Вниз, в сторону реки, по Саратовской улице движется телега с лошадью. Впереди с вожжами в руках бородатый человек, а на телеге среди одеял и подушек сидит женщина в маминой, моей любимой, кофте в мелкий сиреневый цветочек. Она протягивает руки и зовет ласковым маминым голосом: «Лида! Лида!» Я забираюсь на телегу и вдруг понимаю, что это вовсе не мама. Я кричу: «Ты не мама! Ты цыганка! Цыганка! Ты зачем мамину кофту надела да маминым одеялом накрываешься? Зачем меня обманываешь?!» И я отталкиваю ее руки. А она повторяет: «Лида! Лида!»
Потом оказывается, что я лежу в больнице. За окном сад, и там среди цветущих яблонь и молодых березок ходит мой папа. Я прошу его позвать, но мне говорят, что папы нет, он на фронте. Как же нет?! Я же знаю, он в саду, за окном! Вскакиваю с постели и, вырываясь, сама бегу к папе.
В дверях с разбегу утыкаюсь в чей-то живот и от этого прихожу в себя: мы с мамой в больничной палате, вокруг меня врач и сестры в белых халатах, утренний обход. Маме велят отойти и лечь на свою кровать, а меня, босую, берут на руки и несут, и врач говорит, что при большом жаре следует завернуть больного в мокрую простыню. Мне тяжело дышать, я облизываю шершавые губы, пью из кружки воду и почти не сопротивляюсь, когда мое голенькое тело обволакивает что-то прохладное и липкое. Мне только очень стыдно. Стыдно, что чуть не убежала куда-то. Стыдно, что при людях раздевали догола.
Так, в 1942 году рухнула моя мечта пойти 1 сентября в школу. Мне было без двух месяцев семь лет, и мама обещала, что сходит к заведующему районо, и он обязательно разрешит записать меня в первый класс, потому что знает, как отлично училась моя сестра Вера. Не вышло. В августе мы с мамой заболели брюшным тифом и поправлялись так медленно, что было не до школы.
Нашу семью преследуют болезни, может, потому, что инфекция постоянно рядом. Живем возле больницы, да и родители, хотя всегда старались соблюдать правила, вечно в самой гуще заразы. Я слышала, говорят: дети врачей болеют чаще других. Как не заболеть, если мама каждый день ходит по домам, оказывает больным первую помощь и даже учит хозяек выводить вшей горячим утюгом.
Вернулись мы из больницы слабенькие, меня вообще принесли на носилках, и то голова на свежем воздухе закружилась. Уложили в маминой спальне в чистенькую, прохладную постель. Сказали: «Поспи». Ушли и двери закрыли. Так мне обидно и горько сделалось, вообразилось, будто я совсем одна на белом свете, и захотелось плакать — оттого, что ни ходить, ни бегать не могу, оттого, что папы нет, оттого, что уже сентябрь, Люда и Римма в школу пошли, а мне опять целый год дома сидеть. Глаза мои были уже на мокром месте, я крепко зажмурила их, чтобы слезинки выкатились. А когда открыла... Вот чудо-то!
Передними лапами на постели передо мной стоит кот Мурка и жалостливо-прежалостливо смотрит мне прямо в глаза: мол, не реви, я с тобой!
Я потом спрашивала:
— Няня, это ты его ко мне прислала?
— Нет, сам пришел. Он тут без тебя бегал по дому, орал, потерял будто кого. Вот теперь и обрадовался, опять вместе.
Муркой кота назвали по ошибке. Это папа, рассказывали мне, принес его, малюсенького, в кармане, когда я родилась. Вынул из кармана и сказал:
— Это Мурка. Пусть вместе растут.
