Январь-февраль 1942 года звучит набатом в сердцах тысяч белорусов — 80 лет назад первые эшелоны с подневольными из оккупированной БССР тронулись в скорбный путь. Мужчины и женщины, дети ехали на запад c бело-синим значком, лаконичной, но страшной надписью «ОST». Эти три буквы (в переводе на русский — «Восток», то есть «остарбайтер» — работник с завоеванных восточных территорий») означали три магистральных пути в судьбах несчастных после выгрузки из вагонов. Поток рабов из СССР и других восточноевропейских стран хозяева делили именно на такое число ответвлений. Подневольные направлялись трудиться в немецкую промышленность, трудовые лагеря или сельское хозяйство.
Страшные цифры страшной войны
К началу 1942 года военно-политическая элита третьего рейха поняла, что молниеносное завоевание СССР — план под кодовым наименованием «Барбаросса» — сорван. Битва под Москвой декабря 1941-го — апреля 1942 годов поставила крест на планах германского командования. Стало ясно: война затянется на неопределенное время, а миллионы немецких мужчин за станки, сельскохозяйственный инструментарий, в шахты вскоре не вернутся. Выход в соответствии с людоедской логикой расовой политики нацистской Германии был очевиден — гражданское население завоеванных территорий нужно привлечь к труду! Первые партии рабов стали прибывать в Германию, Австрию и Польшу в начале 1942-го. К осени поток остарбайтеров пошел на запад полноводной рекой — привоз рабов с биркой «ОST»стал массовым.
По разным данным эту нашивку на одежду получили от 3,1 до 5,5 млн человек из СССР, почти 400.000 вывезли с территории нынешней Беларуси. Около 72% угнанных на принудительные работы были подростками и юношами от 15 до 21 года, почти четверть — от 21 до 40 лет. 83% от общего числа составили женщины! По данным оккупантов к сентябрю 1944 года в рейхе и подчиненных ему территориях трудилось около 2,5 млн несчастных из СССР. Цифра потерь до сих пор активно обсуждается в научном сообществе — счет идет на многие сотни тысяч человек.
В рейх — на скотовозке
Отправка проводилась по-разному. Вера Смажина с Борисовщины вспоминала, что про день отъезда ей сказал староста родной деревни, ссылаясь на списки, пришедшие в местную управу. Одновременно с информированием прошел медицинский осмотр. Завербованному (оккупанты использовали именно такую формулировку) предписывалось взять паспорт, свидетельство о личности, выданное местной властью и документы об отправке на работы. Также с собой было необходимо припасти еду на два дня, летнюю и зимнюю одежду, обувь, посуду — все должно было уместиться в одной котомке. Замужних женщин зачастую не трогали, и некоторые белоруски оформляли фиктивный брак, но оккупационные власти прознали об этом и часто нарушали порядок, разлучая семьи — как скороспелые, так и давно сложившиеся. С женатыми мужчинами вообще никто не церемонился. Была еще одна отчасти действенная уловка, позволявшая остаться дома — по медицинским показаниям. Вспоминает Ольга Верас (Мядельский район): «Чтобы не ехать в Германию, я решила пойти на хитрость — исколола себе руки шпилькой, к левой вдобавок приложила траву козелец. Кожа пошла волдырями — будто случился ожог. Но ничего не помогло: санитар врачебной комиссии меня не забраковал».
Следующей ступенькой на Голгофу подневольного труда становилась отправка в рейх. «У вагонов стоял крик, плач матерей и дочерей, который немцы перебивали то музыкой духового оркестра, то выстрелами», вспоминала тот день Галина Ш. Ей сквозь время вторит Вера М.: «Это было жутко. Немец за одну руку меня тянет к вагону, а за другую мама… тянет назад. …фриц ударил ее… лицо в крови, и все кричит мне: «Доченька!». …Глухо закрытые двери не открывали до самого Берлина. Где-то вблизи от города… вытрясли нас… Одна треть вагона… обморочные от смрада и голода, тут же у телятника была прибиральня (вагон не был очищен после перевозки скота. — Авт.)». Все, несмотря на возраст, ехали тесной толпой, стиснутой кубатурой вагонов… И это был еще самый простой этап злоключений!
Черно-белые будни сельского труда
Дальше белорусов и бедняг других национальностей ждала унизительная проверка на вшивость и сцена, мало отличавшаяся от той, что разыгрывалась на рынках рабов Древнего Рима — сортировка. «Во дворе какой-то школы или клуба нас сортировали. Сильнейших, более взрослых — в одну сторону, тех, кто похудее — в другую», свидетельствовала Мария Д., работница суконной фабрики в Ноймюнстере.
На этом этапе приехавших ждала «узловая станция» их судьбы –распределение по работам. Кого — на заводы и фабрики, кому — в трудовые лагеря, значительная часть шла на поля и пастбища, к бауэрам — владельцам частных агрохозяйств.
