В начале лета [2009 года] в Чердыни, на здании больницы, открыли мемориальную доску: «В этом здании в 1934 году находился репрессированный поэт Осип Мандельштам». И строки:
«Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей...»
Доску заказали и установили взамен старой, из древесно-стружечной плиты, которая от ветхости просто свалилась со стены. Приурочили открытие к Мандельштамовским чтениям, в рамках которых прошел международный семинар, проходившей в эти дни в старинном уральском городе. А предыдущие Мандельштамовские чтения проходили в Москве, Петербурге и Воронеже.
...Была в Воронеже улица Линейная, сейчас она называется — Швейников, но для множества людей, влюбленных в творчество одного из величайших русских поэтов, это — несмотря на всю ее неказистость — улица Мандельштама.
«Мало в нем было линейного,
Нрава он не был лилейного,
И потому эта улица
Или, верней, эта яма
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама».
Чердынская больница — краснокирпичное здание капитальной, еще дореволюционной постройки — стоит на пересечении улиц Яборова и Комсомольской (уже, впрочем, переименованной обратно в Прокопьевскую). Это первыйссыльный адрес поэта. Никому не взбредет в голову заново переименовывать Прокопьевскую, да и Героя Советского Союза Ивана Яборова, погибшего в уличных боях в Вильнюсе, обижать не следует. Однако, меряя шагом твердую чердынскую землю, отмечая строгую линейность здешних перспектив, все равно ощущаешь, что идешь, будто по кочковатым ямбам «Царского села» или подпрыгиваешь сумасшедшим анапестом: «Мы живем, под собою не чуя страны...».
Именно за эти-то шестнадцать срок, которые Мандельштам открыто читал своим приходящим в ужас знакомым и авторство которых сразу признал на первом лубянском допросе, Осип Эмильевич был отправлен в чердынскую ссылку. Вообще-то он был готов к казни, и долгий путь на Урал воспринимал только как изуверскую отсрочку, как подготовку к расправе, причем какой-то особенной, по-средневековому мясницкой.
Видно, добрый конвоир Оська сумел передать чердынскому коменданту Попкову характерный акцент, с каким была изречена формула: «Изолировать, но сохранить». Отосланный в глушь из-за дикого самоуправства гепеушник, бесконтрольный хозяин судьбы всех чердынцев, местных и сосланных, проявил неслыханную гуманность: согласился с требованием Надежды Яковлевны и в чудовищно перенаселенном городке выделил чете Мандельштамов просторное помещение — отдельную палату в больнице. Врачи диагностировали у новоприбывшего психоз. Бывалые чердынские ссыльные добавили: это со всеми бывает после внутренней тюрьмы на Лубянке. «Это» длится два-три месяца и проходит бесследно, если смириться с неизбежным и не ждать никаких перемен к лучшему.
Осип Эмильевич и не ждал. Он только надеялся, что сумеет обмануть и опередить своих палачей. Жена, не спавшая пять дорожных суток, в первую же ночь, с 3 на 4 июня, задремала и в полусне почувствовала неладное. «Он спустил ноги наружу, и я успела заметить, что весь он спускается вниз, — писала Надежда Яковлевна в своих воспоминаниях. — Подоконник был высокий. Отчаянно вытянув руки, я уцепилась за плечи пиджака. Он вывернулся из рукавов и рухнул вниз, и я услышала шум падения — что-то шлепнулось — и крик... Пиджак остался у меня в руках. С воплем побежала я по больничному коридору, вниз по лестнице и на улицу... За мной бросились санитарки. Мы нашли О. М. на куче земли, распаханной под клумбу. Он лежал, сжавшись в комочек».
Жена Мандельштама послала Бухарину телеграмму, извещающую о попытке самоубийства поэта. А тогдашний редактор «Известий», использовав остатки своего влияния, сумел выйти напрямую на Сталина. В результате вместо трех лет поэт провел в Чердыни одиннадцать дней. Чердынь заменили Воронежем и гораздо более либеральным режимом существования.
Все? С уральским северным краем, еще в годуновские времена приобретшим репутацию гибельного места, было покончено? Эпизод забыт, память выщелочена? Ничего подобного!
В Воронеже уходила болезнь и возвращалась способность писать стихи. А стихи были — об Урале, о Каме, о Чердыни, и в них ни малейшим скрупулом не присутствовало ощущение некоего минувшего кошмара. Можно даже допустить, что Чердынь запомнилась своего рода музыкой, поскольку одну с другой он породнил ласковым словом: «Подумаешь, как в Чердыни-голубе...» и «Нам с музыкой-голубою не страшно умереть...»
