Терновский без сомнения был сумасшедшим.
Он играл в шахматы «в слепую»; книг не читал, но знал всё. Он интересовался всем и не заинтересовывался ничем. Говорил об авторитетах: «глупости», - даже без восклицательного знака.
Однажды его командировали брать интервью у академика Аганбегяна в Нерюнгри, где тот со штабом заседал. И пока Абел Гезевич рассказывал о важности Байкало-Амурской Магистрали, Терновский от скуки уснул. Он-то в отличие от столичного великого теоретика эти дикие просторы знал хорошо.
А когда тактичный академик устал говорить в пустоту, накрыл Толика пледом и, выключив свет, собирался выйти - наш гений вдруг открыл глаза и заговорил сам:
—Профессор! Вот вы говорили, что тайга — это гарь в той или иной степени восстановления. Я-то согласен. Но согласны ли будут эвенки, нанайцы, ульчи, нивхи, удэгейцы и нигидальцы?
Я сейчас говорю не о разнице в условиях жизни, разнице в льготах и в зарплатах между коренным населением и приезжими строителями БАМа. Вы знаете: зарплаты бамовцев в три раза выше заработка аборигенов, а льготы на покупку машины, ковров и холодильников не распространяются на местное население.
Я не говорю о разврате: прямые поставки на БАМ дефицитных товаров только для строителей (фрукты, элитный алкоголь, чешская бытовая техника, немецкая обувь) порождают социальное напряжение, как в какой-нибудь Латинской Америке.
Я не буду говорить о воровстве: половина товаров и материалов на БАМе и вокруг него продаётся по липовым накладным с зелёной полосой, нарисованной обычным фломастером.
У «профессора» отвалилась челюсть. А Терновский лениво продолжал:
— Железная дорога, как ножом, взрежет брюшину вечной мерзлоты, загрязнит и разрушит пастбища и охотничьи угодья. Тайга будет замусорена строителями, а затем и пассажирами поездов, которые привыкли выбрасывать мусор и еду в окна. Остатки пищи вдоль «железки» привлечёт и увеличит популяцию волков. Пострадает промысловый зверь, а количество лесных пожаров увеличится в разы.
Уже сейчас среди эвенков распространены представления о БАМе как о рождении железного монстра.
— Позвольте, — сказал академик Аганбегян, — но железная дорога принесёт в эти дикие места цивилизацию и культуру.
Терновский посмотрел на собеседника, как на большого ребёнка:
— В России цивилизация и культура слились воедино и приобрели форму бутылки водки. Местные не приспособлены к жизни в поселках и к наплыву «культурных» мигрантов. Уже сейчас многие из них спиваются. А что будет завтра?
Аганбегян выставил вперёд ладонь:
— Завтра местные аборигены, как Вы их называете, будут работать на железной дороге и в леспромхозах. Смешанные браки ускорят те социальные процессы, которые предусмотрены в проекте БАМа.
Толик усмехнулся:
— Приезжие строители и сейчас заводят для нужды и экзотики такие семьи, рожают метисов и уезжают домой, оставив лунолицых женщин с ущербным приплодом. То, что на 100 километров вдоль БАМа лес вырубят и продадут в Китай, даже нанайцам известно. Наркотики сюда хлынут в обмен на пушнину и панты… Всё это понятно. Но главное то, что поплывёт мерзлота и тайга из гари, как Вы говорите, превратится в непотухаемый пожар.
Великий и деликатный (без иронии) академик Абел Гезевич Аганбегян вдруг растерянно сказал:
— Вы случайно стихов не пишете? Есениным не увлекаетесь?
Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
Вы что? Апологет архаики? Ничего не трогать, пусть будет, как при дедах?!
— Есенин? — оживился Терновский и без паузы продолжил:
— Всё очарование его поэзии сводится к тому, что он крайне редко употреблял твёрдые звонкие согласные. Ну, сами посудите:
Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
Или вот:
Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!
Где-то на поляне клен танцует пьяный.
Мы к нему подъедем, спросим — что такое?
И станцуем вместе под тальянку трое.
Или…
Академик Аганбегян выпучил глаза. Он не знал, что сказать.
А Терновский вдруг замолчал и впал в ступор. Мы-то знали, что это с ним бывает, когда вдруг на него, как кирпич, упадёт вдохновение, мысль или какая-то тема.
Но Аганбегян этого не знал. Он сначала долго рассматривал нестандартного собеседника, потом долго пытался вернуть его к жизни и разговору. Но Терновский уподобился музейному истукану и даже не моргал.
Аганбегян, сокрушённо качая академической головой, ушёл. А Толик вернулся из Нерюнгри без интервью, но зато с готовой монографией о творчестве Есенина.
Монографию не напечатали. Толик огрёб выговор. Запил.
А знаменитый академик в следующий свой приезд на БАМ, говорят, пытался разыскать какого-то странного, интересного для него собеседника. Но как его на трассе длиной в 4.000 км разыщешь?
Хоть бы имя знал!
Что с них, московских, взять?!
.
Если вам понравилось - ставьте ЛАЙКИ, ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ на канал. Мне важны ваши КОММЕНТАРИИ. СПАСИБО!
Читайте также на моём канале:
Повешенный не утонет
Сладкая смерть
Кумыс с лепёшками по-монгольски
И другое.