Совсем не обязательно человек, являющийся выдающимся ученым, должен быть скромным и тихим. Примеров обратного в мировой истории предостаточно. Ломоносов, например, как мы уже знаем, был человеком не робкого десятка, а когда выпивал, и вовсе любил затевать драки. Ещё во время его учебы в Европе неоднократно составлялись протоколы о буйствах Михаила Васильевича, но по-настоящему серьёзное наказание ждало его на родине. Был в жизни ученого случай, когда ему грозила казнь, но за какое же преступление?
Помимо знатного количества научных и художественных трудов, оставленных Ломоносовым, сохранилось примерно столько же обвинительных заключений, полицейских протоколов и разного рода жалоб властям на его персону. Историй о появлении всех этих документов сохранилось предостаточно. И везде причину стоит искать в излишней импульсивности и несдержанности Михаила Васильевича, его порывы порой обходили рассуждения.
Однажды на Ломоносова, прогуливавшегося по Большому проспекту на Васильевском острове, напали трое матросов. Зачем - догадаться несложно - его хотели ограбить. Но не ту жертву выбрали себе преступники. По словам близкого знакомого Ломоносова Штелина, первого из горе-грабителей Михаил Васильевич повалил с ног одним ударом, а пока хватал второго, третий трусливо сбежал. Не упустив момента, Ломоносов сам снял с неудачливых грабителей сапоги и куртки, после чего сдал их в Адмиралтейство. По суду матросов отправили на гауптвахту.
Но эта история не принесла Ломоносову каких-либо значительный проблем. А вот кляуза «академического садовника» Иоганна Штурма принесла: «Торжества моего день рождений омрачил злодеяний Ломоносов. Двадесять немецких господ и дамен пошёл воспевать мадригал в Ломоносов палисад. Внезапно на головы воспеваемых из окна Ломоносов упадает пареных реп, кислых капуст, морковь, говядины, досок и брёвен... Я и мой зупруга сделали колокольных звон на двери, но он вырвался с отломленным перилом и вопияще: «Хорошо медведя из окна дразнить!» – гонял немецкий господ по улице. Я и моя зупруга с балкон поливать его водами и случайно может быть ронялись цветочными горшками».
Эта жалоба не осталась без внимания, хотя ни для кого не было секретом, что между Ломоносовым и его соседом Штурмом давняя неприязнь, и второй уже не первый раз пытается навредить ученому. Доходило даже до мелких бытовых пакостей: он заливал цветники помоями, травил своей собакой кур и убил нескольких кошек жены Ломоносова Елизаветы.
В одной из недавних статей я рассказывала, как Ломоносов боролся против искажения русской истории и немецкого засилья в Академии наук, ведь именно немцы, по его мнению, преподносили Россию как слабую, неразумную и варварскую страну. Порой спор на эту тему доходил и до драк, как же без этого?
Сохранилась такая запись: «Сего 1743 года апреля 26 дня пред полуднем Ломоносов явился в Академию, и, не скинув шляпы, поносил профессора Винсгейма и всех прочих профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными словами, чего и писать стыдно. Также весьма неприлично их обесчестил, крайне поносный знак (по всей видимости – кукиш) самым подлым и бесстыдным образом против них сделав. Сверх того, грозил он профессору Винсгейму, ругая его всякою скверною бранью, что он ему зубы поправит, а советника Шумахера называл вором... Затем обозвал их мошенниками и сукиными детьми, заявив: «Я столько же смыслю, и я – природный русский притом!»
И без того уже не раз обращавший на себя внимание Ломоносов, кажется, переполнил чашу терпения. Следственная комиссия под началом адмирала Головина, князя Юсупова и генерал-лейтенанта Игнатьева постановила, что за «неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки по отношению к Академии и к Немецкой земле» Ломоносов заслуживает смертной казни. Впрочем, чтобы не нагнетать обстановку, плаху почти сразу же заменили «всего лишь» на «лишение прав состояния, наказание плетьми и последующую ссылку».
Фактически Ломоносов провёл в заключении семь месяцев – два в тюрьме и пять под домашним арестом. Императрица Елизавета Петровна сделала ловкий ход – признала его виновным, но до конца дело не довела. Ломоносову лишь вдвое уменьшили жалованье, и он должен был «за учиненные им предерзости» просить прощения у профессоров.