Где поджидает человека любовь? Какая случайность приведёт его к любимому человеку? Если бы это знать заранее… Но ведь и прелесть-то вся в том, чтобы ЭТО произошло: чтоб и любовь встретилась, и случай, который с любовью сводит, случился.
Всю осень Василий Мишулин провёл у бабки в деревне. Каждый вечер, едва скинув белый халат и услышав от очаровательной сестрички Дашеньки прощальное: «Счастливого пути, Василий Николаевич!», Василий бросал в салон машины сумку с продуктами, которые успевал купить в ближайшем ларёчке, и, отключившись от дневной суеты и забот, мчался за сорок километров в Богом забытую деревню Кроваткино.
Там доживали свой век девять одиноких старух и единственный на всю деревню мужичок, соседки бабки Сани внук Игорёшка, которого неведомо каким ветром выдуло из города да и прибило к бабкиному дому, где, оказалось, и был его жизненный причал.
Вместе с Игорёшкой Василий два воскресенья подряд ходил в лес, напилил дров, сумел договориться с колхозным трактористом, чтобы привезти к самому дому, и теперь по выходным хоть и неумело, но старательно он колол их и забивал ими дровяной сарай, который глотал поленья, как ненасытная прорва.
А его восьмидесятилетняя бабка ходила около и всё вздыхала о том, что зима нынче будет морозная и дров потребуется много. «И что за дрова эти две тележечки? – говорила она, поджимая скорбно губы. - С утра ведь почитай до обеда печурки не гасятся, а чуть стемнеет, опять затопляй, домушка-то состарилась вместе со мной, ничего тепло не держит…»
Василий понимал бабкины намёки, но обещать ничего не мог, потому что и сам не знал, сколько времени протянется его добровольное деревенское заточение.
А заточил он себя здесь потому, что влюбился. Влюбился так неожиданно и беспросветно, что ни на одну самую что ни на есть красотку городскую смотреть больше не мог, а та, что полюбилась, за несколько мгновений самой желанной стала, исчезла бесследно. Вернее, следы-то её Василий при желании легко бы мог отыскать, но понимал: нельзя, нехорошо это, не по-божески, замужем она, красота его ненаглядная… Наверное, замужем, вон уже и дочка у них какая большая, светленькая, как ангелочек, в отца, видимо, пошла.
И он снова и снова, отодвинув занавеску, глядел в темноту осенней ночи, будто пытался там, за стеклом, рассмотреть образ той, что впервые так зацепила его, держит и держит, никак не отпускает, становясь день ото дня всё ближе и желаннее. Тёмные глаза её этой вот ночи за окном сродни будто…
Забравшись на широкую бабкину печь, Василий задремал. И приснилась ему опять свадьба друга Серёжки, на которой он и встретил свою черноглазую красавицу. С виду, вроде, ничего в ней не было особенного, девушка, как девушка, правда, с косой, что без сомнения задело сердце Василия.
Напрягло и то, что за руку с ней неотступно ходила девчушка лет пяти. «Дочка? Не дочка? А если дочка, то, что же это значит? В школе родила? Конечно, в школе, сама-то вон ещё какая молодая. И где этот подонок, который такую молодую обидел? В тюрьме, наверное…»
Заметив пристальный взгляд Василия, взрослого по её представлениям мужчины, которому и в самом деле уже на четвёртый десяток перевалило, девушка вспыхнула ярким румянцем.
Вот этот-то огонь и обжёг сердце Василия. Да так обжёг, что из глубины души, из самой её серёдочки поплыл вдруг холод одиночества, будто вся его душа вывернулась наизнанку и потянулась к этому огню, чтобы отогреться.
«Ух, ты! Вот это силища!» - выдохнул он. Закружило голову, но не от хмеля, он начал ругать себя за то, что уже готов был ринуться в бой, сломать все преграды и завоевать жаркое сердце красавицы. Останавливало одно: дочка, которая не выпускала из своей ладошки руку матери, будто боялась её потерять. Это ему показалось странным, но отметилось как-то мельком, краем сознания что ли.
И вот, наконец, приглашенный на свадьбу местный шоумен запел: «Ах, какая женщина! Какая женщина… Мне б такую…». Василий, набрав целую грудь воздуха, широкими шагами устремился к противоположной стене, опасаясь, что кто-то другой опередит его.