Больше всего повезло тем, кто попал в сельское хозяйство, в провинцию. Тотальная война, объявленная в рейхе в 1943-м и приведшая немецкие города к голоду, не затронула занятые производством продуктов деревни. И остарбайтеры жили тут сытнее. Но путь туда лежал опять-таки через сцены, знакомые нам по страницам учебника античной истории. Слово современникам эпохи: «…Приехали крестьяне нас покупать. Осматривали зубы, плечи и до всего (на теле. — Авт.) прикасались палочками…» (Ольга Л., попала на завод в Крефельд). «Оценивали нас дешево — за 5 марок (7-8 пачек низкосортных папирос. — Авт.) на человека», уточняла Ефрасинья Б., попавшая на стеклянную фабрику в Герен. Клавдию К. с берегов Нарочи оценили в 15 марок — она проработала до 1944 года под Гдынгеном (польская Гдыня), 17-летнего жителя Червеня Владимира Л. — за 30, после чего он поехал на ферму в Вайден-ин-дер-Оберпфальц.
Отношение бауэров было самое разное. Одни остарбайтеры вспоминали бесконечную ругань, работу от темна до темна без выходных, побои. Другие — уважительное отношение, символическую, но плату, разрешения хозяев праздновать Новый Год и день рождения. Даже подарки — дешевую бижутерию и поношенную одежду. Некоторые хозяева ели за одним столом с подневольными, трудились с ними, среди бауэров попадались бывшие члены коммунистической партии Германии — и они скрашивали будни тружеников, чем могли. Другие наоборот устраивали режим без права на ошибку: «Сидим мы после дня труда на поле сахарной свеклы, тяжко встать, прибраться во дворе… Заходит фрау Штайнмюллер и наставительно так: «Мы добры с вами, но помните — дым труб концлагеря виден из окна!». После таких намеков об усталости никто не заикался» (Вера Смажина).
Филиалы ада и его обитатели
Истинными гиенами огненными отражены в воспоминаниях остарбайтеров немецкие, австрийские, чешские заводы рейха. Туда валом шло пополнение из физически сильных, но зачастую неумелых людей. Только малая доля несчастных имела специальности для работы на промпредприятиях… Везло тем, кого отряжали на физический, инстинктивно понятный труд (толкание вагонеток с рудой, таскание кулей с шерстью). Советский человек — зачастую сельчанин — был привычен работать руками. Хуже было тем, кого ждал цех со сложным оборудованием, кто попадал в сцепщики вагонов или высотники. К станкам частенько ставили тех, кто раньше видел их только на картинке. Два часа попрактиковался — и вперед, выполняй норму! Не успеваешь или гонишь брак — сначала порка, на второй раз — расстрел! Испортил резец, заготовку — тебе не поздоровится… Ни о каком соблюдении техники безопасности и речи не шло: случаи, когда мнимому рабочему отрывало, дробило пальцы, кисти рук, стопы ног исчислялись тысячами. Многие погибали, пытались уйти в побег, но зачастую попадались и нести тяжкую кару через расстрел, травлю собаками…
Мучения продолжались и после рабочих смен. «Воскресение выходной. Полицай мог отпустить в город. Но если что нарушил или опоздал на работу, в барак не возвращайся — прибьет и собакой затравит. Попало и мне…» (вспоминал Виталий Б. из-под Узды, 18-летним юношей, попавший на завод под Лейпцигом). «После ужина нас заставляли петь, когда кто-то вместо песен сидел и плакал… замыкали на ночь в столовке», — свидетельствовала Александра С., встретившая свое 23-летие на заводе под Страсбургом (Франция).
Во глубине немецких руд…
Если рабочий завода мог побаловать себя увольнением в город, то заключенные трудовых лагерей были этой возможности зачастую лишены, так как последние строились поодаль. Режим был очень жестким, в том числе и по расовому принципу: «В лагере было 10 тысяч советских… и 16 тысяч пленных бельгийцев. Бельгийская зона была огорожена обычным дощатым забором, а весь русский… тремя рядами колючей проволоки», писал уроженец Узденщины. Тяжелый труд (валка леса, обработка металлолома, добыча и тесание камней) дополнялся множеством затрудняющих факторов, вспоминал воложинец, работавший в городском хозяйстве города Румор Казимир О. «Была полная изоляция от солнечного света, множество запретов, скученность массы людей на малой площади за «колючкой», доставка людей… вооруженными конвоирами в сопровождении собак». Все это вызывает удивление — как люди жили в таком режиме на протяжении трех-четырех лет? Ольга М., вывезенная на работы ребенком, после освобождения не могла даже вспомнить где она работала и сколько времени провела в плену. Дни заключения слились в ее сознании в сплошной сгусток плохих воспоминаний. «Водили нас в шахту под конвоем, нельзя было даже голову в бок повернуть, а когда кто сделает … били очень сильно», вспоминала девочка в беседе с комиссией по репатриации.
А ведь это только то, что на поверхности… Остарбайтеры пережили бомбежки союзников, болезни, голодовки, побеги, разлучения семей, участие в подпольных группах… Лишь некоторым повезло больше — они, обладая красивой внешностью или голосом, редкой профессией попали в обслугу ресторанов и гостиниц, в горничные или швейцары. Большая часть остарбайтеров, вернувшихся на родину после Победы, старалась никогда не вспоминать о своем «вояже» за границу с биркой «OST» на лацкане.
Автор статьи: Андрей Мегас