Было тепло, я был в легкой курточке, мы шли на «Травиату». Мне очень понравилась эта музыка и когда мы с мамой пришли в очередной раз в магазин «Мелодия» на Проспекте мира, а там был огромный отдел с виниловыми пластинками, с одной стороны детские были, с другой взрослые пластинки, а из-под полы продавали на рентгенах Высоцкого, Галича и прочее. Мама там была частым клиентом, и у нее все время была трешка для кого-нибудь, ей что надо доставали из-под полы.
Мне уже накупили каких-то сказок, и я стал просить «Травиату». Мама спросила у продавца, может, у вас есть? Ей сказали, есть, только очень дорогая. Но легче было мне купить пластинку в этот момент, видимо, и она мне купила «Травиату», которая была как бы несанкционированно издана. Это была «Травиата» с Каллас. Но я же был ребенком, что я понимал... Я ее слушал постоянно, очень красивая музыка.
Она мне много что еще покупала, потому что я просил хорошие оперы, и мама считала, что это нужно.
В общем, прошли годы. Я стал учиться в хореографическом училище в Тбилиси, и танцевал во всех спектаклях, где были заняты дети. Тогда Паата Бурчуладзе только восходил в мире, он уже пел в Ла-Скала, в Метрополитен-опера, несмотря на то, что был Советский Союз и для него в Тбилиси делали оперу «Дон Карлос». И я в составе очень большого количества детей в этом принимал участие.
А так как я был самый смышленый из всех детей, то меня, когда надо было что-то соло поднести или унести, всегда выделяли. Я выносил Паате посох. Есть даже фотография в интернете, где я стою с этим посохом и он в образе короля Филиппа поет эту арию. И я, значит, из-за большого количества репетиций «Дон Карлос» знал наизусть.
А в те годы, я об этом много раз говорил уже, в Москве и в Питере пели на русском, а в Тбилиси оперы пели на языке оригинала. И когда я попал в Московское училище, мой педагог Петр Антонович Пестов был калласистом, он был помешан на Каллас, ему привозили отовсюду записи.
Ко мне он относился снисходительно, ну мальчик из Тбилиси, чучмек какой-то. По имени он меня вообще не называл, все время как-то не замечая со мной общался. И так вот эти месяцы первые не обращал на меня внимания.
А он всегда нами занимался. Он нас возил в музеи, он нас просил читать книги, мы ему писали сочинения. Не как на уроке литературы, а вот как ребенок, впечатление о чем-то. И в общем, он часто приносил нам и ставил две-три арии. У него был небольшой магнитофончик, он его приносил и говорил: сегодня мы слушаем арии Моцарта, допустим.
И вот в один прекрасный день – а мы в какой-то день слушали немецкие оперы, какие-то итальянские, какие-то французские. И вот мы послушали очередную арию, и он говорит: Я сейчас поставлю арию, и хочу, чтобы вы поняли – это какая, немецкая, французская или...
В общем, мы послушали и значит, там у него были свои любимчики, к которым он всегда обращался – ты что думаешь? Тот отвечает, а Пестов говорит – нет, это не это.
И тут я начинаю так медленно поднимать руку, а я новичок, я учусь третий месяц. Он поворачивается ко мне и говорит: Ну, что ты, Цица-Дрыца, можешь сказать?
А когда в Тбилиси этим занимался главный оперный режиссер театра Гурам Мелива. Мало того, что он нам рассказывал об истории создания этой оперы, он нам рассказывал про исторический период, о каком идет спектакль. Ну, в общем, он был очень хороший дяденька. Поэтому про «Дон Карлос» я знал все.
И когда Пестов дал мне слово, я ему сказал: Опера «Дон Карлос», ария принцессы Эболи «O don fatale», Джузеппе Верди. С дяденькой случился шок.
Понимаете, совпадение, что он поставил нам именно эту оперу. То, что я ее не просто знал, – я ее спеть мог.
И конечно, после этого он позвонил маме, узнал немножко обо мне. Она сказала, да, Петр Антонович, вы учтите, Никочка очень много чего знает. Вы с ним поговорите, он вам еще лекцию прочитает.