Продолжаю очерк о Райнере Рильке.
В 1925 году Рильке отмечает 50-летие. Он известный, уважаемый поэт, на его юбилей откликаются многие видные современники. Поздравления приходят и из далекой России. Райнер Рильке получает письмо от Леонида Пастернака. В письме русский художник помимо прочего признается, что творчество Рильке высоко ценит и его сын, Борис Пастернак, тоже ставший поэтом. А стихи Пастернака уже знакомы австрийскому гению, он читал их в сборнике, выпущенном в Берлине в 1922 году Ильей Эренбургом, и Рильке пишет об этом в ответном письме.
Ответ Рильке прочел и сам Борис Пастернак. По словам русского поэта, упоминание его в этом известии стало для него потрясением. В посмертном письме Рильке, являющемся послесловием к "Охранной грамоте", Пастернак вспоминал: "В первый раз в жизни мне пришло в голову, что Вы — человек, и я мог бы написать Вам, какую нечеловечески огромную роль Вы сыграли в моем существованьи".
Что же это за огромная роль? Поэзией Рильке молодой Пастернак увлекся в 1910-е годы, на страницах его университетских тетрадей запестрели переводы стихотворений с немецкого. Впрочем, увлекся не только Пастернак, "Часослов" Рильке стал в это время чуть ли не новой библией у студентов Московского университета. Молодые люди, пробующие себя в поэзии, испытывали колоссальное влияние зарубежного поэта. У Пастернака это влияние заметно в стихотворениях, вошедших в сборники "Близнец в тучах", "Сестра моя — жизнь" и "Темы и вариации".
Однако в ответном письме Рильке Пастернак пишет не только о том, каким откровением стало для него творчество старшего товарища по перу, он вдруг заводит речь о Марине Цветаевой, которая любит Рильке "не меньше и не иначе", чем он, Пастернак. "В тот же день, что и известие о Вас, — писал Пастернак Рильке, — я здешними окольными путями получил поэму, написанную так неподдельно и правдиво, как здесь в СССР никто из нас уже не может написать. <...> Это — Марина Цветаева, <...> Она живет в Париже в эмиграции. Я хотел бы, о ради Бога, простите мою дерзость и видимую назойливость, я хотел бы, я осмелился бы пожелать, чтобы она тоже пережила нечто подобное той радости, которая благодаря Вам излилась на меня. Я представляю себе, чем была бы для нее книга с Вашей надписью, может быть, "Дуинезские Элегии", известные мне лишь понаслышке".
Так в 1926 году, в последний год жизни поэта, началась переписка Рильке с Мариной Цветаевой. Переписка — ничего не говорящее слово. Роман в письмах? Не то. Дружба? Опять нет. Все-таки слишком пылко, слишком страстно. Это было словно воссоединение родных душ, разлученных когда-то в ином измерении. Чересчур возвышенно? Да. Но было так. А еще переписка Цветаевой и Рильке — это искусство. Но не человеческое — не литература, а словно творимое какой-то высшей стихией. В первом же послании, в книге, отправленной Марине Ивановне, Рильке оставил надпись:
Касаемся друг друга... чем? Крылами.
Издалека свое ведем родство.
Поэт один. И тот, кто нес его,
Встречается с несущим временами.
А в письме Рильке сокрушается, что хоть и провел почти весь 1925 год в Париже, он, увы, так и не встретил Марину Цветаеву, не познакомился с ней, не поговорил. Как же так? Марина Ивановна объясняет: "Почему я к Вам не пришла? Потому что люблю Вас — больше всего на свете. Совсем просто. И — потому, что Вы меня не знаете. От страждущей гордости, трепета перед случайностью <...> И еще: Вы всегда будете воспринимать меня как русскую, я же Вас — как чисто-человеческое (божественное) явление".
Это было движение друг к другу двух обездоленных душ. Рильке уже понимал, что жизнь покидает его, он мучился болями, страдал от ощущения беспомощности. Марина Ивановна переживала тяжелый период в эмиграции: из-за невозможности зарабатывать вместе с мужем литературным трудом ее семья испытывала крайнюю нужду. И Цветаева, и Рильке чувствовали ужасное одиночество и непонимание окружающих. И вот нашли друг друга.
Это общение не было безоблачным. Прорывалось человеческое. Рильке временами был слишком слаб, чтобы отвечать на страсть русской поэтессы, Цветаева принимает это за черствость, стремление к одиночеству, необходимому для творчества. В письме Пастернаку, который собирался навестить поэта, она пишет, что Рильке "ничего, никого не нужно", что "от него веет холодом". Но, интерпретируя слабость Рильке как отчуждение, как "мольбу о покое", сама она все же не может, не в силах на эту мольбу ответить. Она и стремится к нему всей душой, и обвиняет его. В одном из писем она отправляет Рильке поэму "Попытка комнаты".
Изначально это стихотворение Марина Ивановна написала в ответ на письмо Пастернака, однако к лету 1926 года обнаружилось, что поэма, в которой нашли выражение все тогдашние противоречия ее сердца, куда больше подходит для описания странных отношений Цветаевой и Рильке.
Без судорожных "где ж ты?".
Жду. С тишиной в родстве,
Прислуживают — жесты
В Психеином дворце.
Обескураженный Рильке тоже отвечает стихами.
...Ах, как врозь и вдали, — даже повод ничтожный, Марина,
нас разобщает, увы. Посылаем лишь знаки друг другу...
Ревность Марины Цветаевой (или, как она настаивала, — ревностность) только обостряется. К кому, к чему она ревнует? К другой России. "Ты все время в разъездах, — укоряет она поэта в письме, отправленном в начале августа, — не живешь нигде и встречаешься с русскими, которые — не я. Слушай и запомни: в твоей стране, Райнер, я одна представляю Россию". Рильке молчит. Цветаева, не дожидаясь ответа, отправляет следующее письмо. "Райнер, этой зимой мы должны встретиться", — требует она.
В конце августа Рильке пишет из санатория в Рагаце последнее письмо Марине Цветаевой. Это не прощание, но, безусловно, попытка объясниться. Он жалуется на здоровье, на "неотступную тяжесть", которую он "уже не в силах преодолеть". Но из последних сил он возмущается желанием Цветаевой ограничить одной собой всю огромную его Россию. "Протестую против любой исключительности (она коренится в любви, но деревенеет, вырастая)", — объясняет он в последних строках письма. После — окончательно замолкает.
Умер от лейкемии Рильке на исходе года — 29 декабря. Марина Цветаева узнала об этом в самый Новый год — 31 декабря. Борис Пастернак позже, из письма Марины Ивановны. К сороковому дню после смерти поэта Цветаева закончила поэму "Новогоднее". Этот отклик на уход Рильке явился самым пронзительным не только в русской эмигрантской среде, но и в СССР.
Если ты, такое око — смерклось,
Значит, жизнь не жизнь есть, смерть не смерть есть.
Значит — тмится! Допойму при встрече! —
Нет ни жизни, нет ни смерти, — третье,
Новое. И за него (соломой
Застелив седьмой — двадцать шестому
Отходящему — какое счастье
Тобой кончиться, тобой начаться!)
Через стол, необозримый оком,
Буду чокаться с тобою тихим чоком
Сткла о сткло? Нет — не кабацким ихним:
Я о ты, слиясь дающих рифму:
Третье.
#литература #Рильке #цветаева
