...старалась понять, что та знает и почему ждет, пока та проснется.
Предыдущая часть
Часть 11
– Елена Алексанна…
Протянула Кариночка спросонок, не смогла выговорить отчество полностью, она все еще казалась себе промокшей, на нее набросился холодный воздух, который постоянно исходил от окна, сквозил тонкими струйками, забирался под одеяло, потому, когда ложились спать, приходилось подтыкать под себя одеяло. И если нога случайно выбивалась из-под одеяла, то крепость сдавала позиции, и холод брал вверх, захватывал пододеяльное царство.
– Ты долго спишь. Ты заболела?
Кариночка подняла голову, чтобы посмотреть женщине в лицо, которое не выдавало ни одной эмоции. Мисс холодный расчет, по каменному лицу не стекали капли пота как у Кариночки, а только ходила мускулка, лишь это ее выдавало. Женщина сдерживала руки, продёргивающиеся пальцы, одна заломила другую, откинула ее и заложила за спину. Девочка с удивлением наблюдала за ее движениями, будто она могла выдать себя, дать понять, знает или нет о произошедшем. Кариночка сдвинула брови, как только мысль о школе и луже скользнула в ее маленькой головке, она отмахнулась от нее, встряхнув головой, но женщина чуть качнула головой, давая понять, что отвертеться не получится.
– Когда ты придешь в себя, подойди ко мне в кабинет. И не забывай, тебе нужно сделать уроки на завтра.
Выходя из комнаты, воспитательница взглянула на Кариночку мельком, словно невзначай, но ее взгляд показался тяжелым и осознанным настолько, что девочка поняла – она знает. Видимо разговор состоит не когда Кариночке станет лучше, а сейчас. Она схватилась за голову не резко, а воздушно, словно поправляла уложенные волосы.
– Почему это произошло?
Голос воспитательницы грузно лег на оледеневшую от морозного воздуха, исходившего от окна, поверхность. Почему? Вопрос запрыгал в Кариночкиной голове маленькими детками, детсадовскими плясками. В деревне в детском саду играли в игры, но когда взрослым надоедало, то они объявляли дискотеку. Тогда дети начинали прыгать, кривляться, но никак не танцевать, неосознанные движения, походящие на ритуальные действа или кривляния умалишенных, разорялись по холлу детской спальни и столовой в одном облике. Если бы она знала почему, то смогла бы принять, переварить его грубость, но она не понимала, не знала, что делать, открывала двери, которые не открываются, стучалась в двери, но они по сему были закрыты, не поддавались на ее просьбы и робкие попытки открыть и войти внутрь сферы.
– Если ты не будешь разговаривать со мной, – провела она акульими глазами, – Я не смогу помочь тебе.
– Не нужно…
Кариночка не посмотрела на воспитательницу, а лишь прикрыла глаза, потому что каждое слово для нее сейчас как камень, брошенный в нее, как уголек, озаряющий не пусть впереди, а ее кожу, до ожогов, пузырей, испепеляющий тонкую оболочку никчемного тела. Там во сне Кариночка даже с ведьмами значила куда больше, открывала глаза и понимала, она сама есть жизнь, а здесь она ничто, пустое место. Никто и ничто не держал ее, теперь после того, как в классе прознали о ее домашних злоключениях, какой смысл оставался для нее? Глаза женщины тусклые и малоподвижные вселяли в Кариночку ужас, осмысленные и холодные, они беспощадно давали девочки пощёчину, били исподтишка, немигающий жестокий взгляд пленил девочку и в то же время ужасал.
– Я ничего не сделала.
– Ты уверена?
– Да.
Кариночка не верила в это сама, если бы это была не воспитательница, а мама, то она сказала бы, что очень расстроена и ждет сочувствия, защиты. Хотя, маме бы не пришлось говорить, она и так все поняла бы. Но можно ли сказать такое ей, взрослой женщине, не передаст ли тона мачехе, не расскажет ли еще кому. Если она сохранила секрет в прошлый раз, то это не означает, что такое произойдет и сейчас. У взрослых есть обязательства, и неисполнение этих обязательств означает только одно, что они не справляются. Кариночка не хотела, чтобы она стала причиной проблем для этой женщины.