А вот меня долго никак не могли назвать, целый месяц. Мама хотела найти какое-нибудь новое, необычное имя и послала письмо в журнал «Работница» с предложением печатать имена для новорожденных в отрывном календаре. Ждала-ждала ответа, но его все не было. И тогда решили назвать меня просто, без всяких выдумок — в честь старшей маминой сестры тети Лиды. Ее все младшие братья и сестры любят и уважают.
Уже и не надо было — через три месяца пришел ответ из журнала. Теперь этот маленький листочек мама хранит в шкатулке на своем комоде. Я его читала, там советуют такие имена: «Майя, Ленина, Нинель, Лена, Роза, Клара, Кира, Инесса, Галина, Ренита, Виолетта, Регина, Лидия, Нина, Валентина, Елена, Муза, Зоя, Ирина, Розита». Я бы выбрала Майю или Виолетту, но хорошо, что я все-таки Лида, а не Кира-задира или Розита-на всех сердита. А так: Лидка-улитка, Лидка-шоколадная плитка,— даже хорошо. Еще в том листочке было пожелание воспитать дочурку, то есть меня, здоровой. Но это пока не получается.
Помню, давно еще, у меня первый раз заболел зуб. Да так сильно! Я ревела, а мама держала меня на руках и никак не могла успокоить. Был поздний вечер, может, ночь, папа сказал, что нужно на зуб положить ватку с валерьянкой. А чтобы я не испугалась запаха, позвал Мурку и налил немножко валерьянки прямо на пол. Мурка стремглав примчался, вмиг все слизал и еще добавки просил.
Мне всегда становилось легче, когда Мурка рядом. И вот теперь, после больницы, он сам пришел ко мне поздороваться и молча сказать: «Не горюй. Все будет хорошо». Это было неожиданно, и почему-то у меня снова защипало в носу и захотелось плакать.
До хорошего было еще очень далеко. Не знала я тогда, какая тяжелая, голодная зима нам предстоит. В феврале есть стало совсем нечего, и кот пропал, мы звали, искали его. Потом няня сказала, что кошки, когда чувствуют конец, сами уходят из дому, а Мурка уже и не молоденький, по кошачьим меркам восьмой год — пожилой возраст. Только на следующее лето в саду у Шатяевых мы с девочками нечаянно наткнулись на вытаявший из под снега трупик. Это был наш Мурка.
В то лето у нас жил мой двоюродный брат Борис, на два года старше меня. Он часами сидел на крыльце, серьезный, неразговорчивый: переживал, потому что его мама тетя Нина уехала устраиваться на работу в Сосновский санаторий, а его оставила, и отец ничего не писал. Мы с девочками пытались звать его играть в лапту или в «разорви цепи», хотели, чтобы он помог нам проучить Леньку из дома напротив,— ни ответа, ни привета, отвернется и все. Но хоронить Мурку Борис согласился.
Медицинские дети, мы не трогали мертвого кота руками. С помощью палок Люде и Римме удалось перенести его на старый железный обруч, который держал Борис. Так на железном обруче он и понес его в угол сада к заранее вырытой могилке. За ним шла скорбная процессия: вся наша компания и даже Ленька, с которым помирились в то утро. Я молча плелась сзади, мне было как-то не по себе, будто не война, а я была виновата, что не прокормили такого хорошего, доброго кота. Прощай, Мурка! Ты целых семь лет был моим ласковым другом. Я тебя никогда, никогда не забуду.
— Надо памятник, — сказала Люда, и мы, обложив могилку дерном, соорудили на ней, что сумели, — из вишневой ветки и старого железного обруча. Прощай, Мурка!
Воспоминания Лидии Витальевны Мишлановой опубликованы в книге "Детство. Военное, обыкновенное..." (Пермь,2010).
Вы можете почитать их на нашем канале:
Лидия Мишланова. Детство. Военное, обыкновенное...
Лидия Мишланова. Что такое цаги?
Лидия Мишланова. Утро вечера мудренее...
Лидия Мишланова. Митисай и Марёшка.
Пишите свои впечатления, воспоминания, отзывы!