...Мне все реже снится озеро Анна на углу 3-й стрит и Уэст Лейк авеню, встающая над озером старинная каменная дамба, католическая церковь Св. Августина и мрачноватая псевдоготическая глыба банка «Грейт Нозерн». Я появился на свет в «самом большом из маленьких американских городов», как жители называют Барбертон, штат Огайо. Появился одновременно со своим водотрубным котлом «Бабкок и Вилькокс», потому что я — гремлин.
Вот только не надо представлять себе гремлинов в виде злобных чебурашек из фильмов Джо Данте. Мы, гремлины, — существа сугубо индустриальные, и каждый из нас курирует определенный механизм или инженерное сооружение. Еще в Первую мировую боевые летчики, досадуя, что их «Ньюпоры», «Сопвичи» и прочие «этажерки» никак не хотят взлетать, придумали гремлинов. Мол, аэроплан в полном порядке, а мотор почему-то не заводится. Значит, гремлин виноват! Нас представляли в виде этаких кроликов-переростков в клетчатых штанах, которые пакостят механикам и вызывают необъяснимые сбои в работе совершенно исправных двигателей. Как бы не так! Моторы надо почаще перебирать, ухаживать за ними, смазывать — тогда и не понадобится выдумывать зловредных существ в клетчатых штанах.
Но, как бы то ни было, нас придумали, и мы появились.
Во Вторую мировую больше половины судовых котлов — патентованных, невзрывающихся! — для флота США выпускались в благословенном Барбертоне фирмой «Бабкок и Вилькокс». Так что в начале моей карьеры я был военно-морским гремлином.
А заканчиваю я ее на ТЭЦ-6 в уральском городе Пермь, откуда три года скачи, ни до какого моря не доскачешь. Каждому новенькому, поступающему работать на ТЭЦ, здесь непременно рассказывают легенду о котле, снятом с торпедированного американского крейсера, и котел этот вот уже полвека обогревает Пермь.
Пермские «котловые» и «турбинные» — тоже своего рода гремлины, правда, русским фольклористам угодно было присвоить им малопочтенное наименование «нежить». Конечно, вместо клетчатых штанов, каскеток с длинными козырьками и очков-«консервов» они щеголяют в валенках, ушанках и ватниках. Признаться, свою каскетку я давно уже потерял и в ушанке мало отличаюсь от коренных пермяков. Вечерами, прислоняясь к топочной дверце с монограммой «B&W», я в который уж раз повествую коллегам о своих военно-морских приключениях.
Панельные стены нещадно грызет пермский мороз, вихри колючей снежной крупы беснуются за окнами, а в гудящих, дышащих сухим жаром внутренних пространствах ТЭЦ, колеблясь, возникают миражи экваториальных островов. Бирюзовые волны набегают на ослепительно белый коралловый песок, за кромкой пляжа стеной встают пальмы, чьи кроны вечно колышет теплый бриз. Из зарослей выпархивают диковинные птицы, собравшие на перья всю яркость красок этого земного рая.
А порой... Здешнему июльскому сугубо континентальному пеклу река Кама только добавляет сырой одышливой духоты, и мухи, которых к нам сдуру заносит, немедленно дохнут на лету. Но в обморочную неподвижность машинного зала вдруг врываются ледяные фонтаны, что вышибает из штормящего моря стальной нос крейсера, идущего со скоростью 30 узлов противолодочным зигзагом, на палубу с грохотом сыплются стреляные гильзы зенитных «пом-помов», и сводящий с ума вой пикирующего... Или это только электрическое завыванье мирного троллейбуса, отъезжающего от остановки «ТЭЦ-6»?
...Октябрьское море у Формозы являет собой зрелище и без того малоотрадное, и настроение моряков вовсе уж падает, когда из сумрачных облаков вываливаются японские торпедоносцы и прямым курсом идут на наш авианосный ордер. Крейсера и эсминцы открывают бешеную зенитную стрельбу, с палуб авианосцев взлетают перехватчики, в небе начинается огненная круговерть, из которой сыплются горящие самолеты.