Краем глаза он отметил, что и девушка вдруг резко выдернула свою руку из детской ладошки и торопливо шагнула ему навстречу. И вот уже желанное её тепло широким потоком полилось на Василия, в какой-то миг ему даже сделалось жарко, и он поднял руку, чтобы смахнуть пот со лба, который катился на глаза, и очки его от этого совсем запотели. Но и в таком состоянии он успел заметить, что девочка от них никуда не ушла, а, ухватившись за подол маминого платья, танцевала вместе с ними.
Танец этот – единственное, что произошло в тот вечер, свёл Василия с ума. Красавица вскоре, попрощавшись с женихом и невестой, выпорхнула из зала и исчезла вместе с девочкой, а он, сумасшедше счастливый от того, что душа его, оказывается, жива, болит, любит, чувствует, окунулся в несбыточные мечты, ещё не представляя, куда его эти мечты заведут.
Разбудил Василия телефонный звонок. Сначала он хотел сделать вид, что не слышит, но бабка уже ухватила его сумку и подносила её к печи.
- Васёк! Не первый раз уж тарабанят, а я не хотела тебя будить, умаялся с дровами-то, уснул, как убитый. И чего им надо, устал человек, уехал из этого чёртова города, нет, всё равно найдут…
Не слушая её причитаний, Василий, прильнув к трубке, слушал и всё больше хмурился, а выслушав того, на другом конце провода, ещё сонный и всклокоченный уже слез с печки и, плеснув в лицо воды из рукомойника, начал натягивать ботинки. Бабка металась по избе, заворачивая в газету пирожки с капустой и стараясь пристроить их в куртку Василия.
- Баб, отстань, не надо ничего, тороплюсь я, там ребёнка привезли, нужна моя помощь…
- Завтра-то ждать тебя?
- Не знаю, баб, как получится…
И схватив со стола ключи от машины, он торопливо скрылся за дверью. Бабка, выглянув в окошко и заметив прощальное помаргивание фар, перекрестилась на икону.
Василий был её любимый внук, он и вырос почти у неё в деревне. Дочка с зятем как поспешно женились, так поспешно и разошлись, потом дочка всё свою личную жизнь устраивала, а бабка с дедом Васька растили, потом учили, потом с жильём помогали.
После смерти деда Васек стал для бабки единственной опорой и защитой. Она улыбалась иногда беззубым ртом, гордясь сама перед собой: вон какого парня вырастила, все соседки завидуют, чуть появится в деревне, так и ползут одна за другой к нему «на приём». А он не отказывает, кому давление померяет, кому таблетку даст, с которой просто поговорит, а они и рады. Одно печалило бабку: чего это он не женится, правнуков хоть бы дождаться да тогда уж и помирать…
В больнице Василий наскоро привёл себя в порядок, приняв от сестры костюм и натянув перчатки, шагнул в прохладу операционной. Лицо ребёнка показалось ему до боли знакомым, но он, тряхнув головой, прогнал от себя это неожиданное наваждение и приступил к операции.
Операция прошла без осложнений и, уставший Василий, уже мечтающий, как сейчас снова заявится к бабке и сведёт её с ума своим поздним появлением, вышел в коридор.
В коридоре его поджидала мать девочки. И опять что-то неуловимо знакомое почувствовал Василий в её взгляде. Даже вздрогнул всем телом, подумав, что от переутомления у него начались галлюцинации, и неплохо бы взять отпуск и посидеть в деревне безвылазно. Но женщина продолжала глядеть на него полными слёз глазами, и он, чуть приобняв её за плечи, старательно подыскивал слова утешения.
Вытерев ладошкой глаза, женщина вдруг произнесла:
- Василий Николаевич, а ведь я вас знаю… Вернее, не то чтобы знаю, просто у моей сестрёнки на стене ваша фотография висит. Вы с ней на свадьбе у Сережки танцуете. И Танюшка моя с вами, за Маринин подол держится. Мужа у меня тогда в командировку в Питер отправили, он и меня с собой позвал, я и поехала, такой случай… А Танюшку на Марину оставили…
- Где? Где она сейчас? – почти закричал Василий.
- Как где? На Республиканской… В общаге… Институт она нынче заканчивает.
И увидев, как изменился в лице доктор, как заспешил по коридору, торопливо сдёргивая с себя халат, она почти прошептала:
- Комната 812… Только вас сейчас туда не пустят…