По результатам Конкурса на лучшую книгу Института философии РАН в 2021 году победителем в номинации «Индивидуальные монографии» стала книга Андрея Лукашева «Мир смысла в немногих словах: философские взгляды Махмуда Шабистари в контексте эпохи». Автор поделился с читателями мыслями об основной концепции книги, главной идее и основных выводах, которые были сделаны в результате работы над книгой.
- Андрей Александрович, не могли бы Вы поделиться с читателями мыслями об основной концепции книги?
Мне кажется, правильнее было бы говорить сразу о двух томах: «Мир смысла…» и непосредственно о переводе поэмы Махмуда Шабистари «Цветник тайны», изданном отдельным томом.
Книги стали итогом многолетней работы, которая началась еще с курсовой 2004 года. Тогда меня «купли» темой христианства в поэме Махмуда Шабистари «Цветник тайны». Сперва был интерес к тому, какими глазами представители суфизма смотрят на христианство и христиан. Потом стало ясно, что исследование этой темы невозможно вне более широкого контекста, да и сам памятник, конечно, уже давно ждал своего переводчика. Его, конечно, в 50-ее годы перевел Шаиг Исмаилов, но этот перевод получился очень неясный, он дает лишь смутное представление о содержании произведения.
К сожалению, у нас в востоковедной среде существует стереотип о том, что философия в принципе туманный предмет, поэтому и перевод философских текстов не должен быть ясным. Мой опыт изучения философии совсем иной. Философские построения принципиально ясны. Не всегда они бывают свободны от противоречий и изъянов (как и все в этом мире), но в большинстве случаев автор стремится предельно ясно и логически стройно изложить свою позицию. Поэтому я поставил перед собой задачу предложить русскоязычному читателю предельно ясный перевод классического поэтического трактата Шабистари «Цветник тайны». Но это проще сказать, чем сделать. Оказалось, то, что было просто, ясно и понятно для иранца в XIV в., совсем не понятно для современного русскоязычного читателя в силу очевидных различий культурного бэкграунда. Потребовались годы, чтобы не только подготовить перевод, но и снабдить его подробным комментарием. И перевод, и комментарий не год и не два закалялись в огне критики наших ведущих коллег-филологов и философов, в первую очередь, научного редактора перевода – Натальи Юрьевны Чалисовой и моих коллег из Сектора философии исламского мира. После окончания работы над переводом можно было приступать к аналитической части. Изначально она планировалась как предисловие к переводу. Со всеми комментариями и разъяснениями текст все равно требовал специфических компетенций для того, чтобы читатель мог составить достаточно полное представление о нем. Надо было показать человеку, который ничего не знает об исламской культуре и философии, из чего вырос поэтический трактат Шабистари, на какие традиции сам средневековый автор опирался, нужно было показать внутреннюю логику его построений. Хотелось подготовить работу, которая могла бы стать полезной и для коллег-востоковедов, которые не интересуются чисто философскими проблемами, и для философов, которым не интересна исключительно востоковедная проблематика. Решением стало разделение работы на две части: востоковедную и философскую, ориентированные каждая на свою аудиторию. Когда все это было сделано, предисловие превратилось в отдельный том.
В процессе работы над историко-философской частью работы возникло ощущение того, что Шабистари одинаковым образом решает разные проблемы, что в глубине его текста «прошита» какая-то системность. Эту системность я попытался продемонстрировать через разбор категориальных отношений, которые Шабистари использует для изложения ключевых вопросов своей метафизики. Основными категориальными оппозициями, которые легли в основании реконструированной системы, стали «бытие–небытие», «единое–множественное», «часть–целое», «истина–ложь» и «необходимое–возможное». Исследование творчества Шабистари показало, что отношения между понятиями внутри каждой из приведенных оппозиций выстроены по одному принципу: они контрарны, причем одно из противопоставленных понятий наделяется качеством абсолютной реальности, второе же иллюзорно. То же самое отношение обнаруживается и в оппозиции «вера–неверие» и анализ этой категориальной пары в контексте всей системы философских взглядов Шабистари позволил непротиворечиво объяснить сложные места в его работах, где автор так или иначе касается проблемы иноконфессиональности.
Когда с содержанием работы все стало более-менее ясно, захотелось и собственный текст организовать изоморфно исследуемому материалу на основании архетипических принципов выстраивания осмысленности, характерных для исламской культуры. В итоге композиция книги приняла форму цветка с нелинейной связанностью глав между собой. Цветок (роза) в суфийской поэзии символизирует Первоначало, поэтому выбор этого образа для визуализации композиции книги был, конечно, неслучайным, а кроме того, как я уже говорил, «это красиво», и, надеюсь, мне удалось хотя бы отчасти познакомить читателей с эстетикой классической суфийской мысли.
- Не могли бы Вы поделиться планами на ближайшее будущее? Над чем Вы сейчас работаете?
Поэма Шабистари была замыслена как универсальный ключ к суфийской литературе. По сути, изучение этой поэмы должно бы открыть читателю доступ к любому произведению классической суфийской литературы. И, действительно, после Шабистари очень многое в суфийской мысли становится понятным, но приглядевшись, видишь, что нечто отличает его построения от взглядов его современников. Этот «ключ» работает не всегда и не везде. А значит глубины суфийской мысли таят в себе многие загадки, которые ждут своего исследователя.
Сейчас я работаю над переводом и исследованием творчества Мадждуда Санаи (XI-XII вв) – основателя традиции, к которой принадлежал Шабистари. Страшно интересно посмотреть, как мировоззрение классиков жанра суфийского философско-дидактического трактата в стихах развивалось на протяжении двух-трех веков. Интересно, возможна ли экспликации системности в их построениях и чем эта системность (если она есть) отличается от той, что обнаруживается у Шабистари.