Возражение: философия как эффект
Главное возражение, которое делает здравый смысл в адрес философии, это то, что она – «болезнь мысли». Философия есть просто эффект от нашей способности мыслить. Как тень есть эффект.
Может быть. Но не будем забывать, что все возможные эффекты встроены в устройство мира (такова наша установка). Радуга – эффект; сломанный карандаш в стакане – эффект, ожившая от ветра тень – эффект. Но это не результат произвольной игры субъекта с объектом. Сам субъект тогда – эффект этой игры. То есть – эффект первичен, его концы – субъект и объект – результат этой игры. Они выходят на сцену когда эффект состоялся.
Тогда здравый смысл (утилитарная способность играть разумом как инструментом приспособления к жизни) появляется уже после того, как человек состоялся. После того, как он стал философом.
Философия, как уверяют некоторые, стремится «объяснить» или «изменить» мир. Явствует ли из этих высказываний что-либо о тех, кто их говорит? Внутри ли они философии? Внутри ли они мира? Если мы хотим понять или изменить, мы вне его (мира) и вне ее (философии). Когда я внутри философии – я «у себя дома». Мне хорошо. Я не собираюсь ничего изменять. Философия – это искусство быть в ладах с миром, вновь научиться тому, от чего нас заставил отказаться разум-как-инструмент – быть органической частью мира. Не менять, и даже не понимать, а быть. Быть философом – значит быть в мире с миром.
Не нужно противопоставлять себя бытию. В этом противопоставлении – соблазн бытия-субъектом, быть которым нас вынуждает наша непокорность. Гордость, надмение, которое нас ломает в итоге. Но кто сказал, что бытие желало нас порабощать? Что оно действительно – бытие-к-власти-над-человеком? Стать бытием, созерцать его, сообщаться с ним, вернуться к нему – вот цель философии. Под этим солнцем она проклёвывалась и под светом этой идеи возрастала.
О чем здесь речь? О философии. Точнее, это – книга-философия. Она не описывает ее, а занимается ею. Такое вот существенное уточнение.
Примечание. Философия есть практика бытия. Письмо есть техника этой практики. Письмо не просто удобная форма работы с мыслью. Письмо есть особая форма мысли. Когда я говорю, я порождаю одну форму мысли, когда пишу – другую. Когда я использую речь как «трамплин» для мысли, как средство, чтобы «разогнать» письмо, я уже порождаю в уме, в устном, хотя и не произнесенном слове письменную форму мысли, а не устную. Устная мысль опирается на другие высказанные мысли, обладает редуцированной грамматикой, экспрессивно окрашена, для нее важно захватить слушающего предметом мысли. Письмо же задает иной строй, свой собственный вид дискурса. Письмо – это ловушка для мысли. Она в нем стихает и движется плавно, под наклоном, который дает логика, грамматика, эстетика философского дискурса. Так что письмо и устная речь порождают разные формы философствования, здесь, в письме мы получаем застывшую мысль, к которой можно вернуться, хотя и не в таком состоянии, в котором ее уловил впервые. Однако эта потеря экспрессии не фатальна в случае с письмом. Оно само при повторном обращении к тексту способно погрузить вас в то состояние, или близкое к нему, которое вас охватывало в первый раз. И ваших читателей, быть может. Так мысль получает дополнительные источники силы, используя которые она продолжает осмысляться. Мы продолжаем осмысливать те мысли, которые сохранила нам философия в письме. Потому очень важно выражать философские мысли на бумаге.
Однако, здесь есть ловушка и для нас. Мысль попадает в форму, и эта форма начинает руководить ею. В письменном слове мы покидаем мысль в угоду стилю, логике и «торным путям», на которые мысль уже пробовала себя. Мы покидаем идею, которая породила нашу мысль, и начинаем блуждать извилистыми путями диалектики. Это следует держать в уме и не отвлекаться на маневры языковых устоявшихся уже форм. За ними мысль скрывает искомое. Мы безупречны для жанра и для читателей, но покидаем свой вопрос. Торный путь не плохой, но он торный, а мы ищем нового.