Но самое паршивое произошло, конечно, в пятницу, 13-го. Вечером с севера вынырнули четыре джапа. Они шли на нас, прижимаясь к самой поверхности моря, чтобы избежать радарной засветки. Жертвой летчики выбрали «Франклина», но быстроходный авианосец успел дать полный назад, и торпеда прошла мимо. Под огнем зениток и истребителей «Хеллкэт» три юрких японских торпедоносца расцвели в небесах огненными хризантемами, четвертая «Бетти» успела сбросить свой смертоносный груз прежде, чем взорвалась в воздухе. Торпеда досталась «Канберре». Новенький тяжелый крейсер потерял ход и стал усердно хлебать соленую водичку; по всем правилам команду нужно было снять, а судно затопить. Но адмирал Хэлси приказал буксировать его на базу, к недавно захваченному у джапов атоллу Улити. А это 1300 миль...
Понятное дело, наутро японцы послали свою авиацию, чтобы добить поврежденную «Канберру» и корабли сопровождения. Наша авианосная группировка тоже не осталась без внимания. Вечером 14-го мой «Хьюстон» словил-таки торпеду в машинный отсек. В пробоину хлынули потоки воды. Вверенный моему попечению котел «Бабкок и Вилькокс» вышел из строя. Но, по крайней мере, не взорвался (вот что значит — патентованное американское качество!). Хотя корабль совершенно потерял ход.
Похоже, мы тонули. Однако капитан Вильям Беренс приказа покинуть «Хьюстон» не отдал, а затребовал у адмирала буксир. Старина Хэлси тоже не смирился с потерей, велел тащить легкий крейсер вместе с «Канберрой» на ремонт.
По пути «Хьюстон» заполучил от японских самолетов точнехонько в корму еще одну пятиметровую торпеду с двумя центнерами взрывчатки. Плавучесть мы сохранили только чудом. Как потом подсчитали флотские специалисты, еще ни одному кораблю в истории не удавалось удержаться на плаву, приняв столько забортной воды. Но и этого судьбе показалось мало. Вслед за торпедой пришло радиопредупреждение о быстро приближающемся тайфуне.
Видимо, и японцы, и природные стихии задались целью во что бы то ни стало пустить нас на дно. Однако морская капризная фортуна не отвернулась от изуродованного «Хьюстона». Что самое удивительное, до гавани Улити мы все-таки доползли. Благодаря изрядной толике везения, геркулесовым трудам команды и...
Ну, и я еще немножко поколдовал, как это порой дозволительно делать гремлинам...
Однако все старания оказались в конечном итоге напрасны. Новенький легкий крейсер, только в июне сошедший со стапеля, ремонтировался больше года, и в новых боевых действиях участия принять не успел. Ну, а в конце войны с корабля сняли котлы и передали русским союзникам. Вот так-то из моряка я сделался сухопутным штафиркой.
В глазах своих новых земляков я замечаю недоверие. Мол, «травит» матросик! Может быть.
Я уже не слишком-то хорошо помню события более чем полувековой давности. А иногда и присочинить не грех. Главное — поддержать красивую легенду.
От прежнего американского котла «Бабкок и Вилкокс» уже мало что осталось, кроме двух барабанов и чугунной топочной дверцы. Еще в 60-е годы его перевели с угля на газ. Но мой подопечный по-прежнему сохраняет молодцеватый флотский вид по сравнению с гигантскими параллелепипедами соседствующих стационарных котлов Невского завода. Глянешь на него, и сразу понимаешь: это морская штучка. Ему знакомы соленые брызги, выматывающая душу бортовая качка и рев заходящих в атаку пикировщиков.
...Изредка, в тот час, когда Пермь придавливают черные ночные облака и третья смена давно уже заступила, я пробираюсь в кабинет главного инженера, подключаюсь к компьютеру и связываюсь с Историческим Обществом Барбертона. Городок мой по-прежнему стоит на берегу речки Тускаравы. Фирма «Бабкок и Вилькокс» гордится ядерными реакторами, построенными для американских субмарин. Жизнь в далеком штате Огайо продолжается. Моря бороздит крейсер «Хьюстон», спущенный в 1981-м и названный в честь славно сражавшегося на Тихом океане боевого корабля.
Недавно меня электронной почтой пригласили на ежегодный барбертонский фестиваль искусств и ремесел. Обещали ирландский оркестр, флейтистов и стальные гавайские барабаны, а также гонки на каноэ, каяках и гидроциклах по озеру Анна.
И на кого я, спрашивается, свой котел здесь брошу? Нет, не поеду!
Мы - земляки (Пермь), 2009, № 6.