«Какое счастье — воспитание души аристократов». Г.Е. Распутин
Я сам - пастырь и наставник - и потому мне чрезвычайно близка и интересна жизнь такого пастыря, как Пьетро Морроне - святого Папы-мученика, и его влияние, наставничество. Вообще, бедный крестьянин Пьетро, невероятным чудом Провидения, предопределения вознесенный на самый высокий престол мира - это самая светлая личность на папском престоле за все две тысячи лет. Я много писал о нем в романе "Римский Лабиринт", а в "Римской Стене" продолжаю думать и рассуждать об этом человеке - вместе с профессором Адрианом Фера.
(Вы читаете 8-ую главу романа "Римская Стена")
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8
Новый Папа всею душой привязался к трем сыновьям Императора. И не потому только, что они были наследниками великой империи. Пьетро сразу увидел в этих трех молодых людях – как в библейских Шедрахе, Мишахе и Авденаго – Божию искру. Старший сын императорва, Карл Мартел, был тем, на чью руку Пьетро опирался, спускаясь со свой горы – когда шел на папство. Они шли под ручку – этот восьмидесятичетырех летний старец, и пышущий здоровьем, энергией и святою силою старший сын императора. Они шли, и всю дорогу говорили о Боге. И слезы умиления струились из глаз старца, когда он чувствовал – как откликается чистая душа этого молодого человека на голос Духа. Он чувствовал в этом молодом человеке – великого правителя. Так бы оно, наверное, и было. Но по какой-то трагичной случайности Карл Мартел погиб в то же самое время, как и его духовный отец – Пьетро Морроне, Папа Целестин V. В своей смерти они оказались неразлучны.
Не менее Пьетро привязался и к Луису – среднему брату. Он был очень худ, высок, с блестящими большими черными глазами и добрейшим лицом, напоминающим доброго львенка, увидевшего маму. В Пьетро Луис сразу признал своего духовного отца и не отступал от него ни на шаг. Он часто даже спал в том скромном шалашике, который Пьетро выстроил для себя в папском дворце.
Луис уже при первой встрече с Пьетро признался ему, что не хочет царствовать, но хочет стать таким же странствующим проповедником, как Пьетро. Это и радовало старика, и огорчало: ведь не для того отец отдал ему на попечение, на обучение своих сыновей, чтобы он сделал их монахами. Он, Пьетро, должен был приготовить их к управлению необъятной Империей. А он в душе радовался тому, что Луис тяготился самой мыслью о славе и имперской суете, и мечтал только быть никому неизвестным, никем не узнанным – босоногим проповедником евангелия, каким был Пьетро и его друзья. Он хотел ходить от деревни к деревне, питаться чем Бог пошлет, приветствовать дождик и солнце – лишь бы только жить, и каждым дыханием, каждым шагом, каждым словом – славить Бога.
Конечно, и Пьетро, и Луис знали – или думали – что отец никогда этого не позволит. Но что мы на самом деле знаем? Убили старшего сына. Убили Целестина. И, когда к поседевшему за одну неделю Императору пришел Луис, и пал перед ним на колени, и они вместе долго плакали, то отец поднял сына с колен, усадил рядом с собою и сказал:
- Ты свободен поступать так, как велит твое сердце. Ничего в наших руках нету – даже в моих руках, в руках императора – не в силах сохранить жизнь моих детей. Все в руках Божиих!
И Луис, сын императора, исполнил свою мечту: он стал странствующим проповедником евангелия. Он побывает в сотнях крестьянских домов, омоет раны множества больных и прокаженных. Но никто из них никогда не узнает, что раны их были омыты руками наследника имперского престола.
Младшему сыну императора, Роберту, этому застенчивому мальчику, который молча, с обожанием внимал словам своего учителя и Папы, и который записывал его слова в свою красную книжечку, выпала роль долгого и благословенного правления Империей. Он собрал и защитил рассеянных и преследуемых целестениан – учеников святого Папы Целестина Пятого – и позволил им идти с проповедью евангелия в каждый дом. Роберт извлек свои уроки из короткого и кроткого правления своего учителя, и тихонько навел свои порядки – которые возмутили Рим, но снискали ему огромную поддержку народа.
Но если королевичи оказались мягкие и податливые, как глина, рукам своего нового духовного пастыря, то с князьями церковными дело обстояло иначе. Наивный Пьетро, вступая на папство, надеялся, что вместе с кардиналами, он приведет народ ближе к Богу и друг ко другу, так что закончатся междоусобные войны в Италии, прекратятся насилие, грабеж, обман... Но попав в курию он сам оказался в логове хищных зверей. И он решил оставаться самим собой - пастухом.
Своими руками Пьетро, то есть Папа Целестин, построил себе в Папском дворце шалаш – точь в точь такой, в котором ночуют пастухи в горах Монтепульчиано, и в котором он прожил много счастливых лет в залитых солнцем благодатных долинах. Только здесь, в мрачном папском дворце, этом роскошно украшенном, но зловеще мрачном сером каменном бастионе никогда не было видно солнца. Но все же в шалаше, на сене Пьетро спалось лучше, чем на роскошной папской кровати под балдахином которой уместилось бы три таких шалаша.
Пьетро решил быть тверд в своем намерении быть Пастырем Церкви – а не наемником – по завету Христа. Раз уж он совершенно чудесным образом, не думая о том и не гадая, и даже вопреки своей воли и желанию был вознесен на самый превознесенный трон, то он окажется достойным Пастырем. Пастырем, который не будет искать компромисса. И который не убежит, увидев волка.
Но он убежал! Он бросил стадо! И теперь, в конце своего пути вчерашний Папа Целестин, оглядываясь на свое короткое папство думал о том, что он совершил не просто трагическую ошибку, но и великий грех: он был точь в точь как тот наемник, о котором говорил в притче Иисус Христос – наемник, который не настоящий пастырь, и который, завидев волка, бросает своих овец и бежит. Самым большим мучением для Пьетро был теперь не голод, и не боль, и не страх, а осознание своей непреходящей вины. Вины перед Богом и перед людьми – этими овечками, которых он, считавший себя их добрым пастырем – бросил.
(Продолжение следует).