понять душу другой страны, особенно славянской. И поэзия тут – первая помощница.