Философию нам определили как форму познания, ввели ее в курсы высшего образования и катехизировали. И теперь есть учебники и словари философии. Есть записные философы – тех, кто вошел в школьные программы. Но из их учений выкинули главное – их жизнь, оставив для изучения фрагменты, которые имеют удовлетворительные ответы для школьной парадигмы философии. Почему так случилось? Наверное, чтобы академические философы не остались без работы. Хотя философия изначально была формой досуга, «заботой о себе». Когда такое случилось? Видимо, веке в XIX-м, когда формировалась современная система образования, в которой основное место уделялось позитивным наукам. А классические университеты были во власти философов, как вы понимаете. Так они пошли на компромисс с позитивизмом. Да и сами были не против, конечно.
Но хорошо ли это для философии? Не думаю. Философия есть форма жизни человека, и потому ее нельзя катехизировать. Это не эпистемологическая парадигма. В этой парадигме нам придется обходить стороной фигуры ключевых деятелей в ней. Например, Сократа и Ницше. Пирра и Торо. Сенеку мы будем изучать за блестящий стиль и описания повседневности имперского Рима, а не для того, чтобы становиться философами. Будем рассказывать анекдоты о Диогене, но не жить по канонам кинической доктрины. В святцах окажутся категорические аппараты Аристотеля с Гегелем, с Канта будет достаточно первой сотни страниц первой Критики. Словом, мы будем видеть лишь ту часть философии, которая анализирует лишь начало, исходную точку пути, но не цель. Мы будем пожизненно вне философии, в ее внешнем, в экзотерической ее части, профанами. Но она гораздо глубже. Она не ограничена гносеологией. И никогда не была «наукой о всеобщих законах развития природы, общества и мышления» (справедливости ради замечу, что определение философии в Новой философской энциклопедии более корректно). И то, о чем она, не всегда поддается слову. Слово – лишь путь, приводящий к порогу философии.
Сократ определял философию как искусство умирать. Где же здесь познание? Действительно, один из талантливейших учеников Сократа перенес этот способ жизни в Академию. И сам же признался, что о главном он никогда не писал и не напишет. И Сенека писал Луциллию, что о многих важных вещах философы не пишут, это условие предмета. Но мы упорно продолжаем копаться в философских текстах, пытаясь найти там истину.
Но наш каменщик, который не писал, уже сказал об этом: «В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде – и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет» (Платон. Федр).
Философия есть способ существования человека, она ему необходима. Необходимо быть философом, чтобы жить, вот первый наш постулат. Быть философом, точнее, философствовать – это коренная потребность разумного существа. Именно таким образом он и становится разумным. Только он часто это делает спонтанно, неумело, без техники.
Философия это открытый дискурс. Это не догма, не система аксиом, из которых уже сделаны все выводы. Это пластичная реальность, или пластичная форма текста. Этот текст всегда открыт, он всегда предлагает им воспользоваться, вступить в него. Поэтому философия, в общем-то, такая разнообразная. Философия всегда открыта, здесь никогда ничего не сказано раз и навсегда. Она пластична, как ее мир, здесь в итоге «работает всё». Нет ложных философий, даже среди тех, что называют любое философствование лживым.
Мне возразят: тогда не может быть и истинной философии. Возможно, что так. Смотря, как мы понимаем философскую истину. А, во-вторых, так ли уж это плохо? Истина раскрыта как истина тому, кто мыслит, она не стремится стать общеобязательной. Так устроено номадическое мышление. Принуждать всех быть согласным со мной – это принцип неолита. Принцип государств с их армиями и тюрьмами, и банковских систем.
Отказываться от философии – значит терять важнейшую часть жизни, быть может, саму жизнь. Чему бы ты не посвятил свою жизнь, в первую очередь ты посвящаешь ее философии. Только так мы находим подход к жизни. Жизнь человеком – это особая практика, в которой присутствует метафизический осадок. Из этого осадка начинается брожение человеческого бытия. Без этой закваски мы – животные.
