Подходило к концу первое действие бессмертной оперы "Кармен", и лично для Эдуарда Сампсоновича Возвышенного ничего не предвещало драмы. Со сцены доносились крики Кармен, нападающей на работницу фабрики с ножом, публика периодически взрывалась продолжительными и бурными овациями, крики "Браво!" просто заглушали крики любви встретивших наконец-то друг друга Хозе и его новой возлюбленной. В общем-то, всё происходило как нельзя лучше, и поэтому вид у Эдуарда Сампсоновича был довольный и совершенно умиротворённый. Тем более, что ещё до сих пор пребывал он в несказанной эйфории от оценивающей оперный талант недавней встречи с очередной молодой и красивой нимфой. Талант и его многогранность были подтверждены на этой встрече окончательно и неоспоримо, чему были невольные свидетели костюмеры, пребывающие в кабинете через стенку. Эти воспоминания вгоняли руководителя театра в задорный румянец, он довольно щурился, глазки его блестели, впрочем, как и залысина на темени, умело замаскированная прядью редеющей шевелюры. Вид у него был несколько затасканный и потрёпанный, но больше на фронтах любви, а уж об его амурных подвигах в кулуарах слагались просто небывалые легенды. И все те, кто волею судьбы направлялся к нему на пробы своих вокальных и актёрских данных, эти легенды, томно закатывая глаза, непременно подтверждали.
Итак, довольный благосклонностью капризной, но благоволеющей к нему судьбы, Эдуард Сампсонович сидел в своём кабинете руководителя малого оперного театра в переулке Большого Искусства, ловко пересчитывая денежные купюры в пачке и мурлыча себе под нос мотив сцены «Seguidilla: Près des remparts de Séville».
В эту минуту дверь его кабинета распахнулась и в него вошла, нет, стремительно впархнула запыхавшаяся от резких телодвижений пышная женщина постбальзаковского возраста со следами несомненной былой красоты на припудренном и миловидном лице. Она обдала Эдуарда Сампсоновича шлейфом изысканнейшего французского парфюма и бросилась прямиком в стоящее рядом со столом мягкое кресло.
Эдуард Сампсонович лишь на мгновенье растерялся от напора "чудного виденья", но потом вдруг вмиг признал в отдувающейся в кресле взволнованной женщине свою старую добрую приятельницу и бросился перед ней на одно колено, одновременно пытаясь облобызать её пухленькую ручку.
-Ах, какими судьбами? Какими ветрами? Чем и кому я могу быть столь обязанным вашему раннему визиту? - запричитал срывающимся тенором взволнованный руководитель, приникнув к мягкой и теплой ладони утренней гостьи губами.
- Ах, Эдуард Сампсонович, проказник, вы всё так же обольстительны и неотразимы! - защебетала гостья, жеманно и деланно пытаясь как бы вырвать руку из крепких и страстных лобзаний.
Выразив друг другу взаимные и наиискреннейшие симпатии, оба снова расселись по местам: Элеонора Бенедиктовна продолжала утопать своими аппетитными формами в кресле, Эдуард же Сампсонович, поправляя бабочку и прокашливая свой от волнения сорвавшийся тенорок, вернулся к своему креслу руководителя. Дама начала издалека:
-А годы летят, наши годы летят!... Я смотрю, у вас одни аншлаги! Чудно, изумительно, поздравляю!
Эдуард Сампсонович культурно улыбался, продолжая внимательно смотреть на нежданную гостью. Он понимал, что пришла она не за тем, чтоб только поздравить его. И, сделав еще несколько реверансов приличия в сторону прекраснейшего оперного театра с гениальнейшим руководителем и наиталантливейшей труппой, Элеонора Бенедиктовна действительно приступила к делу:
-Моя девочка, моя наиталантливейшая Сюзанночка просто бредит сценой! О, сколько экспрессии, сколько непередаваемой гармонии выражает её чудное сопрано! Её звали в "Ла Скала", но вы же знаете её нежный и ранимый характер.... Без Родины она никуда! Ей рукоплескал весь бомонд Парижа, её вызывали на бис в лучших оперных театрах старого и нового света! Но моя требовательная к этому наитончайшему процессу Таинства Великого Искусства девочка выбрала именно вас....
Элеонора Бенедиктовна перевела дух, краем глаза оценивая, какое же впечатление произвело на её старого приятеля данное предложение. Эдуард же Сампсонович вжался от неожиданности в своё кресло руководителя, как бы желая спрятаться там, и чтоб его оставили в покое. Ведь он прекрасно знал потолок вокальных возможностей Сюзанночки. Какое "Ла Скала"! О чём вы говорите! Да её и близко к ресторану на бэк-вокал нельзя подпускать!
Он забегал глазами, мгновенно соображая, какие доводы нужно найти для отказа без угрозы потерять столь необходимое ему знакомство.
-Элеонора Бенедиктовна... милочка... вы понимаете.... состав труппы принят окончательно и утверждён на Самом Высоком уровне! Там!, - мужчина ткнул пальцем в потолок, и затряс рукою. - Там! Вы понимаете?...
Элеонора Бенедиктовна нервно заёрзала в кресле, и растерянный и застигнутый врасплох руководитель почувствовал, что бой предстоит не шуточный.
