Она сидела в своём кабинете и ждала начала рабочего дня. Коридоры поликлиники постепенно заполнялись пациентами, начинал слышаться ставший уже привычным гул за дверью, более выраженный именно в утренние часы: рядом располагалось помещение лаборатории. Монотонный гул периодически разбавлял чей-то обеспокоенный возглас: "Я спрашиваю: кто крайний? А вас тут не стояло. Я занимал, но отходил..."
День, как один из дней, и слава Богу. Во всяком случае - его начало.
Где-то через два часа, во время приёма, был звонок из регистратуры, и регистратор немного взволнованным, где-то сочувствующим и чуть заговорческим голосом спросила:
-Зоя Николаевна, тут вот звонят... Пациент один хочет на приём сегодня прийти. Его вчера другой доктор не принял... Он был без записи. Но у него - ВИЧ...
-Конечно приму, пусть подходит. Только очередь займёт.
-А у него перевязка. Может, сразу в перевязочную?...
-Да, может занять очередь и в перевязочную. Только бахилы пусть оденет.
-Спасибо! О........ый - фамилия.
Строчкой пронеслись мысли в голове:
"Конечно приму, как же я не приму? Тем более уже отказал один доктор... А регистратор как спрашивала... Как буд-то я имела право не принять... Ну понятно, ВИЧ... Но ведь они тоже люди, мы - обязаны... Тем более, кто знает, как заразился? Может, супруга виновата? Да и в стоматологии были случаи... И при переливании крови, слышала... Кто знает? Но даже если и сам виноват, ну что же теперь?..."
При мысли, что сам виноват - тело невольно коробило. Мысль эта была неприятна. Вернее, она заставляла приходить неприятное ощущение, что придётся иметь дело с человеком, который сам во всём виноват... И другим ещё может навредить... Может быть...
Но рабочий день продолжался, время шло, вместе с ним шёл поток больных и все эти мысли постепенно из головы выветрились сами собой. Даже до того, что она совсем забыла о том, что ОН сегодня придёт...
И вот в порядке очереди, следующим, часа через два заходит худенький невысокий молодой человек. Врач берёт у него амбулаторную карту, крутит в руках, замечая и фамилию. Но она ей ни о чём не говорит. Врач уже забыла: и фамилию, и утренний разговор с регистратором, и то, что она кого-то ждёт. Сегодня.
И вспомнила она о нём, об О........ом, только тогда, когда посмотрела на пациента. Она увидела глаза. И всё поняла. Это был он...
Перед ней сидел молодой человек, чуть наклонившись, подсознательно, в позе просителя, и смотрел в её глаза не отрываясь, жадно, широко раскрытыми глазами. Он считывал с неё всё. Ничего не укроется от этих глаз. Они наблюдают слишком пристально.
В этих глазах доктор прочитала страх. Страх её испуга, страх её презрительной насмешки, страх отказа, что уже было накануне. Страх быть отверженным. От человека исходило невероятное нервное напряжение. Было ощущение загнанного зверя, который вынужден бежать, и хотел бы остановиться, да свист и улюлюканье не позволяют...
Она постаралась изобразить невозмутимость, увидев эту позу, выражение лица и глаза, но не уверена, что ей удалось скрыть своё неожиданное замешательство, обусловленное не боязнью в данную минуту его заболевания (она прекрасно знала, как оно передаётся), а боязнью, что в её глазах он так же прочтёт страх...
Постаравшись как ни в чём не бывало расслаблено улыбнуться, женщина произнесла дружелюбным, успокаивающим тоном:
"Вам ведь нужна перевязка? - пациент кивнул.- Проходите в перевязочную."
Молодой человек, слыша приветливое обращение, немного выдохнул, чуть расслабился. Он всё ещё был похож на испуганного оленя, который дрожит и прислушивается к каждому шороху в кустах, но хотя бы понимает, что угроза будет исходить не от врача.
