– Николай Максимович, в одном из своих интервью, рассказывая о Каллас, вы поведали историю, как у ее продюсера спросили: «У Марии пропал голос?», на что он ответил: «У нее закончились нервы». Что делаете вы, когда у вас «заканчиваются нервы»?
– Я просто встал и ушел. Я никому не позволил увидеть себя с закончившимися нервами. Вы что? Я ж понимал, что они заканчиваются.
Знаете, я – самый молодой заслуженный артист России за историю этого звания, и это очень классно звучит, когда ты вдруг это получил. И вот я вчера был молодой артист, очень подающий надежды, и вдруг мне дали – бац! – это звание, дали мне это перед премьерой балета «Баядерка».
Ну, так совпало – завтра премьера, а сегодня я стал заслуженный артист; и я стою в кулисе и у меня стали трястись руки, мало того, что я всегда психовал, а тут я должен выйти и доказать, что я – вот тот самый заслуженный артист. Потом я стал народным – самым молодым. Это стало еще тяжелее.
И с каждым званием становилось страшнее, потому что вы пришли, может быть, в хорошем настроении в театр, выпили шампанское, у вас романтический вечер, вы купили билет за немаленькие деньги и на эту выскочку-Цискаридзе – самую молодую, понимаете? Сели, а он – падает!
Представляете, какая ответственность, чем ты становишься известнее, чем ты становишься значимее в своем деле – какая ответственность выходить?!
Я много раз говорил: олимпийские чемпионы один раз выиграли олимпиаду, и они на всю жизнь олимпийские чемпионы. Им не надо это подтверждать. Ты каждый день, выходя народным артистом, должен опять подтвердить: а я – народный артист. А ты, может быть, уставший.
И ведь есть замечательное воспоминание Бернстайна, как в Парижской опере Каллас, которая пела уже в возрасте Норму, и они ее уговаривали транспонировать на полтона ниже всю партию, мол, никто не заметит. Она сказала: «Каллас не может себе это позволить!» и... дала «петуха» на одном из спектаклей. Голос сорвался.
В зале началось зашикивание, ор, топот, как это бывает всегда. Если ты плохо танцуешь, на Западе в тебя может полететь еще и оскорбление. Она подняла руку, как описано, остановила зал, оркестр затих, когда она дала «петуха», и там было написано, что она была бледная очень сильно – вообще, как побелка; дала сигнал – оркестр стал заново играть, и она спела как полагается. И, конечно, тут был уже триумф.
Вы представляете, какое это усилие надо над организмом, когда у тебя только что сорвался голос?
Каждый раз, когда танцевал «Баядерку» – это был мой коронный спектакль, мне ставили стульчик в кулисе в левой, пока спускаются тени, я сидел обычно, ну можно 3–4 минуты посидеть перевести дыхание. Я сидел, и там так было поставлено, что ты видишь по полу идущие тени. Они еще не спустились, а тени отдают по сцене.
Я вот так сидел и думал: если бы ко мне сейчас подключили бы аппарат какой-то и можно было показать, что с организмом происходит, наверное, то же самое испытывали люди, которые видели свою гильотину.
Потому что тебе 38 лет, ты вот этот народный-международный, и все, кто пришел в зал ждут от тебя чуда, а билеты стоили на меня с рук – те деньги, которые сейчас не снились исполнителям. И ты должен выйти и сделать.
А «Баядерка» для мужчины – это top of the top – ты эти двойные ассамбле делаешь в конце балета, а я еще танцевал версию не такую, которую сейчас танцуют в Большом театре с одной вариацией, у нас еще в «Тенях» была вариация, когда вы доходите до этих ассамбле, у вас организма нет, ног нет, дыхания нет; и вы должны эти шесть раз прыгнуть, приземлиться в правильную позицию... Да я не пожелаю врагу! Это такая изношенность организма!
Сейчас, когда мне говорят: вам снится балет? Что вы! Когда нас всех посадили по домам в 20-м году! Я только лежат и думал: какое счастье, что мне не надо на сцену!
Я бы стоял, занимался классом, переживал бы, а мне все равно.
Мой ученик Денис Родькин мне присылал каждый день какие-то фотографии и видео, как он занимается, я говорил: «Танцуй, деточка, танцуй! Главное, что это не я».
Я понимаю Каллас, я понимаю Мишеля Глотца, который это говорил, потому что выходить на сцене Каллас... Тетя Дуся, которая в 40 лет поет в Нижневартовске «Тоску» – это прекрасно, а Каллас, которая 21 год... кстати, здесь в этом мы с ней схожи – 21 год у нас карьера была, тянуть этот репертуар.
Потому она сказала: когда появится еще певица, которая будет петь мой репертуар на том уровне, на котором пою его я, – я занервничаю.
Потому я абсолютно смело вам говорю, если появится исполнитель, который будет танцевать мой репертуар в 39 лет так, как его танцевал я, я, может быть, тогда скажу: ну, да, молодец. Они в тридцать-то не выполняют программу.