Процесс становления человеческого общества представляет собой процесс формирования все новых механизмов власти, позволяющих удерживать в социально приемлемых формах природные инстинкты человека. В этом смысле власть является инструментом установления порядка в обществе, социального ограничения, обуздания и подавления. С древних времен смысл существования власти сводился к роли становления организованного порядка против хаоса.
И несмотря на, казалось бы, положительную роль в обществе власть в качестве инструмента подавления часто использовала механизмы насилия, чтобы добиться своих результатов. Долгое время власть и насилие воспринимаются нераздельно, где одно понятие, там же возникает и другое.
Насилие способно проявлять себя в трех формах: субъективной, символической и, как это называет С. Жижек, «системной». Каждой из этих форм свойственно разное восприятие феномена насилия и разные механизмы его действия.
Для субъективной формы насилие понимается в самом прямом смысле как действие, приносящее физическую или психологическую травму, сюда относятся преступления, теракты и т. п.
Символическое насилие проявляет себя в сфере нашего языка, нашей возможности и способности к формированию дискурсов. Как правило, символическое насилие увидеть сложно, хотя о властной природе языка говорили многие исследователи.
И, наконец, «системное насилие», к которым относится работа политических, экономических, образовательных и других структур, действующих в человеческом обществе.
Феномен насилия занял прочные позиции в обществах всех стран мира, он оправдывается, защищается, обвиняется, но неразрывно существует как с феноменом власти, так и с человеческой природой. Насилие выступает как своеобразное ограничение, а порой и справедливость, которая, если не достигается людьми, то достигается Богом. У всего, что имеет власть есть способность к насилию, и наоборот.
В то же самое время, для того, чтобы в полной мере охарактеризовать сущность такого сложного феномена как власть, одного понятия насилия будет недостаточно.
Насилие не играет в игры, оно скорее не оставляет выбора, чем способно вызывать искреннее желание подчиняться, оно в какой-то мере даже оборачивается против власти, порождая желание избавиться от гнетущей, насильственной формы ее проявления. Власть не всегда действует открыто и грубо, мягкое воздействие ей так же свойственно, ведь она реализует себя не только в физической, но и символической сфере.
В символической сфере игры власти и знания становятся формами другой игры видимостей, переворачиваний и обращений, которые принадлежат тому, что Жан Бодрийяр называл «соблазном».
В концепции Бодрийяра власть выступает в качестве одного из механизмов соблазна, который пытается выглядеть наиболее реально. «Власть соблазнительна, только когда она становится своеобразным вызовом для самой себя, иначе она — простое упражнение и удовлетворяет лишь гегемонистской логике разума.
Соблазн сильнее власти, потому что это обратимый и смертельный процесс, а власть старается быть необратимой, как ценность, как она кумулятивной и бессмертной. Она разделяет все иллюзии реальности и производства, претендует на принадлежность к строю реального и таким образом ввергается в воображаемое и суеверия о себе самой (посредством разного рода теорий, которые ее анализируют, хотя бы и с тем, чтобы оспорить). Соблазн точно не относится к строю реального. Он никогда не принадлежал к строю силы или силовых отношений. Но как раз поэтому он обволакивает весь реальный процесс власти, как и весь реальный строй производства, этой непрестанной обратимостью и дезаккумуляцией — без которых не было бы ни власти, ни производства».
Игра видимостей, которую Бодрийяр приписывает соблазну, можно так же приписать и дисциплинарной власти, реализация которой зависит от множества условностей.
Особый интерес дисциплинарная власть проявляет к телу, над которым она надзирает и технику которого она формирует. Говоря об игре видимостей соблазна, Бодрийяр обращает внимание на три стадии: ритуальная, эстетическая и политическая. На последней стадии закономерным образом исчезает оригинал соблазна, превращаясь в бесконечно воспроизводимое одной и той же формы без содержания — симулякр. Дисциплинарная власть не проходит эти три стадии, результатом ее воздействия является не симулякр, а новый субъект, которого она пытается сформировать. Однако, в основе ее формирования лежит симуляция, которая выступает «площадкой» для необходимых действий.
Взять, например, такую образовательную организацию как школа. Здание коридорного типа, классы и кабинеты в котором максимально просматриваются. Ученики по возрастному признаку разбиты на классы, классы подразделяются на «А», «Б» и «В», в зависимости от общей успеваемости класса. У учеников есть форма, они заходят в классы по звонку, по звонку их покидают, предусмотрено обеденное время и так называемая «большая перемена», чтобы можно было отдохнуть от умственной нагрузки. Коллектив школы так же разбит на директора, завучей, методистов, секретарей, учителей, организаторов школьный мероприятий, техничек, поваров и вахтеров. Должности и позиции, которые люди занимают в школе являются символичными и симулятивными. Независимо от того, кто является директором школы, а кто учеником, символичность отношений все равно сохраняется, но может не действовать между теми же людьми за пределами территории школы. Насколько обстановка в данном учреждении является симуляцией легко проследить в так называемые «дни самоуправления», когда такие посты, относящиеся к руководству школы занимают ученики, становясь на места учителей, завучей и директора. Все правила остаются неизменными, меняется только личность, которая занимает должность, но это изменение никак не отражается на течении жизни школы. За должностями закрепляются функции, которые исполняются, даже если технически должность никто не занимает. И подобная симуляция проявляет себя во всех структурах человеческого общества, на всех уровнях дисциплинарной власти.
Это желание снова и снова воспроизводить некогда сложившиеся структуры можно назвать ритуальностью, о которой Бодрийяр пишет: «Ритуальность вообще есть высшая форма в сравнении с социальностью. Последняя — это лишь недавно сложившаяся и мало соблазнительная форма организации и обмена, которую люди изобрели в собственной среде».
Симуляция и ритуалы, которые использует соблазн, в своем результате дают симулякры, которые культурой вписываются в реальность человека, снова и снова воспроизводя пустые формы. Но когда симуляция и ритуалы становятся инструментами власти, они рождают фон, на котором человек разворачивает свою деятельность. По сути, этот фон сопровождается определенными ожиданиям, культурной привычкой, он становится чем-то таким, что общество воспринимает как реальность и выдает за реальность. Чтобы подчиняться власти не должно возникать вопросов по поводу ее реальности.
«Вероятно, политики это знали со времен Макиавелли: что источник власти — владение симулированным пространством, что политика как деятельность и как пространство — вне реальности, представляя собой модель — симуляцию, все манифестации которой — лишь еще один реализованный эффект «...» вылитый симулякр, скрытый в сердце реальности, от которого та зависит во всех своих действиях: это сама тайна видимости.
Так Папа, великий инквизитор, великие иезуиты и теологии — все они знали, что Бога не существует, в том был их секрет и их сила».
Выступая в качестве механизма соблазна власть отвращает каждого от его истины в пользу той, которая ей выгодна, она привораживает тем, что кажется преодолимой, и обольщает ясной красотой «прозрачного» общества. Выступая в качестве механизма соблазна, власть демонстрирует своей взаимодействие с фоновыми практиками тем, что имеет непосредственное отношение к их формированию. Даже, если речь идет об иллюзиях и подменах реальных механизмов симулякрами, это все равно говорит о наличии фона и о способах его формирования. Успех власти и ее механизмов состоит не только в способности скрываться, но и в способности формировать то ощущение реальности в субъектах, в рамках которого ей выгодно реализовываться — а это и есть социальный фон.