– Вы расскажете мачехе?
– Что ты? Ты думаешь, что я хочу сделать тебе плохо? Я вижу, как она смотрит на тебя, словно хочет проглотить. Не передавай ей моих слов, будь добра. Только ты пойми, если ты не хочешь сотрудничать, то и я помочь тебе не смогу. Я могла поговорить с его родителями, с учительницей, директором? Хочешь этого? Только мне нужно, чтобы ты рассказала.
– Нет, не надо. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы все узнали. Все будут смотреть на меня и тыкать пальцем, как тогда!
– Когда тогда?
– Они узнали…
Лицо Кариночки исказились душевной болью, внутренние страдания вдруг вылезли наружу в опущенных уголках рта, девочка прижала нижнюю челюсть к шее и зарыдала. Зашлась в истошном возгласе, который вырвался откуда-то изнутри, хранимый в ее теле для этого момента. Нет, она не играла, но и выпустить ее в другом месте, в другой момент девочка не могла, только здесь с Еленой Александровной она наконец могла на кого-то положиться, довериться, поверить в то, что находится под защитой. Но даже сейчас она отдавала себе отчет в происходящем и не собиралась сдаваться, отказываться от того, что могла сама за себя постоять.
– Я знаю. Катя все рассказала.
Воспитательница смотрела на каменную от мороза поверхность стола. Она никуда не спешила, говорила размеренно и взвешенно, несмотря на Катины слезы, ручьями стекающие сквозь глазные щелки, набухшие и раскрасневшиеся. Услышав имя Кати, Кариночка открыла рот и вдруг перестала исторгать из себя стонущие звуки, всхлипнула и переспросила.
– Катя?
– Да, она рассказала и об Андрее, – она покосилась на девочку, – О том, что он сделал.
– Значит, узнали от нее…
– И считаю, что это недопустимо.
– Я не хотела!
Кариночка сдерживала эмоции, но не могла сдержать улыбку, в которой растянулась, произнося эти слова. Где-то глубоко внутри она хотела, она жаждала этого, чтобы шепот, который проносился по классу за ее спиной, наконец-то, вырвался наружу, пробился, нашел промежность, через которую вырвался к свету и открылся окружающим. Это невыносимо видеть людей и понимать, что они говорят что-то, но ты не понимаешь, что, не видишь их действительных, реальных, а только маски, только рожи, театрально натянутые поверх настоящих лиц. Может, оно так и должно быть в культурном обществе, а себя реальную ты показываешь дома? Но что делать, если у тебя этого дома нет? Что если ты приезжаешь домой и понимаешь, что именно там ты должен находиться в маске, должен играть и высказывать почтение тому, к кому его не испытываешь, показывать любовь отцу, в которого уже не веришь, так как человек, преданный тебе, никогда бы так не поступил и не предал память о маме. Да что знает Кариночка о памяти, ведь она всего лишь ребенок, маленькая заплаканная девочка, которую может обидеть каждых, кто захочет? Но она помнила мамины руки, прикосновения, голос, нашептанные сказки, которые мама рассказывала каждый вечер на ночь, это ни с чем нельзя сравнить. Ты погружаешься в вязкую субстанцию сна, а тебя укачивают колыбельной сказкой, короткой, но емкой или длинной тягучей. Но объем не столько важен, как голос, который рассказывает сказку, мягкий, манящий, влекущий за собой в мир дивных грез, открывающих все двери в мире, растворяющий невзгоды. Даже если днем что-то произошло, то стоило услышать из маминых уст, ка невзгоды уходили, растворялись в звуках ее голоса, пока нежные руки оплетали детские плечи, гладили Кариночкину головку. Теперь некому разгонять несчастья, но и шепот за спиной слушать не хотелось, девочке казалось, что намного подлее перешептываться за спиной, нежели говорить в лицо. Она смотрела на воспитательницу открыто, честно, моргала опухшими глазами, готова была услышать правду, приготовилась вытянуть приговор, предварив его в жизнь.
– Мы поступим вот как. Я сочувствую тебе...
Начало
Продолжение...
Рада снова видеть Вас на канале!
#дети и родители #отношения в семье #дом #детская психология #ссора #буллинг #подруги #школа #сош #проблемы в школе