...В Чердынском краеведческом музее не так много экспонатов, связанных с пребыванием на здешней земле Осипа Эмильевича Мандельштама. Да и откуда им взяться, если подлинных мемориальных вещей, хотя бы косвенно связанных с его бытом, на всей планете осталось столько, что их можно пересчитать по пальцам одной руки. Посетители зачастую равнодушно проводят взглядом по непонятной картине странствующего художника-нонконформиста Юрия Тарасова, рама которой хранит отметины: О. Э. и Н. Я. Центральная часть полотна почти полностью занята изображением огромного белого окна, в левом нижнем углу сидит какой-то небритый мужчина с необыкновенно умиротворенным лицом, а в правом угадывается женский абрис. Только однажды туристка из Голландии вдруг подошла к музейной смотрительнице и едва ли не шепотом спросила: «Осип?» После чего попросила показать ей дорогу к той самой больнице, из окна которой Мандельштам совершил самоубийственный — и, как ни странно, подаривший еще четыре года жизни — прыжок.
После него у поэта, действительно, был необычно сосредоточенный и бестревожный взгляд. «Мне кажется, что у него никогда не было такого внимательного и спокойного взгляда, как в этот период болезни», — вспоминала жена. Позднейший его самодиагноз — «Прыжок. И я в уме» — вовсе не был точным. В голове Мандельштама продолжали звучать галлюцинаторные сообщения «лубянского радио», а они докладывали об
аресте Ахматовой. Гуляя по Чердыни, Осип Эмильевич заглядывал в овраги, всерьез рассчитывая обнаружить в них труп расстрелянной поэтессы. Но его успокоенное зрение отмечало и другое: «долговечный Урал, населенный людьми», забытые москвичами и питерцами традиции товарищества и взаимопомощи. На слух же ложились «пермяцкого говора сила» и «под корой текучих древесин ход кольцеванья волокнистый»...
Чердынь, безусловно, стала существенным фактом в биографии Мандельштама и немаловажным узлом контрапунктирующих мелодий в его творчестве. Поэтому не случайно место проведения IV чтений, как не случаен и чрезвычайный интерес к возможности приехать в маленький городок на берегу северной реки Колвы, возникший у ведущих мандельштамоведов мира. Француженки, немки, американец, англичанин, не говоря уже об армянине, — все они великолепно владели русским языком, да каким! Образным, ритмически выстроенным. Впрочем, и чердынские жители отнюдь не провинциальный культурный уровень продемонстрировали. Даже гости признали, что стихи Мандельштама они читают замечательно, лучше, чем маститые литературоведы. Важно отметить, что не только люди зрелые, но и молодежь чердынская не робеет прикоснуться к поэзии. Отваживаются даже на собственные поэтические опыты и, смеем утверждать, весьма многообещающие. Видно, здешний воздух и вправду насыщен стихотворящими дрожжами интонаций и метафор.
Конечно, со времени пребывания Мандельштама в Чердыни прошло немало лет, и способных рассказать о той эпохе «из первых рук», а то и предъявить материальные свидетельства, не осталось. Приходится сожалеть о знаменитых часах в больничной палате. У Осипа Эмильевича возникла идея фикс: будто за ним придут и уведут на расстрел именно в шесть часов вечера. По совету больничной кастелянши, жена потихоньку перевела стрелки, а потом указала мужу на циферблат: уже четверть восьмого, а ничего не случилось!.. Хитрая терапия, между прочим, оказала на психику поэта благотворное влияние.
Часы вряд ли обнаружатся, зато нашелся... умывальный шкаф, которым в больнице пользовался Мандельштам. Он хранится в доме Елены Ивановны Пушвинцевой. На одно из заседаний научного семинара она принесла металлическую мыльницу от этого умывальника и передала в дар чердынскому музею им. Пушкина. Пообещав вскоре и сам умывальник отдать. Мемориальная вещь вызвала сенсацию среди мандельштамоведов.
Председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер рассказал о проектах этой организации. На завершающей стадии находится почти двадцатилетняя работа над «Мандельштамовской энциклопедией», двухтомной, включающей в себя не только многие сотни статей, но и полную библиографию, солидную иконографию, словари рифм и метров. Готовится к выходу очередное, почти «академическое» шеститомное собрание сочинений. Вот-вот откроется первый музей Мандельштама — в городе Фрязино Московской области, и одним из его экспонатов станет первая — временная — памятная доска, висевшая с 1999 г. на здании больницы. На www.mandelstam-world.org создается объединенный электронный мандельштамовский архив из материалов, хранящихся в российских собраниях и в Оксфорде.
А в самой Чердыни всерьез обсуждается вопрос об установке памятника Осипу Эмильевичу. Не случайно эмблемой IV Мандельштамовских чтений стал эскиз пермского скульптора Рудольфа Веденеева «Побег», запечатлевший самый драматичный момент пребывания поэта в городе на Колве.
Может, когда-нибудь здесь появится и улица, носящая имя великого поэта...
Мы-земляки (Пермь), 2009, № 5.