-Ах я вас умоляю, - занервничала дама, покрываясь красными пятнами,- Буд-то я первый день на свете живу! Как буд-то я не знаю, как проходят эти ваши согласования. Да моя дочь согласна на любое, даже коллегиальное!
Руководитель театра продолжал извиваться в кресле, упорствуя:
-Труппа, труппа, вы понимаете?... Вакантные места! Состав!
Элеонора Бенедиктовна резким движением выхватила из сумочки носовой платок, как буд-то в качестве союзника в их споре, и начала быстро теребить его:
-Ну а партию Аиды! Партию Аиды! Думаете, я не знаю, кто у вас её исполняет? Бездарность! Позор для искусства, вот кто её исполняет!
Эдуард Бенедиктович покраснел, видимо, больше со стыда, признавая частичную правоту упрека собеседницы.
-Но это же дочь самого Валентина Валентиновича... - со священным трепетом прошептал он, выпучив глаза в подтверждение убийственности своего аргумента.
Да, это был удар запрещенный, чуть ниже пояса, ведь против самого Валентина Валентиновича не могла выступить даже Элеонора Бенедиктовна, прекрасно осознавая его незаменимый вклад в её личный достаток и благополучие.
-Ну а "Кармен"? Что, трудно моей девочке уступить "Кармен? - практически со слезами в голосе вопрошала возмущенная мать,- Или вы думаете, у меня нет слуха и я не слышу, как ваша Кармен практически не попадает в ноты!
В этот момент певица на сцене, исполняющая во втором действии танец (сцена «Je vais danser en votre honneur … La la la»), вдруг резко возвысила голос и как специально попала во все ноты, как бы пеняя возмущенной матери на необоснованность её претензий. Зал разразился бурными овациями.
Эдуард Сампсонович не знал, что возразить своей знакомой, так как и сам прекрасно понимал, что в ноты Кармен попадает редко и по особым случаям. Но ведь она так удачно несколько раз прошла у него личное прослушивание!... А этого стареющий Дон Жуан забыть не мог...
-Ну хорошо, не уступаете партию Кармен, ну тогда "Травиата"....
Эдуард Сампсонович практически на коленях пополз к креслу гостьи. Его тенор просто срывался на трагический фальцет:
-Помилуйте! Но ведь хоть одна настоящая оперная певица должна быть в моём театре!
А на сцене в эту минуту так же разыгрывалась трагедия. Кармен, всё так же не попадая в ноты, упрекала Хозе в равнодушии, когда он колебался между любовью к ней и своим долгом.
Эдуард Бенедиктович вдруг резко встал с колен, и гордо воззрел на портрет Джузеппе Верди, висящий в его кабинете, как бы призывая его в свидетели и намекая Элеоноре Бенедиктовне на то, что он не продаст Большое Искусство! Дамочка беспомощно всхлипывала, утираясь оказавшимся бесполезным в этом споре платком, и заклинала:
-Не ожидала... Честное слово, не ожидала такой чёрной неблагодарности... Ведь мой супруг... Он же вам в том году... Две фуры солёной селедки... Тонну отборного картофеля... Как?!
Эдуард Сампсонович, не отрывая глаз от спасительного в этот момент Джузеппе Верди, так же дрожащим от слёз голосом стонал:
-Помилуйте! Какая селёдка! Картошка! О чём вы говорите? Ведь это же искусство!...
И тут Элеонора Бенедиктовна, понимая, что безнадёжно проигрывает партию, предприняла отчаянную попытку и достала последний козырь из рукава:
-Ну Эдик... милый... неужели ты всё забыл... тогда, в Ницце... А потом, в Венеции... Неужели ты забыл...
О нет! ЭТОГО он забыть не мог!... И хоть после их кратковременной вспышки страсти в Венеции, Милане, Ницце и Бог знает ещё где прошло Бог знает, сколько времени - ЭТОГО он забыть не мог....
Сердце его растаяло мгновенно, да и сам он поплыл, как огарок свечи, упадя на колени и подползая к измученной горем распластанной на кресле Элеоноре Бенедиктовне, принимаясь снова лобызать ей кончики пальцев и так своевременно оголённую и выставленную для его поцелуев чуть заплывшую жирком шею.
В эту минуту в кабинет ворвался растерянный и совершенно огорчённый дирижёр оркестра. Не обращая внимания на предающуюся давним воспоминаниям парочку, он просто простонал:
-Я так больше не могу! Как это возможно? Тарелки не попадают в такт! У барабанщика просто нет чувства ритма! А виолончелист - так тот нотной грамоты не знает! Разве такое может быть?....
Элеонора Бенедиктовна с гордым и победоносным видом удаляется, а Эдуард Сампсонович, устало усаживаясь в кресло руководителя, отрешённо произносит:
-Может, мой друг... Всё может быть...
На следующий день состоялась премьера оперы Винченцо Беллини "Норма". Элеонора Бенедиктовна гордо и победоносно восседала в ложе. Её не смущали ни виолончелист, ни тарелки, бьющие невпопад, ни барабанщик. Она наслаждалась Высоким Искусством в исполнении своей талантливой кровиночки...
Занавес.