Заходят в перевязочную. Врач, сразу после разговора с регистратором предупредив медсестру об особом пациенте и необходимости одеть в таком случае вторые перчатки, осторожно, чтоб не увидел больной, кивает ей. Медсестра всё понимает.
Проходит перевязка. Доктор внимательно смотрит рану под швами, участливым и где-то обеспокоенным голосом задаёт вопросы о самочувствии, ощущениях. Пациент постепенно расслабляется, и из испуганного котёнка с шерстью дыбом превращается просто в жалобного котёнка, который с готовностью отвечает на вопросы, видит проявленное к нему сочувствие и направленное на него внимание. И всё равно, даже расслабившись, поняв, что его приняли (или хотя бы сделали вид) - от него исходит ощущение собственной вины. Оно - как последняя, внутренняя оболочка, что покрывает его, наряду с закрытостью, страхом, что были сняты. (Агрессию, кстати, как одну из возможных оболочек, доктор не увидела. Видимо, не всем загнанным зверькам присуща агрессия. Тип личности другой)
Эту, внутреннюю оболочку вины, доктор не снимала. Это - неизбежная оболочка, она - где то и спасает человека. Не будь её - не будет раскаяния, снова вернётся вседозволенность. Хотя, кто знает, так ли уж виноват молодой человек в своих страданиях...
И вот, сделав перевязку, снова спокойно (и искренне) поговорив с пациентом, косвенно всякий раз давая ему понять, что он - такой же член общества, для неё, по крайней мере, и имеет право на приём и перевязку, они прощаются, молодой человек уходит. И следом за ним в кабинет заходит женщина с такими же испуганными широко раскрытыми глазами. Это была его мама.
В этих широко раскрытых, но без напряжения, глазах врач увидела лучик надежды. Мать осторожно зашла в кабинет. Видимо, молодой человек, пусть и невербально, дал маме понять, что можно не бояться: ругаться и презирать здесь скорее всего не будут.
Она представилась, начался разговор. Больше он касался состояния сына после операции на органы брюшной полости. Но, зная, что пережили мать и сын при отказе вчера, доктор невольно затронула тему того, что больные - есть больные, тем более не всегда они и виноваты.
И тут мать достала из сумки паспорт сына и стала показывать его фотографию, быстро рассказывая, каким красивым, высоким, здоровым и умным был когда-то её сын... Но... никогда не слушался. Всегда был упрямым и себе на уме. Уехал с девушкой после школы поступать в университет в Москву. И поступил, а потом... начались наркотики. Она не сразу поняла, он скрывал и был далеко. А когда поняла- тоже долгое время поделать ничего не могла. К хроническим с малолетства строптивости и непослушанию добавилась ещё нестерпимая тяга к наркотикам...
Опомнился он и остановился только после диагноза, который звучал, как приговор. Болезнь была запущенной, молодой человек из статного красавца постепенно превращался в хлипкого сутулого парнишку с огромными, всё понимающими, всё осознающими глазами.
Теперь он её слушался. Девушке стал не нужен. Ходит за мамой по пятам, вместе борются за жизнь, пытаясь подлатать дыры в здоровье, которые порвали организм на мелкие протёртые кусочки.
Врач с мамой рассталась так же позитивно, проявив где-то и женскую солидарность, подбодрив их обоих, похвалив сына, что теперь - заметно, что человек с совестью, не наглый. Они ушли в свою жизнь.
Они ушли в свою жизнь, где будет продолжаться шёпот за спиной, указывание пальцем, свист, отказ и улюлюканье. Это теперь, к сожалению, их общая жизнь. И кто-то её в какой-то мере заслужил, (хотя отказ в медицинской помощи - это преступление), а кто-то будет нести как тяжкий, но свой крест, который не бросишь, так как любовь к ребёнку, пусть даже и непослушному - сильнее всего в материнском сердце.
А врач продолжила приём. У неё, слава Богу - другая жизнь. Медсестра из перевязочной крикнула, забыв занести его в свой журнал:
-Зоя Николаевна, как у него фамилия?
-Отверженный.